Литература

- Мы сделали это слишком рано… - сказала Домья, и я удивился, насколько сильно эта фраза отпечаталась в моём воображении. Но первое впечатление тут же опередило следующее. Она использовала разговорную форму «early», и теперь я внезапно понял, что она обращается ко мне.

Подле неё на скамье сидел Яолом, напротив них умостился Барсук. На руках она держала Пенго.

Круг замкнулся.

Не помню, с чего всё началось. В какой-то момент просто появились Чёрные. В тот злосчастный год их победой на мировом рынке стало выведение новой породы агрессивных Эпсинодов. И они со стальной улыбкой на лице появились в нашей испанской деревне. Началась паника.

Домье было лет сорок, хотя выглядела она на тридцать. Тёмные глабза расплывались по угловатому лицу нефтяными ливнями, а старое бальное платье давно уже склевали птицы. Только и осталось от него, что колючая бахрома по бокам. А от самой Домьи остался только этот плывущий взгляд, меняющий реальность на ходу. Когда-то она покончила со всем, что связывало ей руки.

Яолом был сытым боевым быком, умевшим невнятно говорить и быстро бежать. Сейчас он застыл в неуклюжем оцепенении подле изящного тела Домьи, ожидая сигнала. Говорили, что когда-то он распорол живот демону-ящерице за то, что тот не умел толком пить и играть в шахматы. Здесь ему было, о чём подумать.

Барсук, самый мерзкий из существ мира, шевелил усами и пускал невидимый пар сквозь быструю голову. В уме он мог прокрутить около шести сотен тысяч сложнейших математических операций. И всё это в одну секунду. Даже и не знаю, что заставило Домью нанять его на вояж.

Оставался крот. Пенго был этим кротом, и пиратам вроде Домьи и Яолома пришлось потратить много времени, чтобы найти его. Он был единственной лазейкой для осуществления перелома. Домья разговаривала с Пенго ласково, на вы, иногда убаюкивала его, как своего собственного младенца. Крот ничего не понимал в окружающей действительности, прочерчивая всё слепыми взглядами. Он был счастлив.

Всё это в мгновение пронеслось передо мной, как носиться перед лицом бабочка при смерти. Это и много всего остального, имеющего первостепенное значение.

Когда-то я спросил у Домьи, кто такие Чёрные.

- Это фашисты, - ответила та и сделала лёгкий реверанс, как бы издеваясь над своей бывшей профессией балерины.

- Но ведь та война давно уже прошла, - удивился я, - нет уже не партий, ни убеждений. Ничего.

- Это их форма выражения, - скрипящим голосом добавила Домья, - они не реалистические фашисты, а впечатление, образ. То, что осталось на эстетическом плане восприятия.

- Домья, что же нам теперь делать? – в растерянности пролепетал я.

- Молиться, - усмехнулась тёмноволосая проникновенная женщина, - молиться на чужом языке.

В тот день зелёный туман устлал деревню, как надоедливый прозрачный удав. Были видны лишь контуры предметов, будто бы их чертили расплывчатым карандашом или подвергали полураспаду. Яолом был внутренне спокоен, лишь изредка он громоздко посапывал и топал копытом. Домья, чувствуя недоброе присутствие, курила одну за другой свои смятые коричневые сигареты. Барсук молча снял с её красивого лица волос и застыл на месте, высчитывая вероятность.

Я был первым, кому пришлось сделать вылазку за водой. Спотыкаясь о гранит, я доковылял до колодца и остановился в нерешительности. Неосознанно нагнувшись я вцепился в большой битый булыжник и поднял его левый край над землёй.

Из-под камня на меня злорадным взглядом посмотрел Эпсинод.

Мне никогда не давалось узнать, как они различаются. Вернее, я не мог постигнуть, не в состоянии был выучить, по каким признакам нужно отличать того, что может нападать. Эпсинод выпрямил неправильное овальное тельце и раскрыл пасть, полную скрежета. Я почувствовал оцепенение и легчайший толчок в спину. Туман ощутимо колыхнулся над моей причёской. Из-за моей спины вышел Пенго. Его левая тёмная лапка была скручена в некое подобие кулачка. На лице у Пенго царствовало всё то же выражение непонимания безысходности.

