Литература

Когда ему исполнилось двадцать девять лет, он подумал, что жизнь уже кончилась. Еще один год и он перешагнет через свое тридцатилетие, но стоит ли жить дальше? Стоит ли потакать всему и вся? Стоит ли пасовать в этой сложной игре, когда известно наперед, что все козыри в рукавах соперника? Но и соперников он не видел в лицо, был он один и больше ни кого. Только он один… и воздух, и ветер, и люди, и дороги, и моря с открыток, и дома, и автомобили. Он один и больше ни кого.

Иногда ему казалось, что все люди сбросили в ящик свое одиночество, лишили себя возможности думать и мечтать в одиночестве, и так уж вышло, что этот ящик Пандоры открывать ему. В другое время он думал, что это еще с детства привычка. В детстве ему били по рукам, когда те тянулись к чему-либо, влекомые любопытством. Он так и привык ничего не трогать и лишнего не говорить. Разве что он не знал, что это – лишнее?

Кирилл впервые это осознал, прогуливаясь по парку. Наступила весна и уже в первых числах мая распустилась сирень. Птицы щебетали, перелетая с ветки на ветку, опережая свое собственное чирик-чирик. Воздух стоял густой от ароматов цветочной пыльцы, казалось его можно потрогать или проткнуть пальцем. В солнечном луче, падающем сквозь крону каштана, вальсировали мошки, легкий ветерок подгонял их к цветущей лужайке и дальше к дороге, заполненной людьми и автомобилями.

В тот незабываемый день Кирилл сел на такой же одинокой скамеечке, вместе им стало тепло, и они улыбнулись – Кирилл уголком рта, скамейка трещинкой на одном из окрашенных брусьев. Кирилл очень любил такие моменты счастья, он старался побыстрее их запомнить, чтоб потом снова пережить их в долгие вечера, преисполненные печали. И именно в такие мгновения он радовался своему одиночеству: он верил, что все так и должно быть, и ни как иначе. Еще Кирилл знал, что это чувство неразделенного счастья космическое по своему масштабу. Человек от природы одинок, думал Кирилл, а цивилизованный человек только противится своей природе.

В этот ясный день к нему на улыбающуюся скамеечку подсела девушка с зеленой копной листьев на голове вместо волос, она прервала его мысли об одиночестве очаровательной улыбкой. Кирилл почувствовал, как его сердце ожило и чихнуло пыльцой, под кожей завертелся плющ и крохотные лепестки, прорезаясь, приятно защекотали во всем теле.

-Привет, - сказал Кирилл. – Кто ты такая? Я тебя раньше не видел.

-Я Нимфа, - сказала девушка.

-Я гуляю здесь очень давно, - покраснел от своей решительности Кирилл, он не привык слышать свой собственный голос. – Но не разу тебя не видел. У тебя такие странные волосы… это листья?

-Да, я же – Нимфа, - ответила девушка. – А у тебя волосы курчавые, как молодые корни ясеня.

Кирилл смутился, он заправил волосы под кепку и посмотрел в зеленые глаза Нимфы.

-Нимфа, можно я буду тебя так называть? А я – Кирилл.

-Ты очень милый, Кирилл. – Девушка улыбнулась, но вдруг вскрикнула и замахала руками.

-Что с тобой? – испугался Кирилл.

-Убери ее! Жуть, как боюсь их! – Кирилл пригляделся, на одном из сочных листьев на голове у девушки сидела желтая гусеница. Он снял насекомое и аккуратно положил на землю.

-Убей ее! – потребовала Нимфа.

Кирилл прикрыл гусеницу ногой, но не стал придавливать, он поднял глаза на девушку и стыдливо покраснел.

-Больше она тебе не повредит.

-Ты такой сильный! Давай, ты будешь меня защищать? Сама я с ними не справляюсь, - насупилась Нимфа. – Ты не поверишь, но к осени у меня из головы торчат голые прутья, я становлюсь совсем лысая и некрасивая!

-Идет! – обрадовался Кирилл. – Теперь осенью ты будешь такой же красивой.

Кирилл потупил взгляд и убрал ноги: гусеница уже скрылась под листом подорожника.

-Ты милый. С тобой я буду зеленой до самой поздней осени, все подружки будут мне завидовать!

