Rambler's Top100
fisting
упырь лихой, явас ебу, гальпер, а также прочие пидары и гомофобы.
... литература
Литературный портал создан с целью глумления над сетевыми графоманами. =)
Приют
мазохиста!


Убей в себе графомана



Omich

Отчаяние (для печати )

Нет прекрасной поверхности без ужасной глубины.

Фридрих Ницше

-Чёртовы, бесы! Всю деревню выжгли… Уж, видать, уготовлена нам судьбинушка такая, мучительная! Боженька, больно, разгневался, провинились мы перед ним. – Марья Игнатьевна сложила щепоть из трёх пальцев, - Прости раба грешного Иванушку, Оленьку - доченьку тоже прости, да и меня прости, грешницу! Не уследила где – так извини… Вину чувствую, но вина несознательная, не умышленная. Бесова-сила людьми овладела. Сатана, повсюду Сатана. Ангелочка мне пришли, Боженька, в ночных видениях. Раскаяться хочу, быть может Сатана и моей жалкой душонкой завладел!?

-Марья, хватит причитать! Поди, лучше, дочери подсоби, все пальчики переколола себе. Несноровистая она ведь у нас. Всё по дому, по дому, а шить, да штопать так и неумеха вовсе.

-Как же не причитать, Иванушка, когда твориться такое? Гневится, Господь, на нас гневится! На нас с тобой, - грешные мы! – Марья Игнатьевна прикрыла шторку, поцеловала Христов-крест и упала на колени. – Боюсь я, Иванушка, боюсь. Одни, ведь, мы живёхонькие остались во всей округе… окромя, лесничего, от которого уже второй день вестей нет! И за него переживаю, и за него молюсь Отцу нашему… но тот, мужичина боевой, под пули лезет, а Богом храним… Штык его не берёт… за нас боюсь…

-Ой, - кривая иголочка вонзилась в пальчик Оленьки. Оленька заплакала, но, посмотрев на мать, плакать перестала.

Марья Игнатьевна поднялась с колен и приголубила доченьку. Один лишь Иван Васильевич сидел, опёршись на локоть, сдвинув брови, смотрел в одно место. Долго смотрел, словно на место это зол был. Будто оно, это место, и было вестником горя.

Сумерки спустились, темно стало. Ночью ещё страшнее судьбу испытывать… уже минуло три дня с того момента, как немец в деревню пришёл. Целых три дня, долгих мучительных дня. И ни кто в деревне не мог понять, что началась война. Жестокая война, где кровь и смерть скованы одной цепью…

-Боженька мой! – Оленька высунулась в окошко, осторожно оглядываясь по сторонам. – Дождик начался! Оленька протянула ручку и выпрямила маленькую белую ладонь. Прозрачные капли усеяли нежную кожу, девочка собрала дождинки в горсть и умыла ими лицо. Капли стекали по рукам и падали на голенькие колени. – Как хорошо! Словно, поутру, да холодной колодезной водой!

Оленька продолжала смотреть в окно, но, глядя на рытвины – следы от гусениц танка, вдруг побледнела лицом. Ей, дурёхе, только что пришла в голову мысль: чего же ждать завтра, что будет с ней и с её любимыми родителями?.. Ответ на этот вопрос она не знала, но страшная истина незаметно подкрадывалась, Оленька заплакала. Слёзы медленно стекали по румяным щёчкам, затмевая в глазах невинный блеск детства. Она надула щёки, словно обиделась на что, и, казалось, назло дождю продолжала настырно плакать. Но только тихо, совсем тихо. Оленька, ни в коем случае, не хотела открывать двери в свои грустные размышления о завтрашнем дне. К тому же ей послышалось, что если выплакаться сейчас, и выплакаться за всех сразу, то беда обязательно обойдёт её дом стороной. Эта мысль даже подняла ей настроение!

