Он слышал о ее развратной натуре... Он мог только воображать себе ее, когда она, чуть приоткрыв дверь в камеру и поманив пальчиком, увлекала за собой одного из его сокамерников. Все, кто ушли с ней и те, кто неподвижно сидел с ним, были ему знакомы еще со времен их, подверженного всем ветрам, недалекого детства под Ростовом. Все они были беззаботными подростками и, не чувствуя радости или огорчения, просто были свободны, пока государственная машина не связала их всех в охапку и не отвезла на другой конец безграничной Российской Федерации, где каждого нарядили в узкую белую робу и выдали по выцветшей желтой шапочке. Им ничего ле сказали, а просто заперли по разным камерам, да так, что всем пришлось стоять, дабы уместится в таких узких пространствах. Все заключенные разучились дышать - просто нечем было, да еще управляющий их колонной дал приказ обить звукоизоляционным материалом все камеры (начальству было отрапортовано: приняли меры по улучшению условий пребывания заключенных; созданы влаго и теплоустойчивые перекрытия в каждой камере), теперь все разучились слышать... Однажды (не могу сказать утром или вечером - я потерялся во времени), когда мы в полном забвении стояли в камере, плечом напирая на плечо и, задрав головы куда-то кверху, послышался неимоверный грохот открываемых ставней, нам хотелось кричать от боли в ушах, но мы уже давно разучились это делать. После ставней заскрежетало полотно звукоизоляции и звуки стали невыносимо громкими, мы открыли глаза: женские пальчики ласково поманили самого крайнего из нас и тот с ошалевшими глазами просочился сквозь дверной проем камеры навстречу свету, надежде и пальчикам. Неожиданно ставни захлопнулись, и мы с безмолвным стоном восхищения вперемешку с отчаяньем остались в полной тишине и немоте. Проходили бесконечные часы, а пальчики не привносили в камеру свет, мы уже почти отчаялись, но неожиданно быстро открылись ставни, и один из моих знакомых исчез, машинально последовав за едва заметным движением ваяния женской кисти. Другие только успели подпрыгнуть вслед за увлекаемым, но грубо получили по головам массивной дверью. Через несколько минут процедура повторилась, и исчез еще один романтик. Через час еще один. Каждый из нас прокручивал в голове все движения до мелочей: как подпрыгнуть, как подставить лицо, дабы больше понравиться пальчикам, но все тщетно. Пальчикам было все равно, и они без разбору вытаскивали одного заключенного за другим на свет. Ставни открылись, я увидел, что в камере я один, а пальчики как-то странно дрожат и тянутся в мою сторону с непоколебимой настойчивостью. Я заметался по камере, ведь так мало надо, чтобы легкое волнение переродилось в страх, но пальчики вполне уверенно взялись за край моей робы и, я, уже не сопротивляясь, вышел на свет... Та, кто была для моих, бог весть куда пропавших, сокамерников божеством. На деле оказалась ничем не примечательной пожилой женщиной с уставшими голубыми глазами, с несвежей прической, с немного броским пятном помады на вялых губах; на ней был темно-зеленый пиджак, чуть помятый на спине, и серо-голубые, заношенные джинсы, а потрескавшиеся, когда-то белые кроссовки, завершали и подчеркивали её ничем не примечательную натуру. Она обняла меня за плечи и буквально присосалась к моим губам вялыми своими. Я сначала пытался сопротивляться, но что-то неожиданно зажглось внутри меня, и я начал разгораться какой-то животной страстью, она буквально пронизывала меня волнами жара с каждым новым прикосновением своих уже страстных губ, я держался до последнего, но когда жар стал нестерпимым и я уже был на грани безумства, овладевшего моим телом, она просто отшвырнула меня, и я больно ударился затылком об асфальт. Она встала, подошла ко мне и, подняв над моим, все еще млеющим, лицом подошву кроссовка с неистовостью ведьмы обрушила на меня свой неведомый мне гнев. Последнее, что я увидел перед том, как покинуть сознание на веки, была моя искореженная камера с торчащими из нее кусками звукоизоляции и непонятной надписью «Дон Табак»... Мимо моего холодного тела еще долго проплывали пальчики мужские и женские, пока чьи-то старые и пухлые, держа колючую щетину метлы, не смели меня и остальные окурки с бульвара... 1.09.2000 |
проголосовавшие
комментарии к тексту:
