Литература

Я подошла к самому краю черной дыры, изогнулась спиной, выкрикнула из горла какие то хриплые недоумения, четко и уверенно протерла стекающий пот с неровностей лба, отрешенно заметила обрывки своих мыслей, отшатнулась назад. Что во мне? Что произошло со мной? Откуда вся эта нечистая промежуточность, карающая мою способность понимать значение цифр? Я словно распахнула окно, в лицо дунул осенний ветер смешанный с частичками влажных капель, хрипло сутулился мой дворик, в котором когда то произрастало мое детство. Именно тогда я и решила, что вскоре уеду, покину эту ледяную и немую топь, сковывающую тело от головы до пят, давящую все начала и окончания. Мысленно утопила себя на секунду в нечетких очертаниях моего домика в деревенской зелени - там бабушка, извечно сидящая в скрипучем кресле, там, сутулая веранда, пропахшая подгнившим деревом и шумящими запахами, окружающих ее, растений. Возвращение и покаяние, исправить и начать все заново, мои мечты осуществятся... Надо только сделать шаг, шаг в себя, пусть все молчит и дальше, я решила для себя твердо - не буду стоять на месте, ибо двигаться в безмолвии невозможно, очень напоминает шаги под водой, когда все колебания кажутся незначительными, а отсутствие кислорода лишает последних сил. Господи! Если бы все это пришло к моим ощущениям лет двадцать назад, я бы наверное превратилась в птичку. Летела бы себе, утопая крылышками в поднебесной глади. Можно повернуться, можно подняться чуть выше, произвести пируэт, спикировать вниз, и в метре от земли снова взмыть в белоснежно чистые облака. Я застыла на месте. Все же мысли имеют свойственность тормозящего лекарства - мешают выполнить то, к чему они меня и привели - Господи... И волосы как плети хлещут по щекам и ледяным плечикам, наверное ветер старается разбудить меня, привести в себя и напомнить о том, зачем я пришла сюда. Невыносимая ловкость с каждой мыслью превращается в неловкое и вязкое движение - словно раненная в обе ноги, с простреленными ступнями, мне больно пошевелиться, я атрофирована своими желаниями и настроениями за эти нелегкие двадцать... а может и все тридцать? Как то все это неопределенно, как и вся моя жизнь... Наверное, слегка, ненавязчиво... Противно когда сама не знаешь чего хочешь. Противно и подло по отношению к самой себе и этому упрямому ветру, который, мне кажется, скоро добьется своего. Я приподнимаю правую ногу, еще мгновение и я окажусь в этой мертвой тишине, среди воспоминаний и теплых мыслей о всем прошедшем в мои ранние годы. Ступня уверенно опускается в беспочвенность этого утра, покачиваюсь вперед, вокруг все кружится, нарастает трубный зов, перемешанный с плачем острых камней и безвольного неба, темнею лицом, я уже готова и... Резкий порыв ветра отталкивает меня назад. Я падаю, спина упирается в мертвую почву. Вокруг тихо. Я плачу. Спасибо - говорю я ветру. Не за что - отвечает он и очередным потоком сдувает меня вниз.

- Блядь, где свет???! Вашу мать, Андрей, сколько можно говорить?! - Игорь Альхов повернулся назад, к светящемуся окну светоаппаратной. Оттуда гулко донеслось: - Не надо кричать - вы то одно говорите, то другое!

Игорь Альхов встал, глубоко вздохнул, посмотрел на часы: - Так... В общем полчаса на перекур и на чай, потом заново этот момент.

Ольга стояла на сцене, переминаясь с ноги на ногу: - Игорь Альбертович, ну а сейчас как?

- Оленька, ты слишком импульсивна с самого начала, мне кажется здесь нужно двигаться по возрастающей. Ты начинаешь слишком бодро, а затем соответственно устаешь и умираешь...

- Так...- Ольга кивнула, и ушла за кулисы.

В Гримм-уборной шел разговор о новой постановке Альхова.

- Мне кажется он слишком традиционный для этой пьесы - Шипелов стряхнул пепел в пластмассовый стаканчик. - Ему бы классику ставить...

- Так у нас и так в репертуаре сплошная классика. Надо же чем то мешать. - Красногоров сделал глоток кофе из чашки и потянулся.

- Ну этим не мешают. Ведь ты читал пьесу, там в финале сплошная ненормативщина. Я понятия не имею как Оленька с этим справиться.

- А почему бы ей не справиться? На то она и актриса. - Красногоров поставил чашку на трельяж и пригладил поседевшие жидкие волосы.

В гримерку вошла Ольга. Прошла к своей сумочке, достала оттуда мобильный телефон и проглядела список звонивших ей.

- Ну как ты? - ласково произнес Шипелов, подходя к ней.

- Тяжело. Чуждо мне все это. Суицид сплошной, потом разврат, мат. Не люблю.

- Ну что ж поделаешь... - Шипелов обнял ее за плечи. - Худрук утвердил, значит придется играть.

- Придется. - Ольга убрала телефон обратно в сумочку.

- Ой ребят! - вскочил Красногоров. - Мне ж вчера Сергей звонил! Помните, который у нас "Дивизию" ставил?

- Куда ж он пропал? - спросил Шипелов.

- Да у него... В общем, дома проблемы с женой у них. Разводиться наверное будут... - Красногоров как то неестественно остыл к теме и принялся просматривать свою записную книжку.

- Тяжелый он человек. - Ольга села на потертый скрипящий стул. - Помню на юбилее Михаила Андреевича всем настроение испортил.

- А что там было? Я не в курсе? - Шипелов поглядел на Ольгу.

- Ну как что... Разве вам не рассказывали? - Ольга уставилась в пол.

- Ннет... - Шипелов заинтересовался.

- Ну он... - Ольга начала краснеть. Ее светлая челка едва прикрывала смущение.

- На стол кучу навалил! - засмеялся Красногоров. - Прямо в салатницу перед худруком нашим. А рядом с ним еще Светланова из министерства сидела, я просто в шоке был. Как вспомню даже дрожь пробирает.