Иван Васильевич сидел в тёмном углу. Угрюмый и молчаливый, он перебирал остатки овсяной крупы, одним глазом посматривая на дочь, другим – на шелуху и почерневшие зёрна. Его чёрствая мужицкая рука лениво сгребала в чашу крупу, смахивая на пол сор. Иван Васильевич сопел и тяжело дышал, он был чем-то озадачен. Сомнительные мысли сдвигали брови, покусывали губы и морщили лоб.

-Ольга, закрой окно и не высовывайся! Больно погода дурна, обдует ветер обманчивый. Совсем не бережёшь себя…

-Извини, батенька, уж очень хотелось поглядеть. - Оленька аккуратно закрыла окно и вытерла слёзы, незаметно, так чтобы отец не заподозрил.

Девочка встала со скамьи и обнаружила на сарафане маленькую дырочку, она взяла из шкатулки иглу и нить и принялась штопать.

Очистив зерно, Иван Васильевич, опёршись о локоть, смотрел на дочь. Оленька задрала подол сарафана и иголочка торопливо забегала в руках.

-Хороша… дочка. – Прошептал Иван Васильевич, глядя на голенькие ножки Оленьки. – Матушка твоя тоже была красавицей, но когда это было! Совсем, давно… и не вернуть той буйной весёлой молодости.

-Что это ты, батенька, нашептываешь? – Оленька закончила штопать и опустила подол.

-Да, так, доченька, всё о прошлом. - Иван Васильевич от неожиданности вздрогнул, и опустил глаза.

Между тем дождь всё барабанил глухим боем по старой кровле. Ветер гудел и задувал в щели холод. В печке трещали дрова. Кошка Марфуша лениво грелась на печи. Она чуть слышно мурлыкала, и где-то там, в безрассудном её пении, слышалась знакомая нотка о тёплом лете, о бескрайних полях, о золотой ржи… Пышный хвост Марфуши нервно ударял об обшарпанную печную кладь. Иван Васильевич глядел на редкие вырывающиеся из печи языки пламени.

-Ольга, сходи лучше дров принеси, но смотри дальше крыльца – никуда! – Иван Васильевич глубоко и протяжно зевнул, оголив кривые жёлтые зубы.

-Сейчас, батенька, - Оленька накинула старый полушубок и выскочила на крыльцо. – Уже иду.

Ветер обдал свежим утренним морозом румяное лицо девочки. Оленька зажмурилась и ответила ветру зыбкой дрожью. Пахло сыростью, но туман окутал лишь верхушки недалёкого ельника. От ельника доносился аромат хвои. Глухой хрип чёрного ворона, неугомонная капель с кровли крыши, всё заставляло Оленьку оборачиваться. Было страшно от любого движения. Девочка не выходила на улицу уже третий день, и поэтому крыльцо родного дома ей уже казалось чужим.

Оленька нагнулась за вязанкой дров, она услышала быстрое чавканье кирзовых сапог о грязь. Сквозь голые уродливые ветви кустов смородины пробиралась тень человека. Незнакомец направлялся к дому, к единственному в деревне дому, где ещё теплилась жизнь.

-Ах, батенька, немец идёт! - Оленька распахнула входную дверь, и, споткнувшись о половицу, упала на пол, успев выкрикнуть: «Спаси, батенька!».

-А ты, Иван, здорово, это, меня, огрел!

-Так, где ж мне знать, што это ты был…

-Ну, я ж кричал – «свои», а ты меня как ни своего.

-Ладно, ладно, не хнычь. Расскажи лучше чего там, в «другом мире»-то? – Иван Васильевич кротко усмехнулся.

-Бесы в том мире, Вань, бесы. Я тебе так скажу: сейчас нас с тобой сволочи не убили, придут – добьют! Иначе ни как… - Лесничий образно перекрестил ладони рук.

-Тише ты, Игнат, не шуми. Бабам-то моим и невдомёк. Што ты вопишь-то на всё село! Глядишь, и пронесёт, нелёгкая.

-Одному Богу вперёд дано смотреть. – Игнат впился пальцами в густо разросшуюся бороду.

