Литература

Дома с накренившейся крышей, с черепицей, проседающей под тяжестью полуразрушенных птичьих гнезд и мутно-водянистого неба. Дома с оборванными с петель ставнями, оголяющие внутреннюю жизнь наружу; дома с забором, обглоданными ребрами выпирающим из земли. Дома с животным страхом окутанные в паклю, будто зверь ощетинился, дома с позеленевшим от плесени и дождей фасадом, с облупившейся краской; дома, выбрасывающие искорки из печных труб и дома с заиндевевшими окнами. Дома с зубьями подвальных решеток и проседающим на трясине фундаментом; дома, возвышающиеся на отдаленном холме и утопающие в болотной жиже; дома с игривым рисунком на стенах и кривой кирпичной кладкой, с винтовыми лестницами на чердак и гробовыми комодами в каждой спальне. Дома пустующие и наполненные детским визгом, дома, покорно ожидающие участи мертвеца-хозяина и дома с радостным крещением первенца в крохотной люльке. Дома со скрипящими половицами, как крышка старого рояля, и упругим ворсом ковров, дома с парадными входами и черными, запрятанными в густо разросшийся кустарник, так, промежду прочим.

И в одном из этих домов на позабытой, среди множества других, улице ты просыпаешься, пытаясь оторвать от тела мокрую пижаму. Ты обнимаешь прозябающее тело мальчонки, с ручками сынишки Джоконды и губками ангелочка, со смуглым личиком и кожей, отливающей в мерном белом свете луны золотом бронзы. Ты окутываешь мальчишку простыней и встаешь, чтобы закурить сигарету, но блуждая пальцами по темным очертаниям тумбочки, шкафа, кровати, находишь в своих руках пальцы его ног, влажные ступни от побегов ночного ужаса, слегка подрагивающие, словно сдерживающие щекотку. И ты стягиваешь с юнца простыню и видишь, как нежно закрывается он в подушку, сворачивается в калачик и едва слышно зовет «мама». Но босыми ногами ты нащупываешь на полу сигареты, жадно хватаешь пачку и куришь, подкуривая одну сигарету от другой, ты глотаешь дым, пытаясь сдержать слезы, но к горлу подступает ком и хочется плакать и даже кричать, но ты не можешь позволить себе даже в полголоса жалостливое «мама». И ты рыдаешь, глядя на голое тело мальчишки, проводя рукой по его волосам, притрагиваешься к бархату кожи и грубый брезент рук не находит с ней сходств.

И визг автомобильных шин где-то за углом, и тяжело стучащий по кровле, по стенам, по окнам дождь, и млечный свет луны, заставляют придти тебя в чувство. Ты тянешься за простыню, прикасаешься искривленными губами и целуешь мальчонку в плечо, ты оборачиваешься в мокрую ткань и из одной комнаты в другую, спотыкаешься и толкаешь руками двери, ты стоишь босыми ногами на крыльце, обжигая губы тлеющей сигаретой. Вниз по шаткой лестнице, бредешь вверх по улице, вдаль от скрипа дверей, от сопящего во сне мальчишки, погружаясь глубже, чем озерная синь его глаз, шагая чаще, чем хлопанье его ресниц. Ты голый, впотьмах, ранишь ноги о камни, сдираешь ногти о сухие ветки, режешь кожу безучастной зеленью высокой травы, запинаешься о бордюры и задеваешь плечом стволы деревьев. И ты летишь по едва освещенной улице, а на встречу дома, глинобитные и из иссохшего бамбука, с керамикой черепицы и соломенной крышей. Дома с флюгерами, играющими с ветром в неистовую страсть и дома с собачьей конурой, грозящей голодным оскалом зубов. Дома, в которые бьет гроза и дома сокрытые под кронами деревьев, дома с разбитыми окнами и развивающимися в них шторами и дома с температурным жаром горящими окнами. Дома низенькие, чуть-выглядывающие из-под кустов и дома высокие с забралом антенн на покатой крыше.

И ты оставляешь их позади, бредя все дальше и дальше, закрывая глаза от промозглого ветра и открывая рот, пытаясь кричать, но ком в горле насыпной плотиной сдерживает бурлящее море чувств. Ты отзываешься на скрип калитки и стучишься в этот дом, тебе открывает заспанный мальчишка, не желающий скрывать зевоту, фонарь освещает его бронзовую кожу, а ветер щетинит ворсинки бархата. И ты видишь мальчонку, голого и худощавого, укрытого в тень двери и в ответ на его белозубую улыбку, ты плачешь, скидывая с плеч коростой приросшую простынь, испачканную кровью и собравшую репейник.