- Ха, да ты что? Серьезно? - Шипелов вытаращил глаза и выпятил вперед свою нижнюю челюсть, он всегда так делал перед тем как разразиться тонким истерическим смехом. Вот и в этот раз, спустя мгновение, он затрясся всем телом, закатил голову назад и гримерная была поглощена его бурной радостью.

- Да хватит вам... - Ольга встала. - На самом деле не смешно это было. Михаил Андреевич потом надолго с сердцем слег. Не могу понять как здравомыслящий человек, заслуженный артист смог себе такое позволить.

- Да уж... - сказал Шипелов, вытирая платком выступившие слезы.

Уважаемые актеры, просьба пройти на сцену, начинается репетиция. Просьба пройти на сцену, начинаем репетицию. - из динамика донесся уставший голос помрежа Екатерины Станиславовны.

Шипелов вскочил. Лицо его приобрело твердую каменную мину.

- Смиррррно! - взревел он.

Красногоров и Ольга встали напротив него. Их глаза побелели, лица потеряли выразительность.

- На сцену шагом мааарш! - Шипелов повернулся к двери и зашагал, отчеканивая каждый шаг. Красногоров и Ольга проследовали за ним.

- Ать - два - ать - два - ать - два - отсекал Шипелов. Они прошли мимо старухи уборщицы, которая отчужденно полоскала темную материю в пластмассовом ведре с мыльной водой. - Эх... Культура... - вздохнула она, когда актеры прошли на сцену. - Вытащила тряпку, умело натянула ее на швабру и продолжила свои мысли - сын опять запил.

Проснулся я с одеревенелым лицом и скверным вкусом во рту. Вот уже неделю как я пропивал свой гонорар за пьесу, которую принял один из небольших театров. Денег мне заплатили немного, посему они уже приобретали форму нуля, что наводило на меня искренний страшный вопрос - Что Дальше? Именно эти буквы мне и снились все эти ночи пьяного беспамятства. Я неловко поднялся, потер затекшую ногу, почесал яйца и сутуло направился на кухню, где выпил всю жидкость из ржавенького чайника, а затем, укрывшись в уборной жидко посрал, ибо питался исключительно супчиками быстрого приготовления. Проходя мимо зеркала, я отвернулся. Не люблю смотреть в эту бездну по утрам, она напоминает о моем мудацком положении, а еще пробуждает стыдливое чувство страха перед прошлым, будущим и конечно же настоящим. Сегодня вторник - надо ехать в театр на репетицию моей пьесы, которая уже в печенках сидит. А затем... А что за тем? Надо бы что то начать писать, пока есть выпивка, ибо по трезвянке что то делать неинтересно и сложно, а издатель уже который день мне звонит и допытывается - когда же будет новенькое... Так бесит эта его формулировка - новенькое... Тьфу... Наверное думает гад, что мне роман накалякать как два пальца обоссать. Но это далеко не так. Вот терпеть не могу ублюдков, которые засирают литературные телеги. Ведь подонки даже и представления не имеют как тяжело излагать что то на бумаге, при чем в таких количествах. Вот предложить бы им написать просто, ради эксперимента набор бессмысленных фраз на 500-600 страниц. Садизм все это - с этими мыслями я умылся, оделся, отхватил кусок охотничьей колбаски из холодильника, и вышел, едва шевеля ногами.

На улице была ранняя весна. Слякоть, собачее дерьмо под ногами, и моря водной жижи. По дороге к метро я забрел в супермаркет - терпеть не могу подобные заведения, в них приходится потеть, теряться в сомнительных взглядах охраны, дабы кто-нибудь, чего-нибудь не спиздил и дрожащими руками, самому доставать из холодильника пиво - приобрел три банки пива, пачку сигарет и продолжил свой путь к очередным мучениям. Ей Богу - хождение по мукам - как же надо заебаться чтобы мучить самого себя, при чем целенаправленно и упрямо. В метро меня долгое время заставляли стоять в очереди за карточками оплаты проезда, а затем прессовали в набитом и душном вагоне, где я чуть не откатился на свет белый. Когда я вышел на улицу шел дождь, я как обычно где-то проебал свой зонтик и посему мне ничего не оставалось кроме того как мокнуть под его влажной сутью. Прошагал к остановке автобуса, и встав под ее крышу, закурил. Хмурое небо деловито выглядывало из под уголка моей спасительницы, я был такой же хмурый и деловитый, поэтому мы не сдавались и была бы война небесная, если бы вовремя не подошел мой автобус. Я ухмыльнулся и одновременно обрадовался, так как салон был необыкновенно пуст. Уселся на кожаное сиденье, сунул контролерше червонец, за что та меня отблагодарила мятым и порванным билетиком - бедненький. Приятно ехать в пустом автобусе, пить пиво, и смотреть в окошко, ощущая как плавно тебя отпускает от вчерашней попойки и приближается новая. Стимул века - все пьяницы счастливые люди, они нашли свою живую воду, а все трезвенники - нет. Доехав до своей остановки, я купил в палатке еще пару банок и жвачку, дабы не вонять перегаром на творческих людишек, хотя они и сами все пьяницы, просто в некотором роде умеют это скрывать, в отличие от меня, неудачника.

Отворив тяжелую дверь, я вошел в вестибюль театра, пробормотал вахтеру, мол я Кузнецов, автор новой пьесы, и пропотев лестничный пролет, оказался на сцене. Там уже шла репетиция, и я постоял минут десять за кулисами, чтобы не привлекать излишнее внимание. Когда сцена закончилась и режиссер принялся всем что то объяснять, я спустился по лесенке в зал и подошел к нему.

- Здравствуйте. - с какой-то чуждой мне смелостью промолвил я, глядя ему в глаза.

- Евгений! Рады вас видеть! - режиссер протянул мне свою потную жирную ладонь. Он мне чем-то напомнил моего соседа, который по ночам валялся в подъезде в собственной моче, а утром в чистеньком костюмчике шел на работу.