-Одному Богу…

Наступило долгое молчание. Уж совсем стало тихо, только чуть слышался шёпот молитвы в соседней комнате. Это Марья Игнатьевна взывала Господу:

-Помышляю день страшный и плачуся деяний моих лукавых: како отвещаю Безсмертному Царю, или коим дерзновением воззрю на Судию, блудный аз? Благоутробный Отче, Сыне Единородный и Душе Святый, помилуй мя…

-Хотя есть у меня кой-какие мыслишки. Знаю округу я хорошо, а потому приметил одно местечко. – Игнат выдержал паузу. – За леском, что на северной стороне, болото есть неприметное. Через него можно будет и переправиться.

-Да как же, Игнат, потонем ведь!

-Вань, я лесничий, али кто? Болото, оно мхом поросло! – Игнат сверкнул глазами.

-Но тропы на нём нет, можно заплутать. – Иван Васильевич с надеждой посмотрел на Игната.

-За три версты на юг от болота железная дорога тянется. Частенько на ней составы машинист везёт. Нам, собственно, туда и надо бы.

-Што ж ты брат, с ума сжил? Война! Глаза разуй, окаянный! Где ж тебе поезда будут ходить? Или ты смеёшься надо мной? – Иван поднялся со скамьи задев головой мерцающую лампаду.

-Немцы… батенька, немцы идут… - Оленька лежала на печи. Она только очнулась от сильного удара головой о пол.

-Всё хорошо, моя дочка. Всё хорошо, успокойся. – Марья Игнатьевна услыхав голос дочери вскочила с колен и побежала к печи. – Игнат это, лесничий наш. Лежи милая, не вставай.

Оленька подняла голову и приоткрыв глаза посмотрела на Игната.

-Что ж ты, дочка, перепугалась? Али немца во мне увидела? – Игнат громко захохотал, но увидев томное спокойствие в глазах Марьи и Ивана, быстро замолк.

-Не тому ли радуешься, что живой ещё? – Марья Игнатьевна, похлопотав ещё немного с Оленькой, не дожидаясь ответа, вновь села на колени пред иконой.

-Вольнодумная у тебя баба, Иван!

Иван Васильевич молчал, редко стуча кулаком о стол, размышляя над предложением лесничего.

-Ну, что думаешь? Стоит рискнуть? Оставаться ждать здесь немыслимо… - Игнат вопросительно смотрел на Ивана. – А поезда сейчас и вправду не ходят, но скоро, совсем скоро наших солдатиков на фронт повезут: гнать немца с земли нашей!

-И что ж? Где нам знать, когда придёт поезд? – Иван выжидающе замер.

-Где нам знать! А ни где! Понял? – Лесничий направил взгляд в окно и поглядев немного, добавил, - Больно ярко у тебя лампада светит. Я в избушке своей ещё затемно тушу свет. Так шоб совсем неприглядно было, ни птице, ни зверью, куда там немцу…

Между тем на улице смеркалось. Дождь моросил чаще, гомон птицы слышался реже. Вспыхнуло красное зарево на краю небес. Всё готовилось ко сну, медленно послушно, каждый своим чередом.

Марья Игнатьевна принялась готовиться к ужину. Еда была скудной, но желудок каждого жаждал пищи, даже бледная Оленька приподнялась с печи. Иван Васильевич нервничал, это проглядывалось в его неловких движениях. Он прятал глаза от Марьи, стыдливо оборачиваясь по сторонам. В доме гость, а гостя надобно бы накормить. Еды в доме не хватало. Переборов себя, решив не есть утром следующего дня, Иван Васильевич обратился к Игнату, так как знал, что решительные слова за ним:

-Игнат, остался бы у нас? Еда есть, да и переночевать найдётся где?

Марья Игнатьевна занервничала, гремя чугунным котелком.

-Нет, брат. Пойду-ка я к себе. Я к одиночеству привыкший, а завтра забегу на рассвете. Жди… - Лесничий встал и медленно надевая сапоги, ступил на крыльцо. – Спасибо за гостеприимство, хозяева! Будьте осмотрительней.

Лесничий закрыл за собой дверь.

