Литература

Котлета

Можно было бы рассказать много прекрасного, нежного и милого о моем детстве, о моей защищенности у отца и матери, о любви к родителям и легком житье-бытье в уютном, славном, светлом окружении. Но меня интересуют только те шаги, которые я сделал в своей жизни для того, чтобы пробиться к себе самому.

Герман Гессе, «Демиан».

На исходе советской власти, как и всем остальным детям, мне пришлось учиться в школе. Скажу прямо:попав туда из теплого и светлого окружения моей семьи, я испытал серьезное потрясение, как цыплёнок, выпорхнувший из тёплого гнезда прямиком на двор птицефабрики. Не хочется подробно останавливаться на описании всех моих переживаний,- думаю, они известны каждому, кто хоть немного знаком с совковой образовательной системой. Поэтому я опишу лишь наиболее знаковые события. Вдобавок, даже теперь,по прошествии многих лет, когда Советская власть давно уже кончилась, мне не легко говорить на эту тему. Наверное, различные жизненные перипетии, случившиеся в детском возрасте, слишком уж сильно повлияли, причем, скорее, скверно, на мое нынешнее состояние и мироощущение. Однако, они были необходимы, так как сформировали мой характер и сделали меня тем, кем я стал.

Первый день в школе прошел как во сне: как только всех детишек построили парами, я почувствовал, словно меня навсегда и безвозвратно уводят от моих родителей, из моего детства. Нам что-то говорили учителя, но я ничего не слышал; сажали за парты, выпускали на перемену, а я был погружен глубоко в свои мысли, как бы замкнулся в себе. Однако, гибкость и быстрая восприимчивость к новому, свойственные душе любого ребенка, победили первоначальное состояние ступора.

Первый серьёзный поворот, заложивший краеугольник на пути моей души, произошёл во 2-м классе. Я смутно помню свою первую учительницу. Она приехала в большой город из какого-то райцентра, окончила педагогический институт и тут же забеременела. Наверное, она посчитала на этом выполненной свою миссию перед системой образования и человечеством, поэтому в школе больше не появлялась. Чуть ли не с 1-го сентября она ушла в декретный отпуск, и постоянной классной руководительницы у нас не было.

Во втором классе нашей классной руководительницей стала Софья Васильевна – пожилая, но еще очень бодрая, строгая и даже властная женщина. Она была похожа одновременно на сову и старую ведьму с крючковатым носом и обвисшими щеками. Сказать что я ее просто боялся – значит ничего не сказать. Я боялся ее панически. До такой степени, что боялся вызвать её неудовольствие, или солгать ей: мне казалось (и она сама это не раз утверждала), что чувствует, когда ее обманывают, и призывала детей говорить только правду, всегда везде и обо всем. Она словно сверлила меня своими холодными голубыми колючими глазами, и я, если осмеливался перехватить её взгляд, читал в них:

- Я все про тебя знаю, таких щенков, как ты я перевидала тысячи за свою жизнь. Поэтому даже не надейся обмануть меня. Твои маленькие мысли в заросшей густыми черными волосами головке я читаю, как открытую книгу. Скажи мне правду, и наказание будет легким. Но если ты солжешь – пеняй на себя. Я прикажу тебя распять!Не помню, знал ли я тогда слово «распять». Думаю, скорее да, чем нет, потому что, кажется, уже прочитал в «Спартаке» о том, как римляне в наказание распинали на крестах взбунтовавшихся рабов.

Она применяла к провинившимся ученикам самые различные наказания не только в школе, но и вне её. К примеру, вызывала родителей и сообщала, что их детям запрещено в воскресенье выходить из дома. И вообще, все удовольствия, включая мороженое, кино и телевизор. Сказать честно, мне было плевать и на мороженное, и на убогое советское телевидение, и на прогулки - в ту пору мне гораздо милее были Майн Рид и Конан Дойль, но сам факт запрета меня возмущал! Однажды, она сообщила нечто похожее моему отцу. Он выслушал всё до конца с умным видом, многозначительно кивая головой, и почтительно добавил:

- Конечно, конечно. Всенепременно.

Когда мы вышли из школы, то пошли не к отцовской машине, а в противоположную сторону. Поймав мой удивленный взгляд, отец заговорщицки подмигнул и сказал: - Пошли в кино. Я два билета взял на «Ва-Банк», жалко выбросить.Как уже говорилось, я очень боялся обмануть ее, и поначалу даже не пытался это сделать, если нарушал какой-либо из её приказов, но со временем, в мелочах, все чаще и чаще я начал слегка дополнять, искажать и даже подделывать правду. Её правду. Однажды я подделал ее подпись в дневнике. Честно говоря, я отлично понимал глупость содеянного, да и родители не наказывали меня за плохие оценки. К тому же, я весьма редко их получал. Одна двойка за невыученный урок ничего не решала. Скорее всего, так я выразил протест против ее законов и правил, мне просто необходимо было хоть как-то их нарушить. С тех пор осталось немного правил, которые я бы не нарушил.

