Литература

Мне сразу не понравился этот лупанарий. Сначала фейсконтрольщик долго и придирчиво разглядывал мое лицо и костюм, потом спросил, есть ли у меня клубная карта. Рядом топтались какие-то непонятные девочки с лейблами D&G во всю спину. Они дымили мне в нос тоненькими сигаретами и ругались с кем-то по мобильному телефону. Я как раз пытался бросить курить, поэтому запах махры от поддельного «Вога» раздражал.

«Встречусь с Андреем и сразу уйду», — успокоил я себя, разглаживая купюры..

Кто-то выкрикнул фальцетом:

— Скажи ей, что та юбка «Missoni», что была на ней в твой день рождения, просто охуительная! Целую!

Я обернулся и узрел невысокого еврейчика с печальными красными глазами. В его чертах было что-то знакомое.

Мы с ним прошли внутрь одновременно. Еврейчик гадливо отпихнул девиц и потрусил в сторону танцпола. Ему навстречу бросился мужичок лет тридцати с унылой конской мордой. Они обнялись, что-то прокричали друг другу в самое ухо и нырнули в толпу.

«Пиды», — решил я.

В зале играл долбаный музон Benny Benassi. Какая-то нищая шваль женского пола подвалила ко мне и начала об меня тереться с намеком на сексуальность.

— Отвали! — Крикнул я.

– Are you gonna hit my heart? Are you gonna leave me once again? — Гнусавила она.

— Кто, я? Разбить твое сердце? Нет! Мы проведем в поля электричество, чтобы нищие швали могли работать там и ночью! На тебе пахать надо!

Шваль замерла, похлопала мутными глазами и скрылась. Мне стало скучно. Я протолкался к диджею и потребовал поставить хорал Баха.

— Но это не танцевальная музыка, камрад! — Пробовал возразить он.

— Сколько ты получаешь за сет, сорок баксов?

— Четыреста! — Обиделся диджей. В его глазах появился голодный блеск.

Я протянул ему диск, два «мерседеса» и пару зеленых бумажек.

— И сделай потише. По ушам бьет.

Через некоторое время быдловский мотив заглох.

— Что за кал? — Вопили малолетки, перекрывая звуки органа. — Выключите эту хуйню! Мы чо, в церкви? Это чо, блять, филармония?!!

Диджей, как бы извиняясь, оглянулся на меня и сделал движение в сторону пульта.

— Релакс. — Я перехватил его руку. — Дай микрофон.

Он дал.

— Дети, это не филармония. Это раздача. — Я поднял пакет с заветными таблетками и потряс им в воздухе. — Вот с этой вещью вы будете рубиться под Баха как сумасшедшие.

В толпе произошло шевеление. Крепкие парни отпихивали девиц и неслись в атаку. Диджей вовремя успел нырнуть под пульт. Кто-то молниеносно выхватил у меня пакет и исчез в водовороте. Нищие швали кусали друг друга, пинали, хватали за волосы. Зеленоватые таблетки рассыпались по полу, их подбирали, девицы пытались оттоптать жадные пальцы каблуками. Танцпол превратился в стадо четвероногих. Некоторые таблетки были раздавлены в драке, и самые небрезгливые облизывали линолеум.

Десять минут я наслаждался музыкой и зрелищем. Затем швали как по команде начали падать на пол. Те, кто успел подобрать больше всех, уже пускали слюну и тонкие струйки мочи.

— Это гут. — Улыбнулся я.

— Что за дурь ты им дал? — Хихикал диджей.

— Азалептин.

— Что-что?

— НЕЙРОЛЕПТИК!

Диджей явно не понял, но продолжал хихикать. Мне отчего-то стало грустно. Может быть, из-за «Derselbe Mein Herr».

Кто-то тронул меня сзади за плечо. Это был Джанк, известный также как Андрей Владимирович.

— Залакируем это дело кокаином? — Спросил Андрей.

— Разумеется. Давно пора.

Мы спустились по лестнице к туалетным кабинкам и зашли в одну из них. Я заметил, что Андрей уже успел как следует выпить. Я не принципиальный противник смешения наркотиков и алкоголя, но это показалось мне лишним.