-Будем, - Марья Игнатьевна поставила котелок на стол, открыла крышку, и из котелка повалил запах вкусной овсяной каши. – И ты будь, милок.

Жёлтая струя пробурила в земле маленькое углубление. Игнат вдохнув холодный вечерний воздух заправил рубаху в штаны и мелькая тёмной меховой шапкой, скрылся за частыми берёзами ближнего леса.

Иван Васильевич всю ночь маялся, ни как не мог заснуть. Ему виделись кошмары: будто он, засев в окопе строчит из пулемёта по немцам. Будто он крепко держится за поручни пулемёта, но поручни кажутся ему очень странными, да и не поручни это вовсе, а ноги бабьи! Голые бабьи ноги! А с пулемётной очередью крик человечий сливается: «Бат-т-т-т-енька, бат-т-т-т-енька, п-п-п-усти, род-д-д-д-дной!!!» Иван Васильевич с перепуга бросил оружие и, карабкаясь по стенам окопа, побежал домой. Дома, взобравшись на печь, он накрылся с головой паршивой овчиной, свернувшись калачиком он дрожал от страха.

А в небе рёв мотора и свист летящих бомб. И всё над его домом враг кружит! И вот одна бомба упала на крышу, вторая, третья… дом горит, брёвна трещат! Повсюду шум, треск! И кажется, ещё миг и всё обрушится!..

Иван Васильевич, весь в горячем поту, вскочил со скамьи. Было душно и жарко. В ушах не умолкал шум. В дверь настырно стучали. Схватив кочергу, он побежал открывать.

-Ваня, Ваня… пришли они, гады! Пришли, - Игнат отрыгнул из-за рта сгусток крови на ноги Ивану Васильевичу. – Заметили они меня, падлы! Изрешетили всего…

-Игнат… да как, ты ж, ты ж, вот, щас, прям… И уже?..

-Да, Вань… Подстрелили, гады!..

Иван Васильевич схватил лесничего под руки и потащил в комнату. Игнат не сопротивлялся, он потерял сознание. Оттащив его на середину комнаты, Иван Васильевич подложил под голову лесничего старый полушубок и принялся стаскивать с него рубашку. Рубашка пропиталась кровью. На измятой груди зияли раны…

-Вань, брось… Вань. Брось… всё одно - мне не жить.

-Держись, держись, Игнат! Нам ведь с тобой ещё по болоту! Нам ведь с тобой ещё… чего предстоит-то!

-Брось… Я увёл их как мог далеко отсюда. За… - Игнат откашлялся и, взвизгнув от боли, продолжил. – За три версты, Вань! Два дня плутать будут, не меньше. Ты успеешь… ещё успеешь.

-Крепись, - Иван Васильевич схватил за плечи лесничего. – Крепись, брат. Не умирай. Только не умирай!

Марья Игнатьевна давно стояла у печи и закрыв глаза дочери, сама чуть - слышно всхлипывала. Иван Васильевич покосился на них, утёр лицо рукой, размазав по щекам кровь.

-А, труп мой, спрячь подальше. От греха подальше, спрячь… - Лесничий посмотрел в глаза Ивану Васильевичу, и бездыханно повис на его руках.

-Ах, Боженька! Что ж ты наделал… - Марья Игнатьевна упала на колени. – За что же его! Его за что!

В доме стало тихо. Только кровь быстро капала на пол изо рта Игната. Глухой звук прерывал дыхание, находящихся в доме людей. Было страшно. Нет, не за мёртвого лесничего Игната, за себя… За себя – живого… Всепоглощающий страх, до боли неизвестное ощущение жизни.

С утра, Иван Васильевич ничего не ел. Он долго раздумывал как быть. Оставаться в доме, куда рано или поздно придёт немец, или бежать. Но куда бежать? На верную смерть? Нет, это более глупый и обречённый на неудачу поступок… Но надо было что-то делать… Не важно что, просто надо что-то делать…

Иван Васильевич встал со стола, взял в руки стакан воды и корочку хлеба, так и не съеденный завтрак, и пошёл в сарай. В сарае рядом с кучей хлама лежала другая куча - куча земли. Куча, длиной в человеческое тело. Свежая земля пахла сыростью и гнилью. Иногда на поверхности уложенной кучи, показывались земляные черви. Но долго они не задерживались, и уже скоро возвращались в свою стихию, оставляя после себя непристойную память.

