Литература

Терехов и Сафонов

1.0

Семнадцатого января тысяча девятьсот девяносто восьмого года, поздним вечером, в автобусе, который, неприятно подпрыгивая и дребезжа при этом всем телом, целых три часа следовал из столицы в мою родную провинцию, я умудрился заснуть. Это при том, что спать я не могу в любом транспорте, даже в самом комфортабельном, - разве что в поезде, и то – с большим трудом, урывками и не без кошмаров. А тогда, семнадцатого, - заснул, крепко и надолго, почти на два часа. Самое странное, что условий для хорошего, крепкого сна не было совсем: слева – раскалённая печка, справа – настоящий злой когтистый мороз, то есть - тело моё как будто сложили, и не очень удачно, из двух незнакомых друг с другом половинок, отчего было жутко неуютно и даже мерзко. Автобус почти пустой (водитель, я и замотанная по самые глаза в исполинский серый платок не то девушка, не то бабушка – я не присматривался), надышать некому, тёплого соседа справа нету, а специально подсаживаться к той самой девушке-бабушке, чтобы погреться, - как-то и неприлично… Но, тем не менее, несмотря на все неудобства, я, незаметно для себя, на два долгих часа отключился от созерцания зимней тьмы за окном и унылых автобусных внутренностей. И вот что мне приснилось:

1.1

Терехов закашлялся, встал, отошёл от костра на пару метров и выплюнул что-то тёмное в траву. Почёсывая левой рукой правое плечо он шагнул к ближайшему дереву и уселся под ним, прислонившись спиной к чёрному стволу.

- Эй, ты, товарищ дезертир, - я достал из кармана сухарь и, стряхнув с него нескольких муравьёв, потянулся за кружкой, - далеко не уходи… У меня, сам знаешь, приказ – имею самые законные основания сделать в тебе пару-тройку неаккуратных дырок… Мне стрелять не хочется – патронов жалко, да и тебе это не должно быть интересно…

- Не пойду я никуда, - Терехов обнял колени и, уложив на них скошенный подбородок, уставился в огонь. Я макнул сухарь в тёплую воду, немного подержал, чтобы чёрствый хлеб размяк, затем, откусив половинку сухаря, поставил кружку слева от себя, оставшийся хлебный огрызок вернул в карман, и правой рукой, осторожно, подвинул поближе к правому колену винтовку. Так, на всякий случай.

Терехов не двигался, как будто даже и не дышал. Глаза его неприятно блестели, как у больного гриппом. Белки цветом напоминали кончики пальцев заядлого курильщика. По гладкому черепу тяжело скатывались крупные капли пота, зависали, подрагивая, на кончике носа и на подбородке.

Из вещмешка я выудил трофейную жестянку из-под конфет, в которой носил с собой «чай» – сушёные мяту, чабрец и листья брусники. Открыл, взял щепотку и бросил в наполненную желтоватой речной водой каску, висевшую над костром вместо котелка… Немецкая, слегка помятая, но, главное, не дырявая и без ржавчины, - нашёл я её сегодня утром, прямо на тропинке… Впрочем, это Терехов её «обнаружил» - попал в каску ногой и повалился как подстреленный. Я шёл за ним. Падение Терехова мне совсем не понравилось (честно говоря, я от своего «дезертира» просто жутко устал), и я даже снял с плеча винтовку, твёрдо решив пристрелить пленника, - один выстрел в упор, в ухо, - и всё, я свободен: попытка к бегству, никто не станет разбираться, что к чему… Но потом я заметил каску, подобрал и долго отмывал в реке от присохших клочьев подкладки, осколков черепа, волос и крови с комочками мозга. Терехов, пока я мыл каску, валялся на берегу, носом в песок, - из вредности я двинул ему прикладом по голове. За падение.

Свой котелок я потерял, и поэтому каска была очень кстати. Сейчас, почти уже ночью, я заваривал в ней свой «чай». Терехову ничего такого не полагалось. Я так решил. Последний раз Терехов пил где-то в три часа дня сырую воду из реки.

- Сухарь хочешь? – спросил я его, решив поиграть в «добренького», - мол, на меня ужин положительно подействовал. Терехов молча мотнул головой, - тяжело, как-то по-коровьи, словно мух отгоняя, потом вдруг заглянул мне прямо в глаза. От его взгляда я занервничал. – Ты, урод, не вздумай дёргаться… Сам знаешь, у меня приказ…

- Да что ты заладил - приказ, приказ… - почти прошептал Терехов. – Я тебе уже сказал, что никуда я не денусь, сил просто не хватит – бегать…

- Ладно-ладно, ты мне зубы не заговаривай, - я медленно опустил ладонь на тёплый корпус винтовки, - надо будет, найдутся силы, сам не поймёшь, откуда взялись…

- Тебя как зовут? – словно не слыша меня, спросил Терехов, – Меня, например, Илья.

- Знаю, что Илья, в документах твоих, сука, написано, что Илья. Только ты, мразь, ни документов своих, ни имени своего, ни жизни поганой своей не достоин, - ответил я раздражённо, - такими, как ты, только собак кормить… - Терехов меня не слушал:

- Как тебя зовут? Вот я, например, Илья Терехов… А ты?

- Патронов на тебя жалко… - я приподнялся и заглянул в каску с «чаем» - вода закипала, - пристал, мразь… Алексей меня зовут…

- Ага, Алексей… - Терехов на минуту замолчал. – Алексей… - повторил он и заулыбался, - знаешь, Лёша… у меня есть для тебя один небольшой рассказ… Ты меня выслушаешь?