Андрей достал из кармана конверт со штампом Министерства здравоохранения и щедро высыпал содержимое на стеклянную полочку. Я аккуратно раздробил кредиткой комки и поискал в кармане сотку грин. В это время хлопнула туалетная дверь.

Снаружи кто-то запричитал:

— Да разве можно тут что-то разбить, кроме бокала или бутылки шампанского о чью-то голову? Разве у кого-то тут есть сердце? Люди, мне плохо. Мне ужасно. Вы не видите? Я сейчас сдохну здесь. Сдохну от вашего равнодушия и пустоты. Эй, кто-нибудь, поговорите со мной! Вы слышите?

— Слышу, не глухой. — Сказал Андрей и раскатал две дороги.

Неизвестный начал колотить ногами в запертую дверь кабинки.

— Молчать, нищая шваль! — Рявкнул Андрей.

Я взял свернутую трубочкой сотню из его припудренных кокаином пальцев и тоже причастился высокому и прекрасному.

На полочке оставалось еще довольно много порошка.

— Тут могут нехило разнюхаться еще четыре нищие швали. — Заметил я.

— А мне можно? — Спросил неизвестный за дверью.

— Угощайся, амиго. — Андрей стукнул его дверью по ебалу.

Одутловатый еврейчик пулей влетел в кабинку, достал из кармана десять рублей, скрутил их как подобает и деловито втянул шнобелем остатки.

— Поговорите со мной! — Снова взвизгнул наш новый пациент. — Я писатель, приехал сюда на презентацию книги.

— А мы отмечаем день медработника. — Андрей закашлялся и блеванул прямо на линялый свитер нищей швали.

— Это же Пол энд Шарк! — Трагически воскликнула шваль, оттирая мутные струи клочком туалетной бумаги.

— Моя блевота священна, как у далай-ламы. — Важно ответил Андрей и покинул помещение.

У зеркала стоял темноволосый зайка лет девятнадцати и жирно красил губы черной помадой. Судя по тому, что одет он был в черный приталенный кожаный лапсердак и накрашен как вокзальная шлюха, я заключил, что это гот.

Я достал из нагрудного кармана пакетик с MDMA и скомандовал:

— К ноге!

Зайка отлично понял, что от него требуется, и вытер губы.

— Скучно… — Подумал я, тыкая головкой члена в распухшие гланды поклонника Сатаны.

— Ахтунг, ахтунг! — Бормотал еврейчик, хлюпая носом. Его покрасневшие глазки не могли оторваться от этого зрелища. — Ахтунг, пидары!

— Убери ебало! — Велел я.

— Извините. Можно я еще посмотрю? — Прошептал еврейчик, расстегивая ширинку. — Неужели я стал настолько сентиментален? Или просто пора окончательно завязывать с наркотиками?

— Тебе пора в газенваген. — Ответствовал я и обильно кончил в рот готичного зайки.

— Главное сейчас – ни с кем не разговаривать, — Продолжал еврейчик. — Чего доброго решат, что еще у одного старого тусовщика наконец-то снесло крышу. Не хватало только попасть в дурку. Хотя сильно ли она отличается от моего мира?

Я дал ему визитную карточку:

— В дурку приедешь завтра. Я тебя осмотрю.

Я сходил проведать пациентов на танцполе. По их дрожащим ёблам, рукам и жопам скользил бледный луч стробоскопа. При попадании на тело он визуализирует такой особенный скользящий эффект. Даже если ты бьешься в эпилептическом припадке, кажется, что ты очень, очень быстро двигаешься.

А про нас с Андреем и готом даже говорить нечего. Со стороны мы казались себе древним божеством, с тремя головами и шестью руками, быстро скользящим в пространстве. То ли кокс, то ли стробоскоп способствовали тому, что я начал осознавать, как сливаюсь с двумя этими людьми. Я начал чувствовать шесть собственных рук. Этакий накокаиненный Шива.

Головы нищих швалей, с выпученными глазами и огромными, растянутыми в улыбках губами, будто бы двигались вокруг меня, как спутники вокруг планеты. Их лица то озарялись, то снова пропадали в тень под вспышками софитов.