- Мне передали что вы хотите видеть меня? - спросил я, присаживаясь на одно из зрительских мест. Дело не в моей невоспитанности, просто я не мог стоять, было слишком душно и я боялся потерять сознание, или еще чего хуже наблевать на светлый свитер режиссера. Он видимо понял меня и тоже присел рядом.

- Дело в том, что мы решили немного изменить ваше произведение в финале. - режиссер опустил глаза в пол. Мне показалось что он сейчас заплачет и я его успокоил: - Делайте что хотите. Вам нужна для этого моя подпись?

Он удивленно поглядел на меня, улыбнулся: - Да. Спасибо! Я думал вы будете против. Просто наша молодая актриса, которая играет роль Отверженности, не может употреблять некоторые выражения, присутствующие в тексте.

Актеры все это время говорящие о чем-то на сцене, замолкли, и внимательно стали слушать нас. Меня это немного смутило, но я взял себя в руки, и сказал:

- Дело в том, что в пьесе эти выражения не имеют никакого смысла, даже могу сказать большее, мне глубоко срать, что вы оттуда выкинете, главное не мешайте с говном буквы - это неприлично. В остальном, можете даже убрать сцену совокупления горничной с афроамериканцем, и испражнение Филиппа на керосиновую лампу. Я спокоен, ибо то что я написал не имеет ко мне никакого отношения.

С этими словами я встал, пожал руку недоумевающего режиссера и вновь, преодолев этот адский путь до входной двери театра, вышел на свежий воздух. Дождик все еще моросил. Я достал из рюкзака банку пива, она с шипом предоставила мне свое содержимое, я отхлебнул - свобода. Закурил. Как же все таки хорошо жить здесь. Я на секунду почувствовал себя супер человеком, и еще раз отхлебнув из банки двинулся к знакомой автобусной остановке. Там стояла приятной внешности девушка, я встал рядом с ней и принялся ждать своего транспорта. В руках у нее была книга, на секунду она приподняла ее, как бы заслонившись от порыва мокрого ветра - на обложке я прочитал "Моя любимая пропасть" - Евгений Кузнецов (сборник рассказов). Выкинув бычок в урну, я допил пиво - финал финалов, сел в подъехавший автобус и покатил к метро. Девушка осталась на остановке - надо было дать ей автограф - подумал я, но ей это было абсолютно не нужно, а у меня не было авторучки и мне было абсолютно все равно.

- Пьяница... Вы почувствовали - от него перегарищем за километр несет. - Альхов сморщил нос.

- Он очень похож на свою пьесу... От нее тоже пахнет алкоголем и несвежими носками. - Ольга закурила тонкую дамскую сигарету.

- На самом деле все писатели пропойцы и хамы. - Шипелов безразлично сделал глоток кофе из своей неизменно любимой кружки.

- Так что делать будем? - Ольга посмотрела на режиссера. Тот вздохнул.

- Ну разрешение на редакцию пьесы он дал, пусть и не письменно, но все же... Так что сделаем как нам будет лучше. В конце концов не ему работать с этим материалом, а нам. - Альхов взял с зрительского сидения пьесу, и стал перелистывать страницы.

- А может полностью все переделаем а названии прежнее оставим? - Ольга хитро улыбнулась.

- Ага... - Альхов оторвал взгляд от пьесы. - А потом этот пропойца на нас с вами в суд подаст и крышка.

- Да... Я не подумала.

- Думать надо больше, а говорить только на сцене. - усмехнулся Красногоров, который все это время молчаливо протирал большое красное яблоко. - И вообще, учись думать жопой. - сказал он Ольге, и насвистывая мелодию из фильма "Убить Билла" пошел на сцену.

Альхов потянулся: - Ладно. Давайте сейчас пойдем дальше, по ходу дела и решим какие моменты надо убрать прежде всего.

Ольга и Шипелов в обнимку отправились вслед за Красногоровым.

- Блядство а не театр. - подумал Альхов, тупо уставившись в печатные листы. - Вечером надо не забыть колбасы купить, и деньги на трубу положить.

Я дыра, и сущность моя дырявая и искренне женская. Я люблю любить тех, кто ненавидит меня, и люблю ненавидеть тех кто любит - это тоже женская сущность, но все с элементами мужского сознания. Я есть женское и мужское начало - инь янь Господа! Пусть моя жопа покрылась целлюлитом, да и вся я разжирела и покрылась желтизной, словно апельсиновой коркой - все равно я умею любить и желать. А что такое любовь? Кто подскажет мне? Кто ответит? Ах вас заебали эти вопросы? Ну извольте сударь, если бы хоть кто-нибудь ответил на этот больной вопрос, то я не задавала бы его больше никогда. Вы просто не знаете что мне ответить. Вы просто любите и жаждете мое тело, но души в этих чувствах нет, лишь физиология, философия ебли правит вами, да и мною в частности. Я дыра, и вы только и думаете о том чтобы окунуться в нее с головой, вы давно все в пизде, вы оказались в этом мире благодаря пизде, которая мучительно страдала, когда в нее засовывали чуждые ей органы, вы насиловали ее собой, вылезая на свет, она трещала и не пускала вас, тем самым объясняя что делать тут не хуя, желала вам только лучшего, но вы не слушали ее. Вы упоминаете ее и далее, в очереди за пивом посылаете в нее каких то грязных и чудовищных мужиков, отправляете в нее все что вам негоже, накрываете ею весь мир! За что ей столько мучений? За что? Ответьте? Что? Тоже не знаете? Я была в этом уверена. Хм... Хотите знать почему я спрашиваю? Хотите? Я отвечу вам. Я так несчастна и расстроена потому что я и есть ПИЗДА! ПИЗДА всех ПЕЗД, ДЫРА, которая не дает вам покоя ни ночью, ни днем. Как вам не стыдно? Как не стыдно вам?