Но самым ненавистным мне было правило съедать порцию до конца в школьной столовой. Кормили нас редкой гадостью: тем, что не успели или не решились украсть школьные повара. Она стояла у выхода, словно злобный всевидящий цербер, и каждый ученик, проходя мимо, должен был предъявить вылизанную до зеркального блеска пустую тарелку. Для меня, привыкшего к нормальной домашней еде, посещение столовой стало нелегким испытанием. К тому же, родители давали мне в школу бутерброды, так что я отнюдь не собирался есть мерзкую порцию осклизлой кирзовой каши, которую трудно было оторвать от тарелки. И кусок разваренной сосиски, которая вызывала у меня не меньшее омерзение. Сказать по правде, так ни разу и не съел. Столовая отлично просматривалась со всех сторон, но все же мне удавалось скинуть большую часть каши под стол, или прилепить ее снизу к сиденью стула. А котлету или сосиску я обычно отдавал кому-нибудь из вечно голодных учеников. Став чуть постарше, я посещал столовую с большим энтузиазмом: я по прежнему не ел ученические порции, зато здорово наловчился кидаться сосисками и кашей, пуляя её из алюминивой ложки, как из пращи. Тем и развлекался.

Мне казалось, что училка догадывалась о моих фокусах, но почему-то закрывала на них глаза. Однако, я точно знал: в один прекрасный день она проверит меня на прочность, заставит съесть ненавистную порцию. Впрочем, тянуть время было мне выгодно. Я рос и взрослел все быстрее и быстрее, я готовился отразить ее натиск. У меня всегда были наготове несколько десятков фраз и аргументов для спора с ней. Я боролся с училкой даже во сне, но огорчал меня тот факт, что в этих снах я далеко не всегда побеждал.Однажды я видел сон,начало которого мне не запомнилось. Запечатлелось лишь, что относя тарелку к посудомойке, я напоследок окинул кашу брезгливым взглядом и, убедившись, что на меня никто не смотрит, смачно харкнул в неё. И тут, к моему ужасу, каша начала шевелиться, словно кучка маленьких белых червячков, и в конце-концов, преобразилась в физиономию Софьи Васильевны. Грозно взглянув на меня, каша-Софья Васильевна, плюясь кусками своего лица проорала мне на ухо:

- Ну что, не хочешь меня есть?! Тогда я тебя съем!

Запомнилась еще вонючая котлета говнистого цвета, направляющаяся ко мне с алюминиевой вилкой в маленьких лапках.Другой сон чуть было меня не доконал, чуть не довел до ручки. Учтите, мне было всего 8 лет. Сон такой:

Я бросаю омерзительнейшую котлету под стул, но неожиданно обеденная перемена заканчивается. Расправиться с кашей времени уже не оставалось. И тут я понял, что совершил непоправимую ошибку – Софья Васильевна, заметив мои манипуляции, направилась решительным шагом прямо ко мне. Не говоря ни слова и не меняя выражения лица, она схватила меня двумя пальцами за ухо и на глазах у всей столовой потащила на кухню. Повара, удивлённые неожиданным визитом, вытянулись перед ней по струнке и перестали жевать. Не обращая на них никакого внимания, Софья Васильевна за ухо подтащила меня к большущей кастрюле, в которой варились, похожие на отрубленные пальцы, сосиски.

- Значит котлеты тебе не по вкусу?! Так?! Ну тогда поешь сосисок! - грозно прорычала Софья Васильевна и, схватив меня за волосы, опустила лицом в кипящую воду. Последним, что я помню, были слова Софьи Васильевны:

- Я заставлю тебяуважать еду и старших!

Однажды мои вещие сны сбылись наяву. Софья Васильевна неожиданно подошла ко мне в столовой, еще до того, как я начал размазывать кашу по стулу и строго сказала: - Сегодня ты съешь все!На мои робкие возражения, мол, я не голоден и у меня есть бутерброды, она ничего не ответила. Лишь посмотрела на меня пронзительным взглядом, в котором ясно читалось: попробуй только не съешь, маленький говнюк, и я съем тебя!