В какой-то момент я учуял запах блевоты. Я понял, что, черт побери, это за стремное ощущение тараканами бегает по моей спине. Я кожей почувствовал на себе чей-то взгляд. Достав лорнет, я обвел взглядом зал. Наконец в дальнем правом углу, там, где располагается диванная зона, мой взгляд выхватил из полутьмы ту самую нищую еврейскую шваль. Положив ногу на ногу, шваль развалилась на диване. В одной руке еврейчик держал бокал с тошнотворной коричневой жидкостью, а второй постоянно потирал облеванный свитер. Из-за особого дискотечного освещения рвотные массы светились на его груди, если вы понимаете, о чем я. Короче говоря, выглядел он реально хуево. И все бы ничего, и таких скучающих персонажей, сканирующих зал в поисках телочки, много в любом ночном клубе. Но проблема-то в том, что пялился он совсем не на телок. Этот чувак разглядывал меня, причем очень внимательно. И мне это совсем не понравилось, более того, этот взгляд меня раздражал. И его обладатель показался мне на секунду источником всех моих сегодняшних неприятностей и всего моего депресняка.

Я подошел, сел в кресло напротив и сказал:

— Хватит на меня пялиться, нищая шваль!

А он между тем спокойно отпил из своего долбаного бокала и ответил:

— Я гомофоб и ненавижу ахтунгов. Меня от них просто трясет. Кстати, виски будешь?

И от этого его ровного тона вся моя внезапно нахлынувшая агрессия схлынула. И мне стало как-то по-особенному спокойно и безразлично. Я поднял руку, сигнализируя официанту, и уже через некоторое время нам принесли виски. Я сделал большой глоток и почувствовал, как алкоголь теплой волной орошает мой мозг, смешиваясь с наркотиком. Мы мило улыбнулись друг другу, как старые друзья, и почти одновременно вытерли одежду на груди. Я подумал вслух:

— Господи, когда же сгорит весь этот ебаный цирк?

— Когда его покинет последний грустный клоун, типа нас с тобой. Этот город работает, как хороший ресторан. До последнего посетителя, — картавя, ответила шваль.

— Зачем нам все это, одутловатка?

— А разве есть что-либо отличное от этого? В принципе, какая разница, чем вгонять себя в постоянную депрессию? Работой, семейной жизнью, любовью, водкой, наркотиками? В конечном счете в один прекрасный день нам не доставят флаера на новую вечеринку и мы спрыгнем отсюда в полных непонятках: были ли мы здесь когда-то или нам это все приснилось?

— Послушай, — сказал я, замечая в швали проблески интеллекта, — послушай, ты реально уверен, что мы ничего другого не можем приобрести? Неужто все настолько загнаны в рутину и у всех все так же пусто? Неужели мы все живем ради того, чтобы попытаться спрыгнуть отсюда каждым пятничным вечером?

— Именно так. Пойми, мы никуда не двигаемся и ничего не приобретаем. Все человечество в целом. Ничего не меняется вот уже три сотни лет. И нет никаких целей. Просто большинство придумывает себе разные враки, которые называются «целями» или «смыслом жизни». Не бойся ничего потерять. — С этими словами еврейчик положил мне руку на бедро. Я отодвинулся, чтобы не испачкаться.

— Тогда зачем все это? — Я обвел зал руками, представляя планету, и меня накрыло второй волной. — Понимаешь, не клуб, не город, а все. В глобальном смысле. Зачем тогда жить, если все, по ходу, очень понятно?

— Ради самой жизни. Ради самого каждодневного существования. Процесс ради процесса. Ежедневные чувства или отсутствие таковых, беспричинная радость или постоянная депрессия. Процесс ради процесса. Хотя вряд ли тут есть что-либо, что можно было бы назвать процессом в глобальном, как ты выразился, смысле. Я думаю, что просто планете Земля необходима та отрицательная или положительная энергетика, выделяемая ее населением. Вероятно, она обеспечивает движение и существование планеты. Иначе она бы не потерпела миллионы живущих на ней ублюдков. Слушай, давай лучше выпьем, а?

— Постой, постой. А любовь? Это тоже фейк?

— Традиционные формы человеческой привязанности, все эти херовые на вкус и неряшливо выглядящие впоследствии отношения между бабой и мужиком давно уже на хер никому не нужны. Это здесь, в России, в силу патриархальности, необразованности и узколобости населения за них еще держатся. И поэтому людям довольно космополитичным, в особенности космополитичным духом, довольно тяжело бывает…

И шваль снова положила мне руку на бедро, и я, уже маловменяемый, все-таки где-то там, в трезвом чулане своего сознания, понял, что шваль делает это не от прилива братских чувств, а с какой-то иной целью.