Возвращение домой было долгим. Вернувшись в родные края, я решил зайти в гости к одному своему знакомому и поделиться с ним своими бедами и неудачами. Он, негодяй, оказался дома и мы как всегда напились на мои последние деньги. Когда я пью один я сильно экономлю на выпивке, пью только дешевое пиво, не трачу бабки на всякую хрень, типа чипсов и т.д., но тут случай особенный. Мы купили две бутылки водки, пришлось раскошелиться на скудную закуску и посему у меня в карманах опять зияла пустота, не считая пару червонцев на тяжелое утро. Мы беседовали о литературе, о смерти театра, немного о политике, о девках, о ебнутом обществе, об одиночестве, о снах, о мистике, да о чем мы только не говорили. Скучно. Даже вспомнить нечего. Когда мой товарищ уснул на полу возле дивана, я допил водку, и шатаясь ушел от него. Хотелось спать и женщину. Но так как это вещи не вполне совместимые я решил осуществить первое.

Долго не мог уснуть, меня мучили страшные мысли и опять же эти два неугомонных слова: - Что Дальше. Уснул я на рассвете с очень плохими предчувствиями. Впрочем, будет день и будет выпивка - может быть будет, а если есть надежда, то это уже благодать. Все. Сплю. Хррррррр...... - кстати я не храплю, так что что просто - ...............

Мы лежали с Наташенькой на моем жестковатом диване, мокрые от любви и духоты в моей небольшой комнате. Она играла с моим дружком и мечтала:

- Когда-нибудь кузенька, ты напишешь свой великий роман о любви и мы уедем из этой страны восвояси, куда-нибудь во Францию, или в Нидерланды... Будем жить в небольшом особнячке на берегу озера, я буду заниматься домом, а ты писать свой очередной шедевральный роман... Ох...

Я лежал на спине, в голове крутились всякие винтики да болтики, от которых не было никакого прока. Поцеловав ее в ушко, и погладив гладенький животик, я поднялся, одел трусы и пошел в уборную. Там отлил, умылся, насухо вытерся полотенцем и направился на кухню. В холодильнике зияла пустота - дыра, и мне пришлось вернуться к своей возлюбленной. Она смотрела TV, точнее просто переключала пультом программы - сплошные магазины на диванах, сериальные гадкости и прочая мишура видимо успокаивали ее женское сердце.

- Мне пора... - сказал я ей, и стал одеваться.

- Ты в издательство? - она приподнялась на локте.

- Да... - промямлил я, - Сегодня попробую впарить этому мудаку пару рассказиков для журнала, быть может сегодня будет немного еды и бухла.

- Удачи котенок... - прошелестела она, и вновь уставилась в голубой зомбирующее зеркало.

Когда я вышел на улицу, вспомнил, что забыл сигареты, но возвращаться не стал. Зашел в магазин и на последние деньги купил пачку каких-то недорогих. Благо издательство было рядом, и мое состояние не было чудовищным, ибо вот уже 3 дня я был треклятым трезвенником, по причине моей финансовой депрессии. Добрался на маршрутном такси за 10 минут, вылез, громко хлопнув дверью, на которой было написано - не хлопать - к черту.

В издательстве бурлила жизнь - возле кабинета моего дьявола скопилось большое количество начинающих писателей, которые ерзая, мяли в руках свой очередной шедевр, который по их мнению, должен был стать бестселлером. Я тоже когда-то так думал, поэтому лишь посочувствовал им, и постучавшись, вошел.

- Здравствуйте. - я подошел к столу Буранова, и положив на стол скудненькую рукопись, сел в кресло напротив.

- Доброе утро, Евгений Александрович. - Буранов устремил свой взгляд сначало на меня, потом на писанину. - Вам не кажется что маловато будет? - он взял в руки, и оценивающе пощупал ее своими жирными пальцами.

- Мне никогда ничего не кажется, разве что с похмелья меня мучают страхи, а в остальном я чувствую себя хорошо.

- Рад за вас, вы посвежели с момента последней нашей встречи. - Буранов отложил рукопись в сторону, - И что же вы хотите?

Я немного помялся, но все же выдал: - Хочу немного денег, так как я на мели, а мне все же нужно чем-то питаться, явно не святым духом.

Буранов встал из за стола, подошел к окну, потянулся и зевнул: - Думается мне, мой друг, что ни один журнал не примет ваши вещи, кроме "Альтаира", да и Андрей Сергеевич уже на грани. Вы слишком редко приходите к нам, посему о вас забыли. Впрочем, могу вас выручить таким образом, не читая беру ваши произведения и плачу вам 200... Вас это устроит?

Мне было стыдно размениваться на такую мелочь, но делать было нечего, так как в любом случае ни одно издательство больше не взяло бы мои подвиги. Через мгновение я кивнул головой. Буранов подошел к столу, выдвинул ящичек, достал оттуда две смятых бумажки по 100$ и протянул их мне. Я убрал деньги в карман.

- Все хорошо? - Буранов как-то по отцовски поглядел на меня.

- Да, все просто замечательно. - ответил я, и попрощавшись вышел. Что ж... По крайней мере у меня теперь есть немного денег на выпивку и силы на новые гениальные труды.

Я вышел из издательства, чувствуя себя униженным, но в то же время счастливым, ибо шел до магазина, где меня ожидали мои бесценные и любимые три-четыре баночки пивка.