Первым делом, когда ее внимание переключилось на других горе-едоков, я попытался спихнуть котлету. Но она тут же пресекла мои переговоры с одним из всеядных одноклассников. Это настолько подкосило меня, что я даже не стал размазывать кашу и, решив положиться на судьбу, обреченно дожидался конца обеда. Но тут мой одноклассник, Макс, с интересом наблюдавший за моими терзаниями, неожиданно сказал:- Спрячь котлету в какао!

- Точно! – я сразу воспрянул духом. Потом, улучив удобный момент, брезгливо двумя пальцами взял котлету и бросил ее в стакан с омерзительным какао, пахнувшее никогда не стиранным передником школьной поварихи. Расправиться с кашей времени уже не оставалось, так как очутившись в числе последних в очереди к выходу, я рисковал подвергнуться более тщательному досмотру Софья Васильевны.

Подхватив стакан с котлетой в мутном какао и тарелку с кашей, и придав себе уверенный вид, я двинулся к выходу. Сказать честно, я смутно помню, что произошло дальше. Помню только, как на мне сфокусировался гипнотический взгляд Софьи Васильевны и повинуюсь ему, как булавка магниту, котлета всплыла в какао, показав черную спинку. Точно поплавок.

- Это что такое? – грозно спросила она, сверля меня взглядом.

- Котлета... – Пролепетал я, виновато понурив голову, снова боясь солгать или выдумать что-то более невинное.

- И как она туда попала? Сама упала? Случайно?Я чуть было не сказал: -Да, случайно. - Но неожиданно решил, что лучше просто молчать. И тогда наказание будет легким. Училка прочитает очередную лекцию про блокадный Ленинград, и все обойдется.

Я от души жалел блокадников, на их долю выпали тяжкие испытания и мучения, но, хоть убей, не мог понять, почему я должен непременно съесть невкусную порцию, даже если я не голоден?

Но вдруг раздался громовой голос: -Немедленно сядь за стол и съешь ее! Все, кто стоял со мной в очереди к выходу, обернулись и посмотрели на меня с любопытством. Им было интересно: стану ли я есть котлету прямо тут, или сяду за стол? Я стоял посреди столовой, словно на лобном месте, сжимая в левой руке стакан, а в правой тарелку с кашей. Явь оказалась страшней всех моих ночных кошмаров вместе взятых. Весь ужас моего положения состоял, в том, что мне предлагалось как - будто добровольно съесть поганую котлету! Было б легче, если б её просто затолкали мне поглубже в глотку, как в эпоху византийских кесарей людям заливали в рот расплавленное золото.

Я понимал, что выловить из какао и съесть котлету – значит покрыть себя таким позором, которого хватит для харакири всем японским самураям, вместе взятым. Да и к тому же, я физически не был способен съесть котлету, так как в детстве был очень брезглив. Тогда я, кажется, не умел молиться. Но точно помню, что я стоял и молился: «Господи, спаси!».И вдруг я заметил, что внимание училки и детей на мгновение переметнулось на другого злостного нарушителя правил питания. Гестаповских правил Софьи Васильевны. Этого было достаточно, чтобы я в мгновенье ока пронесся мимо нее к выходу, с меткостью снайпера зашвырнув кашу и стакан с котлетой в посудомоечное окошко.

Моя душа ликовала, хоть я и понимал: на этом она не остановится. Но, все же, в тот момент я был счастлив. Потому что, если бы я съел эту котлету, то никогда бы себе этого не простил.

Напомню еще раз, что тогда мне было всего 8 лет, а теперь скоро стукнет 30. За прошедшие годы я добровольно вытворил немало мерзостей: пил из одной бутылки с сифилитиком и курил с ним же косяк. Надевал обувь после человека, у которого были грибки на ногах. Не просто грибки, а жуткие известковые наросты вместо ногтей. Настоящие сталактиты! Однако, выбор у меня был небогат: либо ходить босиком, либо в грибковых тапках. Еще я добровольно поцеловал шлюху, которая пользовалась большой популярностью среди мужиков из рабочего района. Я поднимал с асфальта бомжа, сбитого машиной.Грязного вонючего бомжа, явного наркомана, возможно, больного СПИДом. Скорая еще не приехала, и его нужно было быстро убрать с шоссе, пока его мерзкую тушку не раскатали по дороге грузовики.

Но никогда мне не было так противно,как тогда, с той котлетой.Да и черт с ней. Плюнуть и растереть. Сейчас я бы съел ту котлету вместе со стаканом не поморщившись. Или даже вместе с Софьей Васильевной, если б ее не прибрал Господь лет 5 назад.

Впрочем нет, лучше б рассмеялся ей в лицо, или просто обошел бы злобную училку с тихой и радостной улыбкой – так было бы гораздо забавней и правильней.

Odysseus и Гот Готыч.