Я молча кивнул. Дезертир продолжал:

- В тридцать пятом я очень серьёзно заболел. Именно тогда я лишился всех своих волос, - Терехов неторопливо погладил ладонью блестящий от пота череп, - половины зубов, почти потерял зрение… Заболел я странно: шёл себе в хорошем настроении тёплым апрельским утром по Невскому и вдруг свалился, рухнул, как мешок… Когда очнулся, то не смог даже встать – ноги отказывались повиноваться… Вечером того же дня я снова отключился… Как оказалось – надолго. Целый год я пролежал в больнице… Впрочем, не помню – мне всё рассказали уже потом, когда я пришёл в сознание. Я знал только свои имя, отчество, фамилию, год рождения… и, будешь смеяться… год смерти…

Я промолчал. Терехов кисло ухмыльнулся и продолжал:

- Не удивляйся. Год – сорок второй… Так вот, в последний день моего пребывания в больнице я задремал после обеда в своей палате, и мне приснился такой сон:

1.2

Сафонов отвернулся от окна и посмотрел на меня:

- Послушай, поставь чайник, а? Очень чаю хочется… - Алексей поскрёб щетину на подбородке и улыбнулся, только как-то уж слишком печально. – Что-то я сегодня не в духе… Никак проснуться не могу.

- Лёшка, - я взял чайник, подошёл к раковине, открыл холодную воду и подставил под струю старенькую алюминиевую посудину, - ты разбираешься в немецких касках?

- Чего? Какие каски? – Сафонов подошёл к столу и сел на табуретку. Снял с заварника крышку, заглянул внутрь. Ничего не обнаружив, взялся за жестяную коробку с зелёным чаем: на дне коробки осталось примерно три чайные ложки скрюченных тёмных листочков. Сафонов высыпал остатки в заварник.

- Ну… Как тебе объяснить? – я поставил чайник на плиту, - Просто… Мне сегодня приснилось, как ты чай в немецкой каске заваривал – сначала мыл её, потом кусок проволоки к ней крепил…

- Подожди, подожди… - Сафонов явно заинтересовался, -Давай по порядку, сначала…

- Ну, весь сон, целиком, - я не помню. Так, фрагменты… Про ту же каску… Я ведь, честно говоря, в касках, винтовках, патронах и прочих военных причиндалах совершенно не разбираюсь, но во сне было стойкое ощущение, что всё так, как надо, всё настоящее… Живое. Вот я и хотел тебя спросить, – может ты знаешь: надевалась ли каска на голову просто так, без всяких подкладок, голым железом на шевелюру, или, всё-таки, были какие-нибудь, там… «подкасочники», что ли? Не знаю… Подкладка, короче.

- Если правду, то я понятия не имею. Никогда над такими вещами не думал… - Сафонов достал из кармана рубашки несвежий носовой платок, развернул и громко в него высморкался. Тщательно вытер нос, скомкал платок и вернул его в карман. – Извини… А у тебя во сне – подкладка у каски была или нет?

- Была. Раньше. От неё внутри только клочья остались. Вперемешку с мозгами и кусками черепа.

- А ремешок, чтоб каска эта с головы не сваливалась, – был?

- Только обрывки. Ты их срезал, а вместо ремня проволоку продел – там такие дырки по бокам были, для ремешка, в них и продел, и получился вполне сносный котелок.

- Хм… Интересно… - Сафонов заулыбался. – И что ещё я в твоём сне делал? Кроме чая в немецкой каске…

- Да, если честно, то ничего хорошего… Ладно. Расскажу всё, что запомнил… Короче – слушай:

1.1

Терехов замолчал. Лицо его мерзко сморщилось, и я не смог понять – плачет он или же смеётся. Я встал, в правой руке зажав винтовку, подошёл к Терехову и пнул его со всей силы сапогом в поганый слюнявый подбородок. Дезертир шлёпнулся на спину не издав ни единого звука, задев попутно головой шершавый сосновый ствол. За моей спиной что-то громко хрустнуло. Я обернулся. На моих глазах каска с кипящим «чаем» рухнула в огонь, с шипением его заливая. Из костра повалил пар.

Я повернулся к Терехову. Тот не двигался. Я подошёл к нему, приставил ствол винтовки к его правому уху и один раз нажал на спуск.

- Хм, сорок второй… Медиум хренов. Сорок четвёртый!

1.2

- Я могу сказать тебе, Илья, только одно… - Сафонов подошёл к окну и долго, минуты две-три в него смотрел. За окном медленно плавали в холодном воздухе крупные снежные хлопья.

Я встал с табуретки, взял чайник и залил кипятком заварник. На поверхности стремительно темнеющей горячей воды закружились, толкаясь, намокшие чайные листья.

- Ну и что ты хотел мне сказать? – не выдержал я.

- Мне очень жаль, что Борхес не родился мёртвым. – Сафонов не двигался и всё так же смотрел на снежинки. – Или, хотя бы, слепым.

1.0

«Борхес, Борхес… Причём тут Борхес?» Кто-то мягко хлопал меня по плечу:

- Молодой человек!.. Молодой человек!.. Приехали уже… - Я открыл глаза. Ага, та самая девушка-бабушка, к которой я постеснялся подсаживаться. Глаза, вроде бы, молодые – значит, девушка. Хотя… Может и бабушка. Я потянулся, чувствуя, что жутко замёрз, - куртка превратилась в натуральный ледяной колокол, а ботинки, похоже, и вовсе куда-то исчезли: пальцы ног казались мне раздавленными, словно по ним два часа кто-то топтался железными сапогами. «Борхес… Хм, Борхес… Причём тут Борхес?»

Я взял рюкзак и двинулся к выходу.

Сентябрь,2002.