Моей красотой правит мир, стирает грани между черным и белым, простирает свои объятия перед всем могуществом славного русского леса, расстилается под бесконечной гладью зеркального озера, отражается безусловностью ясное прохладное небо, обрушиваясь время от времени сутулыми и раскосыми дождями. Рыдания отрешенной девушки у склона, пытающейся взмыть как можно выше, становятся безвкусными и вовсе не аппетитными под натиском сурового и точного времени, отдающего такт за тактом свои бесценные мгновения. Мне страшно, я только теперь начинаю осознавать утрату своих белокаменных надежд, прокисших и выброшенных с долговязый люк - в дыру. Мистика вечерних изречений какого-то неизвестного никому писателя, с каждым часом заставляет задуматься, что кроме нас, вечно смердящих и движущихся в агонии своих непредусмотренных чувств, есть иное, запретное и неизвестное, что кажется нам порой бессмысленным и загадочным. Вовсе не так, или так но не эдак. Соответствие биополей генерирует абстрактность свободно мыслить и рожать на свет более менее справедливые формулы нового счастья. Мне кажется, что я осталась одна среди похороненных детских птиц, навсегда утерявших свою способность взмывать в бесконечное небесное тело, разрезать пространство и менять сферы жизни. Мы все остаемся лишь наблюдать и предсказывать, слишком дурная и пошлая участь - быть наблюдателем, хотя впрочем наглядный материал для сексуальных утех довольно таки благотворен и полон, в отличие от того постоянства и занудства, что преследует нас день за днем в магазинах, в вагонах метро, в рабочей обстановке - все это как шилом в глаз, только значительно больнее и тяжелее. Я устала. Кровожадность в глазах моего супруга заставляет меня бояться его и в то же самое время любить, любить страстно и бесконечно, точно так же как я люблю свою мать и отца, не к ночи упомянутых, ибо царство им Небесное и крест в ребро. Соленая справедливость почтенных господ, тех что совсем недавно распяли мое имя, навсегда остается в глазах моего суженного, ибо он знает, знает прекрасно сколько еще мне осталось быть рядом с ним, сколько рвать и метать его зловещие произведения о прошедшей молодости. Я устала от его лживых формулировок построения вечности нового мира, он не является Новым Человеком этой планеты, посему отдадим дань его нелепым попыткам воссоздать самого себя заново и наверняка. Это пустая трата времени, но все же это дает ему некий смысл к жизни, иначе он давно бы уже нашел свое место где-нибудь в грязной подворотне, распивая со своими неудачниками очередную бутылку водки, или же в кровавой ванной, бурлящей и стонущей милым женским голоском: - Приду, приду за тобой, мой ангел, мои милый красный ангел, люблю, люблю тебя мой светик, мой ясный нежный светик, страдающий за грехи мои страшные и не очень, хочу, хочу желать тебя, прижать тебя, крепко и наверняка, чтобы слезы прилипли к твоим щекам, чтобы реки обратились вспять, чтобы звезды указали путь, чтобы раны затянулись вновь на венах твоих, дорогах в бесконечность. Я устала застывать на холодных стенах своего безудержного беспокойства, я дрожу всем телом и наконец понимаю, что все вокруг всего лишь отголосок той истины, которая обычно снится во сне, или приходит ко мне с очередным де жавю - четко и уверенно, и так же внезапно исчезает в небытие. Мне страшно от этой неумолимой усталости - она клокочет и пузырится во мне подобно болотной жиже, выпуская на свет сероводород и чьи то боли. Навсегда бы оказалась в этой проруби, чтобы не вырваться на свет и не рассказать глупому миру о своих страданиях - все равно они ни черта не поймут, ибо не верят и не умеют слушать чужие истины, так как у каждого истина своя, и время каждому свое - все мы умрем, не сегодня так завтра, это не важно - не имеет смысла. Я же, навсегда останусь в ваших мыслях, в хорошем смысле этого значения, буду нулем или бесконечностью, пустотой или заливающим светом, весной или златоволосой осенью, огнем или живительной водой, молитвой или заклинанием на смерть - я просто буду, и неважно кем. Существуй и властвуй - так сказали мне боги, я верю им, я чувствую их, стало быть я настоящая женщина, и младенец мой такой же светлый как и тот майский денек, в который я зачала его от фаллосообразного каменного изваяния, на той горе где звезды видны как ночью, и ветер продувает насквозь. Аминь.

- Браво! - Альхов громко зааплодировал, - Оленька, ты гениальна как и все то, что только что нам поведала. Это шедевр актерского мастерства, это просто... просто... У меня слов нет! У меня просто нет слов!

Шипелов поднял вверх указательный палец и пропел: - За цвееет глаз твоих, я вознаграждаю тебя ручьем своего сознания! - достал член и окропил желтизной свои руки. Затем подошел к Ольге, и взяв мокрыми руками ее за плечи, посмотрел в глаза: - Ты ли ангел девочка моя? Ты ли это?

- Я... Я не ангел... Вам показалось.

- Не лги мне, потаскуха, иначе я вырву тебе правый глаз!

- Это твое решение, я не могу изменить его, поступай как знаешь, но помни, что твоя вдова будет долгое время сожалеть об этом. - Ольга улыбнулась ему в глаза и отошла назад.

- Ты мне угрожаешь, сука? - Шипелов затрясся всем телом.

- Комедиант! - она дерзко рассмеялась ему в лицо, и плюнула в его, еще протянутые к ней, руки. Он опустил голову. Его тело тряслось, глаза бегали по планшету сцены, голова покачивалась как маятник. Переступая с ноги на ногу он выдавил: - Я отрешаюсь от тебя. - громко выпустил газы, упал, и откатившись к рампе, затих.

Сцена задрожала, яростно замигал свет, с треском оборвались тросы, и на сцену упало несколько штанкетов - при ударе подпрыгнули и отлетели в зал, обрушившись на безмолвное тело Альхова. Отлетевший в сторону трос, явно и уверенно намотался на шею Красногорова, который как и прежде молчал и протирал свое большое красное яблоко, и резко дернул вверх, подвесив вытянутое тело под падугой. Грянул орган, разбудив своим яростным напором уборщицу, которая вскочив, заметалась в беспамятстве с криками: - Сын запил, пьет сынуля, пьет запойно, пьет и не дышит, я мать, я честная и настоящая мать, любящая мамуля, а он пьет, все пропивает и ногами мне, по животу, и ебет меня ночами, ебет как родную, я мать, я настоящая ма... Обломок швабры трепетно вошел в ее правую глазницу, и чуть помедлив выдавил часть затылка. Она осталась стоять, провисая всем телом, держась в воздухе. Орган застыл на одном аккорде и скоро его стало не слышно.

Ветер у Большого, завывая, раскидывал не проданные программки в разные стороны. Тщательно убранная аллея, ведущая к метро не выдавала приближающегося новогоднего вечера. Лишь обледенелые изгороди пронизывали своим холодом и постоянством насквозь.

