Литература

Сколь много ремесленников куют слова в ложь, столько людей – и даже больше – спускают чувства в слова. Но раз в неделю Сиг вырывался слабой грудью из тяжких оков, целовал Надежду в зубы и, уходя, громыхал замками. Сорок минут он добирался на гремящем трамвае до последней остановки. И еще долго, пока отсыревшие гильзы в кармане не стирались о проржавевший маузер – пешком под проливным дождем до опушки пригородного леса. Здесь каждую среду он расстилал по траве взятый дома половик и начинал бить бубны. Спустя еще несколько минут подтягивались остальные.

Вскоре уже все весноплясы мира, усердно танцуя, щелкали узловатыми пальцами в такт черносвистам, и кровь капала с кончиков ногтей на глину и половики. А запах мокрого пальто беспощадно напоминал им девственниц Венеции, Basiliskenhaus и все другое, что превращается в слова, слова, слова.

Так продолжалось до тех пор, пока сны «Ц», кои вовсе не те, не к месту да не ко времени не понимали, что мир все еще не спасает ни красота, ни пиво. Тогда, оглядываясь на уходящий день, Сиг вспоминал о Надежде, что осталась дома искать симметрию на обоях, и стал поспешно собираться.

Сам Сиг еще на Ивана Купала сжег всю любовь к Надежде, а все равно жалко ее не стало. Раньше наоборот было – не любишь, а жалко. А ведь в молодости у него было и так, что и жалко было, и любил. Но все чаще и не любил, и не жалко было. Но теперь уже ему надо было торопиться, пока остальные не расстреляли прицельно жалость в страх через хрусталь, пока болото и лицо – не одно и тоже.

Переодевшись у ближайшего осиного пня, пройдя мимо спелых людей здесь на опушке, а потом еще и в городе, Сиг поморщился на солнце, которое давно уже как расклинило облака, прекратило дождь и готовилось вот-вот на горизонт сесть.

В комнату он зашел за несколько минут до того, как жена хозяина этой квартиры вернулась с работы. Времени у него было в обрез. Сиг знал, что продырявленный страх не даст жить Надежде. Смелый ли это поступок – оставить любящую? Скорее нет – здесь что-то с совестью.

Смеркалось.

Лежа на тахте, Геннадий перевел взгляд с потолка на плесневелый клочок неба в окне, и затем, приподнявшись на локтях, обнаружил, что большую часть комнаты занимает громадный клубок его ног, которые удлинились настолько, что приподняли люстру к потолку и к стене прижали все табуреты. Животный опустошающий ужас…

Но опомниться он не успел, как в комнату вошел деловитый смуглокожий мужчина в белом фраке, и, громыхнув дверью, запер ее на непонятно откуда взявшуюся щеколду.

- Нельзя! – отчаянно закричал Геннадий, но мужчина уже протискивался между клубом ног и комодом. Пройдя к окну, гость плюхнулся в кресло у окна и посмотрел на хозяина.

Изумлению Геннадия не было предела, когда он увидел, как ноги незнакомца удлинились таким же ужасным образом, что, заполнив собой то малое пространство, оставшееся свободным и, выдавив оконную раму, свесились на улицу толстыми смотанными шлангами, покрытыми редкими волосками.

- Сиг, - представился гость. И колкий взгляд его застыл где-то на переносице Геннадия. После короткой паузы, когда в дверную скважину вставила ключ жена хозяина квартиры, Сиг вздохнул глухим басом: - Вот видите, Геннадий, какая это сложная штука – жизнь, - он кивком указал на громадину их ног. – А ведь завтра, как всегда, четверг, с утра на работу и снова, как живой.