Крот сделал шаг вперёд и устыдил агрессивного Эпсинода. Тут же всё распалось на шары.

Домья бежала по наклонной плоскости. Периодически её натренированное тело частично проходило сквозь надоедливые буки и терн. Двое Чёрных были у неё в хвосте, ещё один поджидал подходящего момента.

- Срань, - зашипела Домья, - сраный сарай. Сарай.

Сарай вырисовывался статичной шишкой среди поля зелёного тумана и электрических вышек. В какую-то секунду она заметила, как у двери появился мельтешащий силуэт Барсука. Скривившись, тот повёл рубленой мордой и застыл. Домья знала, что Барсук думает.

Изловчившись, один из Чёрных вышел в открытое пике и протянул к ней едва ощутимую лапу. Женщина вскрикнула не от чувства, а от чёткого знания и выпрыгнула в воздух. Барсук просчитал вероятность выпадения каждого волоса у неё на голове, и только потом его постигло удивление. Домья сиганула в туман тушкой чёрной вороны и пропала в мигании тёмных звёзд.

Ещё будучи танцовщицей испанского театра, она была женщиной одного из Чёрных.

- Яолом! – крикнул я, но что-то заставило меня обернуться. В тумане сложно было рассмотреть что-либо чётко. Эхо сбивало мысли с толку и заставляло мнить. Бык вышел из совсем иной части леса, хотя и был податливо быстр. Он был таким, как надо.

Промчавшись в гущу еловых кореньев, мы с ним вышли на прямую и во весь опор мчались к сараю. Наши головы цеплялись о зелёный воздух. На рифлёной спине Яолома я заметил миллиметровую татуировку. Это был поражённый стрелой знак доллара и надпись «эдгар» первым шрифтом.

В эту же секунду волна обвиняющего горячего бриза подхватила меня и выбросила вверх.

Приземлившись на одном кусочке земли, мы вчетвером продолжили злосчастный бег, причинивший множество мелких бедствий нашим разгорячённым утробам. Всё продолжалось, как будто в замедлении, но приобретая всё большее количество оборотов. Пенго вышел нам навстречу и был самой Чернью во плоти паршивого крота. Домья, выкрикивая испанские ругательства, повернула красивую голову назад. Позади нас на расстоянии пятнадцати метров мчалась и чавкала стая разгневанных Эпсинодов.

Когда дверь сарая была безапелляционно выломана, туда ворвался Яолом. Выгнув скрипящую дюжую спину, бык заревел. Под его атлантическим торсом нырнули в темноту сарая трое оставшихся. Стиснув широкие зубы, Яолом размахнулся и на всём ходу сгрёб в охапку десятки тяжело дышащих тел.

Послышался звук ломающихся костей.

Когда очередь дошла до Барсука, Домья слегка стукнула его острым локтем в бок. Зверь напрягся и просчитал сначала периметр деревянной кровли, затем кубометры клубящегося воздуха, а потом и наше с ними навеянное присутствие. В общей сумме у него получилось некое число, которое он выплюнул на кон пыльного информационного поля сарая. Домья, будучи чувствительной испанской сучкой, подхватила число, обработала его в своих пальцах и выставила на показ шесть рук по шесть пальцев. Яолом снова заревел, и в помещение, обваливаясь в грязи, закатился Пенго.

В это время у меня перед глабзами пронеслось всё. Я увидел чёрный дом, полный Энергетических Фашистов, способных одним изгибом мысли сделать трещину в твоей голове. Я вспомнил стада белёсых, прямо глядящих людей, имеющих текст, но не имеющих подтекста. Передо мной проскакал Эпсинод, насилующий мать своего создателя. И бледное тонкое лицо Домьи, повторяющей: «Мы сделали это слишком рано…» «Мы сделали это слишком рано…»

Бык развернулся и посмотрел прямиком на мои воспоминания. Наконец-то и он увидел. Барсук прыснул и тряхнул мудрой головой, полной навязчивых цифр. Рука Домьи скользнула вниз по животу и невольно схватилась за лобок.

Самым последним был Пенго. Развернувшись несколько раз, как будто в агонии, крот вздёрнул к потолку круглую голову и разразился грязным светом.

Через одно мгновение мы все были уже в недостижимом месте.

А ещё секунду спустя в сарай со всего разгону врезался Чёрный Самолёт.