Литература

*Я*

смотрел на бегущее зеленое лето за плацкартным окном и размышлял о сентиментальных убийцах древности - японских ценителях пейзажа.

Они с детства умели рубить головы врагам, а, взрослея, влюблялись как дети. Умели улыбаться под пыткой, но без стеснения рыдали при виде гор, озер и прочей красивой географии. Они лили слезы с той же легкостью, с какой проливали кровь, и не поняли бы теперешних нас.

Я полез в карман за записной книжкой, чтобы зафиксировать мысль для дорожной миниатюрки.

- Разрешите! – пробасили за спиной.

Я обернулся.

Это мой сосед по купе – громадный мужчина лет тридцати. Когда мы вместе погрузились на перроне, он взял пластиковую «бомбу» пива и надолго ушел в тамбур. Очевидно, пиво допито, и хочется поговорить… Я незаметно вздохнул – не слишком люблю разговорчивых попутчиков под алкоголем.

Но тот заговаривать не спешил. Неуклюже полез под столик, из пакетного шелеста извлек еще одну бутыль. Пшикнул пробкой, с трудом съежился на нижней полке. Парень катастрофически не помещался в окружающие стандарты.

Он появился в купе подстать моим мыслям о древних воинах. А может, и размышлять о них я стал именно из-за его буйной внешности.

Длинные белые волосы до широких плеч, дурацкие рыжие усы и борода, жесткие глаза под густыми бровями, большие лапы. Викинг. Очевидно, этой бестии везет по части женского пола. Истинный ариец за час не пропустил ни одной юбки и женского трико, проходивших мимо нашего купе. А на пальце – обручальное кольцо… Не люблю таких.

Я взял сигарету и отправился в тамбур.

В тамбуре курил один из тех двоих – пьянствовавших через купе от моего. Судя по радостной нетрезвой фене, кто-то из них недавно «откинулся» или что-то в это роде.

Я не разделяю мнения, что феня, вылупившаяся под языком коробейников, является неким секретным арго и достойна какого-либо филологического разбора. Очередная словесная грязь, которая…

- Слышь, очкарик! – раздалось у меня под ухом.

При звуке испитого голоса меня передернуло.

Рядом стоял Человек-Крыса: подвижные маленькие глазки, выдающиеся передние зубы, острое лицо.

- Слышь, очко, сигарету мне дал! – продолжил Крыса.

Я попытался с достоинством снять очки, но руками завладела липкая дрожь. Мне никогда не удавалось стряхнуть ее.

- Бабло тоже гони. Ссучишь ментам – заморщу ночью на хуй, поэл? - сказал Крыса, приблизив свои зубы к моему лицу.

Лук и перегар. Мое волнение плавилось в злобу.

Когда моя рука с очками наконец, попала дужками в нагрудный карман, дверь в тамбур распахнулась.

На пороге возвышался мой викинг. Медлить он не стал - Человек- Крыса принял один короткий удар головой в лицо. Охнув, сполз по стене на заплеванный пол. Его приятель вжался в угол. Лежачих мой сосед бил – и с явным удовольствием.

- Довольно! Оставьте, пожалуйста! – не выдержал я. Он повернул ко мне исказившееся лицо.

- Спасибо, - зачем-то сказал я, увидев этот взгляд.

- Жаль, двери в тамбуре законопачены, - сказал он, подергав стальные ручки - надо бы его прямо сейчас с поезда спустить… Потом можем пожалеть.

Мы вернулись в купе. Спустя полчаса мимо нас прошел угрюмый урка. Человек-Крыса зыркнул на меня из заплывающих век и тут же отвел взгляд.

- Похоже, спать сегодня не придется, - заметил мой сосед, - эти парни злопамятны.

Улыбка у него оказалась детской.

*Он*

В черном плацкартном окне плыла белая луна полуночи.

За два купе от нас зловеще шептались. Иногда, когда я выглядывал в их сторону, оттуда показывалось изрядно посиневшее человеческое лицо. Оно смотрело в нашу сторону, и у меня нехорошело внутри.

- Не терпится ему во сне нас подрезать, - поведал мой собеседник и подмигнул.

Мы вновь подняли бутылки для дружественного чока. Викинг смотрел на мое обручальное кольцо.

