Литература

^{Той, которая рисовала море}

Апокриф дождя.

Ну вот и все, только сахарный дождь солит грязные лужи любви.

Ну вот и все, ты сегодня уйдешь, я прошу тебя, не уходи.

Ну вот и все, в октябре моих слез ты растаешь холодом дня.

Ну вот и все, листья желтых берез, извиняясь проводят меня.

Розовый свет льется черным углем из открытых и любящих глаз.

Ветер скулит за разбитым окном, вспоминая, наверное, нас.

Кто-то свернул солнце в тусклый клубок и забросил в грязь облаков.

Ну вот и все, я бы больше не смог написать бессмысленных слов.

Вы знаете, что такое тяжёлое похмелье? Это почти то же самое, когда просыпаешься в четыре часа дня первого января.

Именно в таком состоянии я добрался до шоссе. Был ранний вечер. Несмотря на это, небо предательски темнело с каждой минутой. Сначала пропал его вечерне - голубой цвет, потом – звезды. Лишь луна из последних сил сопротивлялась земному климату, беспорядочно бросая на асфальт пучки серого цвета.

Фонарь украл из темноты номер проезжающей мимо маршрутки - «94»; я радостно, что есть сил, замахал руками, призывая её водителя подобрать меня…

…Через пять минут на лобовое стекло упала первая капля дождя. Вторая, третья, четвертая. Лысый шофер с украинской внешностью включил успокаивающие дворники, отчего непонятное волнение внутри исчезло. Я заснул, минут на 30, не больше. У меня есть хорошая привычка: просыпаться ровно за одну остановку до собственной. Неуверенным голосом я попросил хмурого водителя остановиться. Дальше стандартно: ларёк, негазированная вода, 100 метров до дома, лифт, куда-то подевавшиеся ключи.

- Курить будешь? – спросил меня пьяный отец, выглянувший из-за стенки кухни.

- Не-а – Неожиданно для себя ответил я.

Курить хотелось. Я открыл окно и достал помятую пачку Мальборо. Там оставалась ровно одна сигарета: перевёрнутая, на желание. «Хочу, чтобы она вернулась», подумал я и подкурил. Резкий поток осеннего ветра неожиданно ударил со стороны двери. «Мама пришла», успел подумать я, прежде чем понял, что выпадаю из окна.

* * *

Это была уже 3 сигарета. Значит – я уже пришел. Значит – я стою у подъезда и ковыряюсь в сумке, пытаясь нашарить замерзшими пальцами колечко с нанизанными на него холодными ключами. Несмотря на мерзкую погоду, настроение у меня было довольно неплохое; настолько неплохое, что я был удивлен.

Думая о беспричинной радости и ковыряясь в сумке, я заметил ее.

Она сидела на строительной бетонной плите квадратной формы, заботливо забытой у моего подъезда бог знает кем и бог знает когда. Прослойкой между ней и куском холодного камня служила довольно толстая книжка то ли Камю, то ли Стрибера – так или иначе, оба годны только на это %). Её левая рука была перебинтована и беспомощно свисала вниз, правой она заботливо разукрашивала тетрадный листок синим цветом.

- Привет.. – сказал я, и подумал, что бы сказать поумнее.

- Привет – отозвался голос из-под длинных кудрявых волос. – Похоже?

Я посмотрел на тетрадный лист , почти полностью покрашенный в депрессивно-синюю каляку и подумал о том, какую смысловую нагрузку это несет.

- Море – сказала она, прочитав мои мысли. – ведь правда оно?

Я обнаружил, что до сих пор стою под струями наглого дождя, и поспешил нырнуть под крышу подъезда.

«Четвертая» - подумал я и закурил еще одну сигарету.

- Что дождь… Это так… Хотя он тоже иногда бывает похож на то, что я рисую – сказала она, говоря как бы сама с собой.

Я поднял голову и посмотрел на завесу дождя. Красиво, черт возьми. Наверное, море тоже сначала было дождем, который потом вырос и стал большим.

- Что ты любишь больше всего на свете? – спросила она и посмотрела мне в глаза, отчего я невольно смутился.

- Что? – повторила она. Почему-то в этот момент я посмотрел в лужу. Лужа была похожа на море, только маленькое. Я плюнул в неё, и маленькие волны спрятали мое отражение.

- Для кого ты это рисуешь? – спросил я её.

Она удивленно посмотрела на меня в ответ.

- Для тебя, конечно! Думаешь, я зря здесь сижу?

Раздался гром. Я поднял голову, посмотрел на небо и улыбнулся ему .

- А ведь правда красиво. У тебя неплохо получилось. Только вот твое море теперь на небе. Не жалко?

Я повернулся. Её уже не было.

Я вспомнил ее вопрос о том, что я люблю больше всего.

Я понял.

Больше всего на свете я люблю её.

* * *

Я так хотел поговорить с ней еще, но в тот момент почувствовал последнюю каплю дождя.

Еще долго, почти всю ночь, дождь расписывал мое тело, плакал о том и о другом, рассказывал то, что никогда не решился бы рассказать другим. Плакал за меня, на нее, за всех нас.

Плакал.

Отом, какое это противное качество года.

Осень.