-А что потом?

Нимфа не ответила, она с любопытством изучала Кирилла

-Так у тебя есть подруги? – спросил он, не дожидаясь ответа.

-Да.

-А я… - Кирилл осекся. Он хотел, было, упомянуть о своем одиночестве, но вдруг понял. – А я нашел тебя! Ты ведь не уйдешь?

-А ты будешь меня защищать?

-Конечно!

И они засмеялись. И солнце отстранило пышную листву каштана, чтоб поглядеть на них, окропить их улыбки веснушками и подыграть им. И скамеечка тоже улыбнулась своими зазубринами, трещинками и дивным узором облупившейся краски.

Кирилл и Нимфа радовались жизни, они гуляли по безлюдной аллее, прятались за необъятными стволами деревьев, чтоб вновь найти друг друга и испытать немой восторг близости. Иногда ветер тоже принимался за эту простую игру, но часто как мальчишка заигрывался, срывая с головы Нимфы несколько листочков. Тогда Кирилл с головой накрывал девушку рубашкой, и они садились в траву, а обиженный своей нерасторопностью ветер уходил шуршать в кусты и поглядывал оттуда легким дуновеньем. Он вовсе не хотел мешать, он просто был так же одинок, и ему требовалась ласка покатых плеч, упругость розового лица и податливость трепыхающихся волос.

Когда солнце возвышалось над головами и только собиралось уходить в зенит, Нимфа радостно падала в сочную траву и улыбалась прохладе. Кирилл тоже зарывался носом в травинки и глядел на ползающих букашек так близко, как это никогда не делал.

-Это мои друзья! – говорила Нимфа. – Смотри.

Девушка подносила палец к травинке, и букашки карабкались по ноготку ей на руку, с руки на плечо, с плеча в зеленую гущу листьев на голове. И тогда Нимфа громко смеялась, хохотала, обхватив руками свой животик, а иногда печалилась, закрывала глаза листьями или прятала лицо в траве и тихонько плакала. Кирилл подолгу выжидал, когда Нимфа придет в себя, чтоб расспросить ее, что же случилось? Но лишь когда все букашечки занимали свои нестройные ряды, Нимфа открывала глаза и говорила:

-Это мои друзья. Они приносят мне вести со всего парка. Я радуюсь вместе с ними и вместе с ними грущу.

-От чего же ты грустишь? – спрашивал Кирилл.

-Ну, как же! – объясняла Нимфа. – Как же мне не плакать, когда мою подругу Ель зарубили, а на ее месте поставили киоск «Лото»? Как же мне не грустить, когда моему дедушке Тополю обрезали крону, чтоб пустить высоковольтные провода? Как мне не горевать, когда у моей матери Липы на коре образовались рубцы, а все из-за того, что какой-то мальчишка втыкал в кору перочинный нож!? Как мне не беспокоиться, когда мои сестрички-березки остались без побелки, у них же сережки вырастут позже других!

-Это очень печально, - вздыхал Кирилл. – Но чему же ты радуешься?

-Я радуюсь тому, что в ветвях моей подружки Сосны птицы свили гнездо. Радуюсь тому, что Осина догнала в росте своего братишку Клена. Восхищаюсь тем, что одуванчики вовсю расцвели, а вместе с ними заблагоухала сирень!

-И это замечательно! – восклицал Кирилл.

Усталые от разговоров, они оба валились на траву, и Кирилл целовал плечи девушки, слизывал с шеи сладкую цветочную пыльцу, отгоняя гусениц и бабочек от головы. Вместе им было хорошо, в высокой траве стрекотали кузнечики, а тополя разносили добрую молву по всему парку. Рядом с Нимфой Кирилла не посещали мысли об одиночестве, он сторонился подобных мыслей, даже если они и возникали. Пока эта странная, не похожая на других девушка, лежит с ним в траве и дышит цветочными ароматами вместе с ним, он рад всему на свете! Он счастлив был трогать ее упругую грудь, чуть надави на сосцы и из них брызнет молочко, словно из надломленного стебля одуванчика. В шорохе листьев на голове у Нимфы Кириллу мерещились слова любви. Природа очень чутко играла на своем волшебном инструменте, и Кирилл чувствовал огромную благодарность за то, что ему довелось услышать это музыку.