Ольга свернула на центральную и оказалась напротив бакалеи. Пройдя следующий квартал, она уперлась в отделение милиции. Свет горел только в дежурной. Второй этаж поглотила тьма. Она неловко вытащила из под сиреневого плаща дымовую шашку, и размахнувшись, запустила в светящееся окно. Сразу же послышались крики. Свет погас, загрохотали чьи-то сапоги по лестнице. Кто-то спускался со второго этажа видимо спросонья. Ольга застегнула плащ, обернула шерстяной венгерский шарфик вокруг худой шеи и побежала в сторону Большого. Через семь минут перед ней вырос бронзовый трехглавый орел. Он глядел на нее снизу вверх так и норовя, сорваться с крыши и унести ее повыше в небо, чтобы там разорвать на части своими стальными когтями.

Ольга огляделась по сторонам. Послышался стон пожарной сирены - видимо ехали по вызову в милицию. Когда сирена смолкла, Ольга твердым уверенным шагом преодолела мраморные ступеньки и оказалась возле центрального входа. Ударив три раза ногой по дубовой двери, она стала ждать. Через минуту брякнул засов, и дверь отворилась.

-- Быстрее проходи. - Буранов пропустил Ольгу, и поспешно запер дверь. - Получилось? - он тревожно поглядел на Ольгу. По его дергающемуся глазу было понятно, что он волнуется.

-- Все в порядке. - Ольга глубоко вздохнула. - На полтора часа я им задала работенку.

-- Слава Богу, что все получилось. Я переживал. - Буранов прижал девушку к себе, и поцеловав в красное замерзшее ушко, прошептал: - Я очень волновался. Слава Богу.

-- Не сейчас. - Ольга холодно отстранила его, и вытащив из кармана папиросу, закурила.

-- Я разбил дома все зеркала, так что не должно возникнуть никаких проблем. - Буранов подошел к своему дежурному столу и набрал знакомый телефон.

-- Алло. Да, это я. Откройте 4-ю галерку, мне нужно все проверить.

-- В полвторого ночи? Да ты ебанулся! - послышался недовольный мужской голос.

-- Вы что, хотите проблемы? - Буранов повысил голос. Видимо ему поверили, так как он удовлетворенно повесил трубку на перламутровые рычаги. - Пойдем, у нас очень мало времени.

Ольга бросила недокуренную папиросу на мраморный пол, и, придавив ее каблуком, пошла за Бурановым. Они поднялись на второй этаж по служебной лестнице, которая по случаю праздника была усыпана серпантином и дорогими сигаретными окурками. Когда они оказались перед дверью с надписью "Сцена. Не шуметь. Идет репетиция!", Буранов прислонил пожелтевший от курения палец к губам и прошептал: - Там может быть сторож.

-- Ты же говорил, что все уладил! - Ольга гневно посмотрела на него.

-- Он не в моей бригаде. Тем более, я ему сегодня одолжил червонец, он спит наверно пьяный.

-- У нас должно все получиться. Ты ведь понимаешь, чем мы рискуем?

-- Конечно, дорогая. Все будет o key. - Буранов погладил ее по плечу и осторожно отворил дверь. В лицо сразу ударил запах свежей краски и пыльных декораций. Он в полной темноте провел Ольгу к электрощиту, и, нащупав красную кнопку, надавил. Где-то наверху раздался тихий щелчок.

-- Все в порядке. Теперь, я проведу тебя наверх, и буду ждать возле женского туалета на первом этаже. - Буранов внимательно поглядел на ее лицо, когда они вышли на свет. Поднимайся выше на четыре этажа и окажешься возле толстой двери, обитой сталью. Потяни за ручку и...

-- Я все знаю. - Ольга перебила его и быстрыми шагами стала подниматься по лестнице. Она прекрасно понимала, что больше никогда не увидит его, поэтому напоследок бросила взгляд, который сосредоточился на его щеке, плавно пробежался к уголку потрескавшихся губ, пробрался к карим глазам, беспокойно смотрящим на нее, и застыл в неизвестности.

Преодолев четыре этажа, она в темноте нащупала дверную ручку и потянула ее. Та, скрипя открылась, и в глаза ударил яркий свет галогенки. Девушка на секунду зажмурила глаза. Обратной дороги нет - она это прекрасно понимала. Они не простят ей неудачи, нет возможности ошибаться СЕЙЧАС, слишком много душ ждут от нее последнего шага. Она направилась вперед, аккуратно наступая на прогнившие доски. Вскоре она уперлась в железную лестницу, которая вела на чердак. Девушка поднялась по ней и толкнула бледной рукой маленькую железную дверь. Сильный порыв ветра тот час разметал ее серебристые волосы. Поднявшись на крышу, она вдохнула полной грудью прозрачный зимний воздух, на секунду показавшийся ей родным, и завернув за антенный блок увидела ЕГО. Он стоял с несокрушимой уверенностью к ней спиной. Огромные бронзовые крылья, казалось, обнимают целую вечность. Теперь Ольга была уверена - ОН существовал всегда. Вечность ЕГО нисколько не пугала, более того, она была для него детской забавой. ОН каждую ночь заглядывал в темные детские комнатки и уносил невинные души в бесконечность. Каждую ночь ОН пил густые слезы юных матерей, и раздирающие грудь, муки отцов. Он был победителем этой неинтересной для него вселенной, был Богом для всех тех кто верил и не верил в него, уничтожал предателей, разрывал на части диссидентские гадости, правил миром, правил каждой душой в отдельности.

Ольга подошла поближе и дотронулась рукой до тыльной стороны могучего блестящего крыла. Синий снег мозаично переливался в свете неонового прожектора. Он добавлял в происходящее нечто трагичное и неизведанное. Девушка в последний раз ощутила всем телом эту великую непобедимость, и достав из миниатюрной дамской сумочки цифровой детонатор R-17, нажала на левую долю. Все вокруг замерло. Тишину разрезал оглушительный щелчок, и все затихло. Лишь забытый всеми отголосок до сих пор жужжит в ушах, когда оказываешься в тех местах. Запах серы перемешался с разбрызганным калом и жареным мясом. Трехглавый властелин гордо восседал на своем привычном месте, словно напоминая о своей нерушимости и значимости. Очередной порыв ветра унес остатки происшедшего на запад. Враг был уничтожен.

