Литература

Они сидели на диване посреди уютно обставленной комнаты. Ее голова лежала у него на плече, а пальцы правой руки торопливо бегали по его груди, выглядывающей из-под майки. Новенький диванчик отвечал чуть слышным скрежетом пружин на каждое движение. Звук скорее походил на лоскут кожи, угодивший под лезвие ножниц портного. Но динамик телевизора заглушал посторонние шорохи, по программе в прямом эфире транслировался футбольный матч.

Через открытое окно веяло ночной прохладой, занавеска плотно облегала оконную раму, кокетливо заигрывая с ветром. С аллеи, пролегающей аж до самого переулка, доносился мерный шелест листвы. Словно человек за роялем волновался, листая нотные записи, не решаясь с какой партии начать игру. И вот струна задрожала, и низкий звук возвестил визгом тормозов, что где-то на соседней улице, близ автомобильной дороги, промчался таксист. Хлопнула дверца, скрипнула половица, кто-то кого-то окрикнул по имени, и вновь тишина, приводимая в движение свистом ветра, полосующим телевизионные антенны на крышах домов. Диктор глухим голосом оборвал рев на стадионе, делая короткие замечания в адрес того или иного нападающего.

Телевизор тускло освещал пространство, бросая на стены блики, заставляя тени дрожать на неподвижных предметах. Она заметила, что в зеркале на шкафу отражается зеленое поле и фигурки футболистов, беспрестанно мельтешащие на нем. А еще, его задумчивое лицо, следящее за продвижением крохотного белого пятнышка на экране. Теперь она смотрела в зеркало, ей была совсем не интересна игра, она знала, что есть две команды и мяч. И что, должно быть, это очень утомительно, - гонять мяч по полю, силясь закатить его в сетку. На трибунах стадиона находилось много народу, им видней, что творится на поле, по этому она предпочитала не вникать в суть происходящего. В такие дни, расположившись рядом с ним на уже полюбившемся диване, она думала, что занавески пора постирать, что на мебели собралась пыль и пора бы сделать уборку в доме, пропылесосить в углах. Она думала, что где-то под ухом зудит комар. Ее часто посещала одна скользкая мысль, неуловимая, как этот комар, за которую она ни как не могла ухватиться. Это все равно, что читать письмо под проливным дождем, думала она, его никогда не доводилось прочесть до конца, вода смывала чернила и рвала в руках бумагу. Но она знала не понаслышке, что в конце каждого письма есть самые главные строчки, самые важные, от них всегда щемит в сердце. И сейчас, она потянула за ниточку, поймав себя на мысли, что все не так, как ей хотелось. Да, были цветы, поцелуи, романтические встречи, катание на горных лыжах, плавание на лодке, - она тогда утопила весло, зацепив им за корягу. Но все это прошло. Какие-то далекие образы мелькают в сознании и, как удары грома – слова матери, походящие больше на глас совести.

Она поцеловала его в плечо и, отгоняя сомнительные мысли, с нежностью провела по нему щекой. Он поднес руку к ее подбородку и ответил поцелуем в бровь, в глаз, в щеку, в губы. Он целовал ее волосы и, зарывшись в них носом, звучно вдыхал аромат. Его улыбка казалась прекрасной. Что бы ни случилось, она будет любить его, как и прежде… Но динамик взорвался рокотом футбольных фанатов и он снова «там», бьет себя по коленям с досады и что-то твердит про «наших».

В чем же она виновата перед собой, чтобы прислушиваться к совести? В том, что полюбила его? Но это чувство взаимно. И разве может она судить себя за это? Как же все-таки глупо они водят мяч, ставят друг другу подножки, сбивают в подкате и рвутся к краю поля, как ошалелые! Она снова всмотрелась в зеркало, и ей на миг показалось, что это очень не справедливо – видеть себя со стороны: так заметны все изъяны и недостатки. В зеркале отражается не то, что происходит в реальности, утешала она себя, в жизни она его любит, они вместе! Она обняла его за шею и поцеловала в висок, нащупав пульс еще мокрыми от слюны губами. Он погладил ее руку и стал быстро рассказывать про игру, наивно полагая увлечь ее этим театром абсурда на экране телевизора. Но она кивала и задавала глупые вопросы, симулируя интерес к его словам.

Подул сильный ветер, еще раньше громче зашелестела листва. Она поднялась с дивана, чтобы закрыть окно, но задержалась, прижимая к бесчувственному стеклу гладкую скулу. В соседних домах в частых окнах горели огни. И это происходит в каждой семье, подумала она и, дохнув на стекло, нарисовала рожицу, после затерла ее холодной ладонью. Обычно дворовые мальчишки засиживаются у подъездов до самой ночи, сегодня же во дворах пусто, только кое-где промелькнут коты, перебегая из одного подвального окошка в другое. За ними волочат хвосты псы, оставляя недосмотренными черно-белые сны где-то под кустами. И, наверное, так и должно быть, подумала она. И от этой мысли ей стало значительно легче, словно сезон июльской жары сменил период сентябрьских дождей. А в декабре выпадет снег и станет совсем уютно в теплой одежде, улыбнулась она, задернув занавеску и возвратившись к нему на диван.

Диктор продолжал реветь в микрофон, запершись в своей рубке, но он обнял ее и прижал к груди, ни сказав и слова. Он посмотрел ей в глаза и тоже улыбнулся их маленькому счастью на этом новеньком диванчике. Не отводя взгляда, он спросил:

-Вебстер, Элингтон или Эллочка?

-Вебстер, - ответила она, потому что знала, он любит его трубу.

Он встал и резко выключил телевизор. В тишину внезапно врезался электрический треск в сети. Она закрыла глаза, полагая, что вот-вот перегорит предохранитель и выбьет пробки, но ожидания не оправдались: заиграла тихая мелодия «Solitude» и приятная рябь прошла по телу, словно ветер собрал морщинами водную гладь. Саксофон чарующе взмыл над устоявшейся тишиной, с едва слышимой переменой дыхания Бена Вебстера. Да, он поставил ту самую пластинку, и время остановилось, совесть замолкла. Даже она прислушалась к завораживающей пляске нот в жерле медной трубы!

Она открыла глаза. Горел ночник, и он стоял в центре комнаты с вытянутой рукой. Она поднялась с дивана и дотронулась его руки. Он обнял ее за талию, и музыка сблизила их тела настолько, что в едва брошенном взгляде на зеркало, она заметила, теперь они образовали одно целое. И это новое тело медленно раскачивалось в танце, следя за каждым пассажем великого мэтре. Он страстно целовал ее губы, веки и, остановившись на мочке уха, шепотом произнес слова сочиненной им песни:

-Завтра мы купим револьвер! И если ты единожды усомнишься в нашей любви, если ты примешь наше чувство за чахлое растение, точно колючий клубок гонимый пустынным ветром, если ты решишь, что наши отношения стали серыми, как эта не стираная занавеска, - смело стреляй мне в сердце! Оно больше не сможет жить без тебя…

Она улыбнулась, содрогнувшись в его объятиях, но, выждав в долгом поцелуе время, тихонько заплакала ему в грудь, потому что в глубине души знала, что этот револьвер окажется не заряженным.