-Покойся с миром, друг мой. - Иван Васильевич поставил стакан с водой на землю, а сверху положил корку хлеба. – Я, Игнат, вот что решил… остаюсь я здесь. Ни куда не пойду. Здесь мой дом родной. Здесь жёнушка моя, доченька… доченька. А уж если суждено нам погибнуть, так лучше в родных стенах, нежели в лесу где. Не хочу я быть пищей для ворона, или какого другого лютого зверя… Не хочу, Игнат. Не хочу…

Иван Васильевич прислушался к тишине. Ничего не было слышно, только ветер слегка гудел над прохудившейся крышей. Занося сквозь щели обрывки непонятных фраз, на более непонятном языке.

-А ты, ты уже наверное там, на небушке… - Иван Васильевич посмотрел вверх, - И на меня смотришь, наверное. Но не кори меня, грешник я, все мы грешники… Но другого пути нет. Эх, что делать… Страшно мне Игнат, очень страшно! От одной мысли, что может произойти я схожу с ума.

Иван Васильевич услышал шорох за спиной. Он оглянулся: в дверном проеме стояла Оленька. На ее худенькие белые плечи был накинут короткий полушубок. Девочка тихонько плакала.

-Поди ко мне, милая. Я тебя не дам в обиду. – Отец поднялся с колен и прижал дочь к груди. – Не плачь, Оленька, не плачь.

-Батенька, за что его?

-Ни за что, доченька. Просто…

-И нас ни за что? И нас тоже? – Оленька подняла голову и жалобно посмотрела в глаза отцу.

Иван Васильевич обнял голову дочери ладонями и принялся целовать.

-Нет, дочка, нет! Все у нас будет хорошо. Все будет… м-м-м… - Губы Ивана Васильевича прикоснулись к губам Оленьки и на мгновение застыли.

-Что это ты, батенька, что ты. Тьфу! Оставь… - девочка вырвалась из рук отца.

-Оленька, я ж тебя люблю! Как дочку люблю! Ты же мне веришь? Веришь мне?

-Верю, но…

-Ну так иди ко мне, иди быстрее! Ну же!

Девочка неуверенно сделала шаг по направлению отцу.

-Иди, дорогая, иди… - Жесткая рука Ивана Васильевича скользнула по левой груди дочери. Указательный палец обрисовал окружность вокруг соска, а противные губы прилипли к шее молодой девочки. – Я тебя ни кому не отдам! Не отдам…

-Пусти же, батенька!

Иван Васильевич стянул с дочери полушубок, упал на колени и держа её крепко за бёдра, засунул голову под сарафан. Оленька стояла и плакала, теребила волосы отца и била кулаками широкие плечи. Иногда, сквозь частые всхлипывания, она просила пустить её. Но отец словно одичал: он больно сдавливал пальцами ягодицы дочери и ещё больнее колол бородой в промежности.

С крыльца дома послышался голос Марьи Игнатьевны. Оленька встрепенулась и с силой оттолкнув отца бросилась к матери. Иван Васильевич упал задом на могилку Игната. Прейдя в себя, он встал, вытер рот рукавом и вновь обернулся к раскиданной куче земли.

-Ты прости, Игнат, я не хотел. – Иван Васильевич поднял стакан с водой и залпом выпил. – Хороша, девка. Хороша…

Что-то время затянулось, заждалось. Уже привычная тоска, постепенно, сменялась азартом. Игра в «Жизнь или Смерть», где нет победителей. Потому что и жизни нет на земле, и смерти. Жизнь, рано или поздно, смертью оканчивается. Но за смертью, там и нет ничего. Там пусто, темно и безлюдно. Глупая игра. Глупая.

