Литература

Ты сидишь на диване и пьешь зеленый чай. Всегда только зеленый и только без сахара. А черный – только с молоком. «Так пьют англичане – это одна из немногих удачных вещей, которые придумали эти островитяне». В руке держишь книгу. Ты всегда много читала, а я все никак не могла понять – для чего, ведь и помимо книг есть много интересных вещей. Я хочу, чтобы ты спросила меня о том, как прошел мой день, потому что сама я стесняюсь рассказать, как я покраснела и вспотела, когда тощий Юрка предложил мне вечером сходить куда-нибудь. Я хочу спросить тебя, стоит ли пригласить его домой, но ты молчишь. Смотришь недвижимыми глазами в строчки и молчишь. И тогда я сама начинаю говорить. Я всегда много говорю, а ты только качаешь головой и чуть-чуть улыбаешься. Это не страшно, я привыкла: ты не любишь рассказывать сама, но всегда внимательно слушаешь.

Я рассказываю про этого самого Юрку, и ловлю боковым зрением отражение в зеркале. У нас в доме много зеркал, больших, злорадных, жестоких в своей правдивости. Ты их любишь, а я... Я ненавижу зеркала – ежеминутное доказательство моего уродства. Особенно, когда ты рядом. Мы сидим на одном диване, ты и я, но только человек с большой фантазией решится назвать меня твоим ребенком. Там, в зеркале, на мягком искусно сделанном диване сидит урод, толстая корова, которая еле влезает в джинсы тридцать восьмого размера при росте в метр шестьдесят. Она пытается сесть так же, как ты: изящно, грациозно, положив длинные красивые ноги одна на другую, непринужденно застыв в изящном изгибе тела, - но все равно остается коровой. Пусть даже грациозной. В ней нет ни малейшей похожей на тебя черты лица: подвижный деревенский нос картошкой, густые брови, небольшие глаза-бусины, пухлые всегда растянутые в улыбку губы. Ничего общего. Так странно.

И мне стыдно смотреть в зеркало, потому что она не имеет права сидеть рядом с тобой на этом диване, в этой комнате, меблированной тобой. Здесь все, начиная обоями и заканчивая вазами и торшерами, дышит тобой. Я не могу смотреть на них спокойно. И вся эта изысканность обстановки – ее я тоже ненавижу, потому что ее придумала ты, а я так никогда не смогу. В моей комнате стоят письменный стол, на котором всегда срач, табурет с подушкой, на котором удобно примостить увесистый зад, кровать с пуховым матрацем, музыкальный центр и высокая полка для CD рядом. Все это удивительно негармонично сочетается в пределах моей комнаты, в которую ты предпочитаешь заглядывать нечасто и ненадолго.

- Ну, так как все-таки прошел твой день? – легкое движение идеальных контуров бровей рисует заинтересованность. Ты изучаешь мое лицо, каждую его клеточку и их сочетание пронзительными черными глазами. Такими черными, что я не могу различить зрачок. Иногда мне кажется, что Рентген подумал о существовании своих лучей, посмотрев однажды в такие же вот глаза, может, даже в глаза своей матери.

Я уже тебе рассказывала, но ты почему-то спрашиваешь снова, отвлекая меня тем самым от мыслей. Склонила голову на бок, даже повернулась ко мне, залезла на диван с ногами. Это – твоя любовь, ты не умеешь выражать ее иначе. Плавным движением отложила книгу и опустила руку на ногу, поглаживая ее. Я наблюдаю твои движения, как зачарованная. Так бывает иногда: смотришь на что-то и никак не можешь отвести взгляд, даже если очень хочешь; он – как железо, присосавшееся к магниту. Вот и я так – присосалась к тебе взглядом. Я иногда хочу выпить тебя до дна: твоё спокойствие, размеренность, плавность и грациозность, полюбить зеленый чай, чтобы быть такой же, как ты, чтобы ты была другой и умела любить меня. В голове вдруг становится горячо, и от нее жар вместе с эритроцитами разносится по телу, проникает даже в безнадежный жировой слой.

- Мама, ты красавица, - вдруг говорю я. Ты удивлена, улыбаешься. Да, да, я именно так и думаю. Смотрю в твое лицо, чистое, молодое, без прыщей и неровностей, на твою длинную красивую шею с мерно бьющейся на ней жилкой, на твои плечи, которые, кажется, описывал Пушкин... Или Толстой? А может, оба?.. Я беру твои тонкие холодные руки своими мягкими пальцами, прижимаю их к своим щекам. Тебе приятно, ты смеешься, и я понимаю, что люблю даже твои отбеленные ровные зубы. И за такие мгновения, за ощущение счастья я готова смириться со своим уродством, со своей «непринадлежностью» к этой квартире, к твоему миру...

- Я люблю тебя, мама, - я обнимаю тебя, такую худенькую, всегда прекрасную, всегда юную, теплую, но с вечно холодными руками и ногами, целую тебя... – Спасибо, спасибо за то, что ты есть, что ты со мной, что я могу тебя любить... Я так тебя люблю, мама... Ты совершенна... Мери Поппинс. Помнишь?.. Мы же любим Бога, потому что он – совершенство. Оказывается, ты – тоже... Такая горячая... Я буду всегда любоваться тобой, целовать тебя... Всегда буду с тобой, - обнимаю, целую твои глаза, нос, любимые губы, - Я все поняла. Я знаю, какой должна быть любовь... Именно такой, да, мама?..