Мы вышли с Наташенькой из Большого, спустились по ступенькам, которые были покрыты ковровой дорожкой. Снег уже не шел, поэтому мы решили немного прогуляться по заснеженной аллее. Проходя мимо лавочки, я предложил ей присесть. Смахнул с нее снег перчаткой, достал банку пива, открыл ее и присел рядом со своей пассией.

- Хорошо тут. - Наташа достала из сумочки дамскую сигарету, я протянул ей зажигалку, она закурила и выпустила небольшое облачко.

- Да... - Я сделал глоток пива, и откинулся на спинку, обняв девушку.

- Давно мы так не гуляли с тобой. Помнишь как в первый день нашего знакомства ты предложил прогуляться по тополиной аллейке возле церкви?

- Помню. Тогда, мне кажется я был счастлив. - я тоже закурил.

- А что же сейчас? Ты несчастлив? Тебя что-то тревожит?

- Нет. Просто начало всегда лучше продолжения, но безусловно хуже финала.

- А ты уже чувствуешь финал? - Наташа внимательно посмотрела на меня. Я пропустил ее взгляд, глубоко вздохнул.

- Всему есть конец. Ничто не вечно, ничто не бесконечно. Всему настанет итог. Надеюсь это будет не так скоро, как мне кажется.

- Я тоже надеюсь... - она встала со скамейки. Отряхнулась и протянула мне руку. - Пойдем? А то я немного замерзла.

- Пойдем. - эхом отозвался я, поднялся и мы пошли к станции метро.

"Осторожно двери закрываются. Следующая станция..." - мы сели на кожаные сидения, я обнял ее и поезд тронулся.

Волокна из живой стали прорезали себе путь в небытие. Пролетали, как монотонный мужской хор черные как мгла тоннели. Безвременное давление заставляло слышать дикий раздирающий писк тормозов. Хлюпанье огромных железных блинов о прямолинейную параллель запускало в сознание скоростные характеристики. И кто-то как всегда не успевал, а кто-то спал на коричневом сидении...

Дети, ловко привязанные к сальным женским спинам, уныло глядели в лица сидящих. Просьбы не было - лишь обыденность и детская моральная усталость. С точки зрения ведущих психиатров это неизлечимо. Даже разнообразные психомоторы не способны вернуть то сладкое детство, когда не задумываешься о будущем.

И вновь неприятный женский голос объявляет о новых координатах местонахождения, не забывая предупредить о любопытных посторонних предметах. Мысли и размышления катятся к черту, перебитые ее далеко не женственным голосом. Запах масла и сырости приятно щекочет ноздри при входе в пространственную залу с размашистыми люстрами и угрожающими добродетелями-борцами за свободу нации.

Песня "BACK TO UNDERGROUND" донельзя актуальна и повседневна.

Метро это не система соответствующих механизмов, а состояние души, при чем строго направленное.

Элемент "западла" (как мыло в ванной) здесь отсутствует.

Целеустремленно продвигаться вперед - это ли не наша воля? Словом, обозвать культурный подземный центр повседневной рутиной - чрезмерно кощунственно и несправедливо.

Запотевшие от перегара стекла с кровожадной надписью "Не прислоняться!" не пропускают солнечные лучи, когда железный монстр прорезает уличный проспект. Равномерные и правильные виды набережной напоминают о том, как еще в студенческие годы мы пили пиво возле коричневой баржи.

Фригидная женщина с заболеванием ногтей вяло опустилась на свободное место и спокойно уснула, не переставая ни на секунду пахнуть морской водой и застоявшимся чесноком.

Моя остановка... Я выхожу и упираюсь лбом в бронзовый бюст Ильича. Место встречи нельзя изменить если партнер уже в пути и у него нет мобильного телефона. Жду...

Я проснулся от громкого хлопка. Мы стояли в тоннеле. Много дыма и тишина. Через секунду я услышал стоны, крики, женский визг. Я нащупал рукой Наташу, но не смог ее разглядеть сквозь едкий дым - страшный запах. "Господи" - подумал я, - Неужели все? - Наташа была неподвижна, я изо всех сил тряс ее одной рукой, а другой натягивал на лицо шарф, чтобы была хоть какая-то возможность дышать. В динамике забубнил голос, желающий нам добра, это был Господь Бог. - Господи! - я закричал. - Просьба соблюдать спокойствие и не создавать паники. Произошла авария на отрезке пути. Через несколько минут поезд тронется.

- Мать вашу! - заорал я, вскочил на ноги и понесся, наступая на ноги, на тела, на лица... Мое желание выбить стекло оказалось тщетным, оно не поддавалось. Тогда я опустился возле двери и начал молиться. Впервые я так откровенно говорил со Всевышним, ибо всегда считал себя выше Его, но теперь, ощущая свою полную беспомощность и страх - я молился. Молился как никогда, хотя и не умел этого делать.

- Господи, бля, Господи прости мне мои грехи, я ... Господи я обещаю что буду послушным слугой твоим, я все сделаю для того чтобы ступить на путь света и добра. Господи спаси нас всех в этом треклятом склепе. Спаси и сохрани Господи. Клянусь, что буду молиться утром, днем и вечером перед сном, да я буду молиться каждую секунду, только спаси нас Господи. Прошу спаси и сохрани. Аминь аминь аминь.....!!!

Очнулся я в больнице. Белый потолок показался мне тогда самым милым и радостным видением. Я жив. Я спасен. Мать моя женщина. Потом мои мысли перенеслись к моему туловищу. "Интересно" - подумал я, - "все ли у меня на месте?". Я мысленно ощупал каждый отрезок своего тела и с удовлетворением отметил что все на месте. Даже член стоял по стойке смирно, что меня обрадовало больше всего.