Уж третий день нет благой вести в доме. Солдатики, защитники Родины, не спешили на помощь семье. Танк не ревел мотором по бездорожью. Собаки не лаяли, завидев врага. Лишь «миссершмиты» лениво волочили железное тело, ползли по воздуху, ища признаки жизни на прожженной земле. На земле, где нет ни единой живой души…

Марья Игнатьевна, связанная по рукам любимым мужем, тихо плакала лежа на скамьи. Она знала что смерть неизбежна, но то, что палачом будет ее Ванечка, и предположить не могла. Сколько лет, прожитых вместе, сколько бед – спина к спине. Отчаяние брало верх над разумом. «Но может быть прав мой Ванечка, чего ждать смерти от рук ненавистного врага? Не лучше ль умереть с честью и достоинством великой души русской!? - Вдруг подумала Марья Игнатьевна. - Нет! Не дадимся мы врагу… но, Оленька, родная… нет! Не убить фашисту русского человека, не сломить его!» Кошка Марфуша мурлыкала, облизывала шершавым языком соленые слезы на щеках хозяйки. Казалось, ей все понятно, ей все ясно. И она сочувствовала. Она переживала, глупая кошка Марфуша.

Иван Васильевич сидел в комнате Оленьки. Он держал в руках веревку и с яростью глядел на дочь:

-Пойми, Оленька, я ведь лучшего для нас хочу. Поверь мне. Разве стал бы я это делать, коль было б все по-другому?

-Нет, не верю я тебе, батенька. Ты смерти моей хочешь! – девочка испуганно глядела на отца, поджав хрупкие колени.

-Господь с тобой, доченька! Не говори такого!

-Зачем же ты матушку связал? Скажи, зачем? Ты и ей смерти хочешь? Ответь!

-Дуреха ты, - Иван Васильевич натянул веревку на кулак и встал с кровати. – Не смышленая. Марью я люблю, и защитить ее хочу…

Оленька подняла глаза на отца. Он со скрипом закрыл дверь в комнату, прошептав:

-Скоро уже, Марья, скоро… потерпи немного. Все скоро… на тот свет… и я с вами, родные… - При этом глаза его сверкали какой-то неведомой страстью.

Девушка закричала тонким голоском, но вскоре, видимо, осознав, что на помощь звать некого, замолчала. Не сопротивляясь она поддалась отцу, пытающемуся связать ее. Только слезы быстро-быстро капали на подушку. Перебивая дыхание Оленька всхлипывала. Она думала о матери. О том, что же будет с ними.

-Доченька моя, хорошенькая, - Иван Васильевич, кряхтя, уложил Оленьку на живот и задрал подол сарафана. – Хороша, бля…

Взгромоздясь на кровати, отец жадными руками схватил дочь за бедра и потянул на себя. Раздвинув двумя пальцами влагалище юной дочери, он медленно нацелено ввел член. Оленька зажмурилась. Она свела мышцы от боли, от чего Иван Васильевич издал протяжный носовой звук. Ему это, видимо, понравилось.

-Не сопротивляйся, доченька, не нужно. Я ведь, батенька твой! Доверься мне! – Размеренно двигая задом приговаривал он. – Я ведь отец твой, еб твою мать!

-Я те-е-бя не-на-ви-и-и-жу… - Оленька громко плакала, пытаясь вырваться, корчась от боли.

-Успокойся! Кому говорю! – Отец хлестнул ладонью по бедру дочери. – Не дергайся! Вот так… да… О, Господи! Хороша, дуреха!

Кровать шаталась на шатких бревнах, издавая скрип в унисон Оленькиным всхлипываниям. Кошка Марфуша скреблась в дверь. Марья Игнатьевна читала вслух молитву, мешая слезы со словами.