Тут я уже не выдержал и сказал ему громко, прямо в его ухо с серебряной сережкой:

— УБЕРИ НА ХЕР РУКУ С МОЕЙ НОГИ! Я НЕ ЕБУ НИЩИХ ШВАЛЕЙ!

А шваль, будто не слыша, что я ей кричу, сунула свою артритную лапку обратно, начала меня поглаживать и мило так подмигивать блядским глазом, приговаривая:

— Послушай, дружище, сейчас та самая ситуация, поверь мне, та самая. Ситуация не шлюха, ее не купишь за триста долларов. Она либо возникает, либо нет. Это то, что тебе сегодня необходимо. Есть ты и твои эмоции, все остальное не важно, правда. Поверь мне, дружище.

И шепот нищей швали показался мне слишком горячим и каким-то липким. Шваль продолжала вещать что-то по поводу гей-семьи, моей готовности принять гражданство Великобритании и наших планах на будущее. Тут я заметил серьгу в правом ухе швали и до меня дошел весь комизм ситуации. Никакой он не добрый попутчик, вынесенный волной обстоятельств на мой остров. И мы с ним совсем не коллеги по борьбе с пустотой. И никакой это не гомофоб, а самая обычная пида, снимающая зайцев по клубам и кабакам. Меня просто ввели в заблуждение ее давно не стиранные тряпки — пиды обычно следят за собой. И я пришел в бешенство от того, что эта пида просто использовала мое разбитое состояние и необходимость поговорить по душам с кем угодно, кому не все равно.

Пида сняла штаны и теперь пыталась схватить меня за руку и усадить обратно в кресло. И это хватание меня еще больше взбесило, и я ударил пиду с правой руки в челюсть и в нос. Пида опрокинулась вместе с креслом, задрав упитанные ноги. Перевернулась, встала раком:

— Ну, давай, ковбой, вставь этому педриле. Рви целку, брат, и не бойся растянуть сфинктер. Он давно уже растянут баклажанами, огурцами и дилдой 26 см.

Я сжалился и поссал на обезумевшую мармозетку. А шваль каталась по полу, размазывая сцаки по еблу, и кричала:

— Мало, мало. Еще давай. Когда устанешь, я оставлю тебе свой телефончик.

Я струйно проблевался в окровавленное ебало швали. Шваль поднялась на колени и утерлась рукавом:

— Ну что, малыш, теперь ты способен дать мне духовность?

— Какую еще духовность? — Крикнул я. — Духовность — это когда от тебя воняет перегаром во время запоя? Или это кишечные газы, выходящие из твоего дряхлого тухеса?

— Тухеss! Тухess! — В экстазе подхватила нищая шваль. — Вставь мне прямо в тухеss!

Тем временем подошел Андрей с двумя бутылками бесланского.

— Тухеss? — Спросил он?

— Тухеss! — Воскликнул я, вырвал у него бутылки и запихал их одну за другой в раздроту еврейской швали.

— Тухеss! — Победно вскричал Андрей и кинулся к бару за новыми бутылками.

— Тухеss! Тухеss! Тухеss! — В экстазе выла шваль, трепеща немытыми ляжками.

Мы совали в Тухеss бутылки виски, бокалы, ножки стульев. Шваль билась в конвульсиях, издавая предсмертные хрипы. Из ее порванного осколками брюха лилась кровь вперемешку с жидким говном.

Я окунул палец в эту теплую жижу и вывел на стене:

МЫ ЕБАЛИ В Тухеss ХОУМА, БЕГБЕДЕРА И ЧАКА ПАЛАНИКА.

— Господи, когда же сгорит весь этот ебаный цирк? — Из последних сил простонала пида.

— Скоро. — Ответили мы, направляясь к выходу и старательно обходя лужицы спирта, уколбашенных посетителей и бесчувственные тела охранников клуба.

В дверях я намочил вискарем носовой платок, щелкнул зажигалкой и кинул горящую тряпку как можно дальше внутрь. И только об одном я жалею до сих пор: там остался мой диск с записями Баха.