Выписался я через две недели.

Сразу же выйдя из больницы, я поехал к Наташе. Автобусы меня любили, я сел на свободное место и своим белым лицом уставился в окно. Почему-то вспомнилась та девушка, которая год назад стояла на остановке и читала мою книжонку. Я любил ее, странной неизвестной мне самому, любовью. Вот моя остановка. Я вышел, купил цветы, прошел сквозь решетчатую арку. Через некоторое время оказался у нужной мне ограды - привет солнышко... Я подошел к ровному холмику, который смотрелся девственно и спокойно без тяжелого и вечного надгробия. Положил на него цветы, присел на скамейку. Я хотел поговорить с ней, но слова словно вылетели из моей головы. Я просто сидел и молчал, уставившись в неровный деревянный крест. "Скоро увидимся, девочка моя" - прошептал я, и поднявшись, пошел прочь.

По всей своей природу вещей я был человек слабый, и поэтому непременно должен был уйти в запой как минимум на полгода, но этого не случилось. Казалось, что Наташа вселилась в меня, прибавила свои силы к моим, и тем самым запретила мне приходить к ней. Я немного расстроился, так как очень жаждал встречи, но потом все же решил, что могу немного подождать.

Спустя год у меня уже вышло 4 книги, которые пробили мне путь в Нидерланды, где я имел собственный домик на берегу озера, тот самый домик, о котором так мечтала Наташа. Впрочем, она обрела его. С момента ее смерти я ни разу не изменил ей. Женщины, казалось, перестали для меня существовать. Я жил один в своем мире и писал, писал, писал. У меня были неплохие тиражи, поэтому я мог позволить себе жить на широкую ногу, но я не делал этого. Не было желания посещать шумные заведения, вести светскую жизнь, давать интервью каким-то нерадивым журналистам, которые того и гляди норовили залезть ко мне в душу. Впрочем, всем интереснее копаться в чужых воспоминаниях и проблемах нежели в своих. Так проще жить. Но мне так не казалось, поэтому я не лез ни к кому, и не позволял трогать меня. Вам скучно? Понимаю. Что ж, не могу предложить вам очередной бестселлер, ибо все мои последние книги были посвящены Наташе, а она не любила громких событий, как в литературе, так и в жизни. Таким образом я похоронил себя рядом с ней, и ни капельки не переживал по этому поводу. Мой московский издатель Буранов несколько раз приезжал ко мне, рассказывал о местах моего детства, о наших общих с ним знакомых. Мы пили с ним московскую водку, а под вечер сидели на берегу моего озера и молчали. Каждый думал о своем, и никто из нас не решался промолвить ни слова, потому что наверное боялся нарушить ход своих мыслей. Через 3 года я все вернулся в Москву, вернулся ненадолго, только для того чтобы навесить Наташу. Ее могилка была хорошо ухожена, ибо родители были люди не бедные и поэтому платили кладбищенским работникам за то, чтобы те каждый день прибирались у нее. Я посидел на деревянной скамеечке с приятной резьбой - она мне чем-то напомнила ту скамейку на которой мы сидели с Наташей в последний раз. Выпив стакан водки, я закусил большим красным яблоком, подумав при этом о ком-то... Не помню... И ушел. И жил дальше. Один - счастливее всех. Сам себе Бог и судья. Сам себе писатель. Сам себе человек.

Премьера! Спешите видеть! Новое концептуальное действо в Молодежном экспериментальном Театре "Моя Любимая Пропасть" - режиссер: С. Альхов, автор пьесы: Е. Кузнецов, роли исполняют: Ольга Орлова - Отверженность, Дмитрий Шипелов - ее супруг, Василий Красногоров - любовник.

Застывая теплыми лучами солнца, я хочу верить, что ты ждешь меня, милый мой, ждешь и беспрекословно выполняешь все мои желания. Твоя любовь отныне сильна и постоянна, широка и глубока как отраженное в озере небо. Я люблю рассвет твои нежных глаз, каждое утро я всматриваюсь в них и вижу тепло и свет. Ты существуешь только для меня, а я для тебя, иного выхода у нас нет, ведь мы любим так жить? Не правда ли? Но когда ты превращаешься в пропасть, мне начинает казаться что я того и гляди упаду в нее, испарюсь в глубине этого страшного болота, которое ты никогда не сможешь приготовить для меня, потому что любишь. Я отрекаюсь от всех своих бывших любовников, от всего непостоянства, от грязных постелей, от тревожной пустоты по утрам, от неприятного на вкус кофе, от бесконечных телефонных звонков, от выкинутых вещей на грязную улицу, от вседозволенности и хамства - я всегда буду рядом, зайченок, не хорони меня под плитами своей безразличности. Не питай иллюзий по поводу моей измены - ее никогда не будет. Слышишь? НИКОГДА. Я вырасту травкой под ногой твоей, обовью ноги твои своей зеленой плотью, разрастусь в твоей груди, пробьюсь сквозь твое сердце - ты мой ангел и спаситель. Лишь тебе дана власть надо мной, но пользуйся ей аккуратно, ибо я слишком свободна от всяких недосказанностей и комплексов. Используй мою душу с трепетом грибного дождика, и я отдам тебе все остальное по первому твоему желанию. Клянись, что никогда не изменишься и не умрешь. Обещаю тебе тоже самое, ты мой Бог, я верная тебе нимфа, живи во мне огнем и водой, светом и темнотой, каждой звездочкой и капелькой дождя, собой и мной. Ты и я. Я и ты. Наша любимая пропасть. Твоя любимая я. Молись на меня, я твой образ а ты мой Христос. Наша любовь чиста, как то озеро, на берегу которого каждый вечер подряд сидит человек и пишет о любви и ненависти, страхе и радости, жизни и смерти, о тебе и мне. Ты слышишь меня?

- Я слышу тебя. Проснись.

- Доброе утро!!!

Рассвет поглотил их сны, нежно приоткрыл веки и они проснулись. Рядом. С любовью. Друг с другом.

(с) kuznecov 2005-04-18