«Чего добру пропадать! - Утешал себя мысленно Иван Васильевич. – Не отдам фрицам дочь свою! Ни за что не отдам… Я буду у нее первым! Только я… и последним, тоже я…»

На праздничной белой простыни, которую Марья Игнатьевна очень берегла, растеклось алое пятно крови. Жадные пальцы больно впивались в нежную кожу. Отцовский член болью врезался во влагалище Оленьки. В доме то и дело раздавались всхлипывания и крики. Возможно со стороны улицы они были слышимы хорошо. Уже через секунду ломаный немецкий смешался с девичьим плачем. Грязь хлюпала под сапогом, пулеметная очередь превратила оконные стекла в осколки, которые в свою очередь, рассыпались мелкой россыпью хрусталя по скрипучему полу. Сломанная дверь с грохотом повалилась. В дверном проеме показалось несколько фашистов с пулеметами «наготове». Редкие выстрелы по стенам, кровь на скамье… оборвалось дыхание Марьи Игнатьевны…

-Смотрите! Есть ли здесь еще кто ни будь!

-Быстрее!

-Дай обойму!

Поднятая ладонь командующего успокоила хаотичный полет пуль. С маузером в руке он тихо подошел к двери в комнату.

-Мя-у-у-у-у! - раздалось под сапогом у фрица. Выстрел в упор уничтожил всякие инстинкты в головке кошки Марфушки.

Дверь распахнулась от удара ноги немецкого офицера. От увиденной им картины даже маузер в его руке опустился дулом к полу. На морщинистом небритом лице фашиста появилась лихорадочная улыбка: мало смерти врагу, так можно вдобавок трахнуть русскую бабу! Глаза его пристально смотрели на ягодицы молоденькой девушки, прильнувшие к рукам Игната Васильевича.

Солдаты подхватили Игната Васильевича за ноги, предварительно ударив его прикладом автомата по затылку, и вынесли на крыльцо. Два выстрела приглушили скрип офицерских сапог по половицам. Оленька еле дышала, лицо ее, искривленное болью, размякло от слез. Она попыталась отвертеться от налегшего на нее немца, но руки были связаны, бечевка больно резала кисти. Черствая рука вцепилась в волосы девушки. Немец снял широкий кожаный ремень и накинул петлю на шею Оленьки. Девушка хриплым голосом взмолилась:

-Батенька, родной! Почему? Ты слышишь меня, зачем?

Она не успела схватить глоток воздуха, как новой нестерпимой болью в промежность вонзился член фрица. Страшный хохот сотрясал стены дома. В глазах у Оленьки потемнело, воздуха перестало хватать. Терпкий запах крови смешался с запахом пота. Вдруг нахлынула невиданная легкость в теле. Не слышно стало ни каких звуков и боль перестала ныть. Светло-русая головка Оленьки безжизненно повисла на петле солдатской портупеи.



проголосовавшие

Для добавления камента зарегистрируйтесь!

комментарии к тексту:

Сейчас на сайте
Пользователи — 0

Имя — был минут назад

Бомжи — 0

Неделя автора - koffesigaretoff

Перлятина (пост был в гесте, но все же...)
Гибель Богов
Пра любоффь; Арифметика (и другие короткие тексты)

День автора - Анна Саке

*Моим билетом в пантеон богов...*
Черное Солнце
*...когда я только затянулась сигаретой...*
Ваш сквот:

Последняя публикация: 16.12.16
Ваши галки:


Реклама:



Новости

Сайта

презентация "СО"

4 октября 19.30 в книжном магазине Все Свободны встреча с автором и презентация нового романа Упыря Лихого «Славянские отаку». Модератор встречи — издатель и писатель Вадим Левенталь. https://www.fa... читать далее
30.09.18

Posted by Упырь Лихой

17.03.16 Надо что-то делать с
16.10.12 Актуальное искусство
Литературы

Непопулярные животны

Скоро в продаже книга с рисунками нашего коллеги. Узнать, кто автор этих охуенных рисунков: https://gorodets.ru/knigi/khudozhestvennaya-literatura/nepopulyarnye-zhivotnye/#s_flip_book/... читать далее
19.06.21

Posted by Упырь Лихой

19.06.21 Непопулярные животны
19.06.21 "Непопулярные живот

От графомании не умирают! Больше мяса в новом году! Сочней пишите!

Фуко Мишель


Реклама:


Статистика сайта Страница сгенерирована
за 0.036508 секунд