Но к вечеру трава прижималась к земле, птички уже устраивались в своих уютных гнездах, поскрипывая веточками, луговые цветы прятали свои лепестки, чтобы утром разбудить пчел благовонными ароматами. Наступали сумерки, и Нимфа уходила. Она целовала его на прощание и зарывалась в густой кустарник, там пропадала совсем. И только сверчки пели свою песню, оду обнажающей лик луне.

Так прошло три года.

Кирилл еще в апреле выходил в парк и был несказанно рад каждой распустившейся почке! После долгой зимы он, как ни кто другой ждал оттепели, чтобы затеряться в пышной парковой зелени и вновь встретить Нимфу, свою любовь и свою фантазию. Сколь радостной была их встреча, сколько слов они говорили друг другу, как цепки были объятия… но к осени листва желтела и жухла в грязи. Приходило время прощаться, и расставание было тяжко им обоим. Глумливый дождь хлестал голые деревья и крыши домов. Все растворялось во вздутом, как мокрая губка, воздухе, и только печаль и одиночество оставались на размытой дождем земле.

Еще зимой прошелся слух, что парк собираются сносить для постройки жилого комплекса. Всю площадь по периметру огородили непролазным забором из неотесанных досок. Но Кирилл нашел лазейку, он отказывался верить в происходящее, проникая в парк, он рыдал на скучающей скамейке и молил природу о пощаде. Но природа отвечала томным молчанием в сиренево-свинцовом небе, она не скрывала своей горечи, но была бессильна перед человеком. В начале марта за забором, ограждавшим парк, уже стояли огромные машины, бетонные плиты, сложенные в ряд, грозили торчащей арматурой. Рослые мужики ловко орудовали бензопилами. Кирилл бросался в ноги убийцам и кричал, заливаясь слезами, он просил их бросить пилы, но все отворачивались от него, называли ненормальным. Двое коренастых лесорубов избили Кирилла и пригрозили не оставить от него и места мокрого, если он подойдет хотя бы на километр к строительной зоне.

И мысли об одиночестве опять посетили Кирилла, он слонялся по дворам, от дерева к дереву, одинокий и одичавший. Распустились листья, газоны покрылись ковром из тюльпанов и ирисов. Солнце рассеяло тучи и теплый ветер в недоумении трепал своего старого друга по плечу, но в ответ получал грубые тычки. От запаха цветов Кирилла тошнило, тоска собиралась в зоб и рвотным спазмом скрючивала все нутро. Он больше не находил в себе сил плакать, он встал на колени перед тоненькой березкой, погладил шершавый ствол и закрыл глаза.

-Где же ты, моя Нимфа? – едва слышно прошептал Кирилл.

-Мам!

-Что, мам?

-Мам! А ты, вон, Юрку помнишь?

-Какого Юрку?

-Ну, в моем классе, который!

-И что?

-Что-что!? Хи-хи.

-Ну что твой Юрка?

-Он мне сегодня юбку поднял…

Мать шла быстрым шагом по тротуару, держа в одной руке сумку с продуктами, в другой сжимая хрупкую ручонку дочери.

-А ты?

-Ну, я… я на него обиделась, мам.

-И сейчас обижена?

-И сейчас. Но, мам, что скажу…

-Ну, что? Говори, давай.

-Мне Юрка нравится, мам.

Девочка робко опустила глаза. Мать улыбнулась и потрепала распущенные волосы дочери.

-Ох, Машенька…

-Смотри! – девочка отвела руку в сторону. – Смотри! Что он делает. Мам? Зачем он дерево обнял и плачет?

-Убери палец! Некрасиво!

-Ну, чего он, мам?

-А я откуда знаю? Сумасшедший какой-то.

-А чего он сумасшедший, мам?

-Сумасшедший и все. Это не объясняется, - это лечится.

-Как мой аппендицит?

-Ну, что-то вроде…

-Ничего себе, мам! Слушай! А мне Пашка тоже нравится. И Сережа, только он молчит и не смотрит на меня…

-Ну, Машенька!

-Мам, а он мне может больше всех нравится… а он молчит и весь такой…

-Так может или нравится?

-Не знаю, мам, мальчишки говорят, что он… лох.