- Ты женат?

- Да.

- И как оно?

- Жаловаться грех.

- Любишь ее?

- Конечно.

- И хочешь умереть с ней в один день?

- Наверное.

- И встретиться в другой жизни?

- В смысле…

- Во-о-от…

- Что, вот?

Викинг рассмеялся, расплескав пиво на мои колени.

- Тост! За любови!

- За что, простите?

- За полигамию.

- Хороший тост от женатого мужчины.

- За крепкое мужское блядство!

Он грохнул кулаком по столику. Столик скособочился.

- Час назад я неплохо провел время с нашей проводницей. Черт, ты бы видел эти белые ляжки под форменной юбочкой…

- А как же ваша супруга?

- С каждой изменой я люблю ее больше.

Я замолчал и принялся быстро глотать пиво. Хвастливый сукин сын...

- Не злись. Ты, видно, парень принципиальный. А мне душно. Они взяли меня в оборот.

- Кто – они?

- Не знаю. В этом-то весь и крэк. Я не могу ткнуть в них пальцем. В тех, кто все придумали. Сраные Правила… Деньги, работу, карьеру… Кольца, загсы, браки…

Я не выдержал.

- Не бросайтесь словами. Денежные потоки регулируют рынок. Институт брака - личную жизнь. А в беспорядке долго не проживешь…

- Как трогательно! Такие законопослушные граждане как ты, чувак, просто находка для крыс всех мастей. А еще – для женщин. Вечные подкаблучники…

- Супружеская верность – это не подкаблучность, а разновидность уважения…чувак…

Он замолчал, уставившись на бутылочную этикетку.

- Слушай…

- Я весь внимание.

Он замолчал, уставился в слепое темное окно. Заговорил, не глядя на меня.

- Она приехала утром. Мы с женой Аэлитой проторчали на перроне лишний час – северные поезда всегда опаздывают. Когда Пашка вышла из вагона, ничего привлекательного я в ней не уловил… Обнимашки старинных подруг, бесконечные «апомнишь»... Потом пошли гулять. Бродили по городским закоулкам, начался дождь. Мы с Аэлитой спрятались в какую-то арку, а она – нет… Она стояла под ливнем, раскинув руки и смеялась в питерское небо. И вдруг запела песню, громко, прохожие оборачивались. Песня времен моего покорения Города – из тех вещей, что поддерживают, а потом остаются с нами навсегда. Про Санкт-Петербургское небо. Пашка оказалась первым человеком в моей жизни, кто ценил этот наив юного Сашки Васильева так же, как и я.

Я подхватил, она обрадовалась. Засмеялась в дождь. А я застыл на месте. Так бывает иногда – Фотовспышка Постижения. А потом я подумал, что чудеса иногда происходят слишком поздно. И что северные поезда всегда опаздывают.

Я маскировался, юлил, вилял сам перед собой, злился, чуть не запил. Думал, Аэлита не замечает - моя жена немного с другой планеты. Марсианка. (Мать ее перед родами роман читала - про Марс. Вот и переклинило дочь назвать в честь марсианки. И попала пальцем в небо…)

В общем, я был похож на выбежавший из горящего здания человека-факел, который пытался сделать вид, что прогуливается. Смешно. Обхохочешься…

Он прилип к своей пивной баклашке. Потом прислушался и сказал:

- Кажется, наши друзья через купе угомонились…

Я не выдержал.

- Ну, и что было дальше?..

- Через три дня Аэлита вскрыла вены. На третью ночь моего знакомства с ее подругой. Незаметно ушла в ванную и открыла горячую воду. Я встречал у подъезда «скорую». Когда выяснилось, что Аэлите ничего не угрожает, Пашка собрала вещи и уехала. Больше я не видел ее. Когда жена вернулась домой из больницы, мы решили разъезжаться. Я был свободен.

Вот тогда и нахлынуло, вспомнилось все. Как я ее добивался и сходил с ума. Как ее фотографию накололи на подкладки моих век.

Они потому и были старинными подругами – совсем разные. Огонь и вода. Красное и синее. Что лучше? Что хуже? Как сравнить несравнимое и можно ли сказать, что огонь ты любишь больше, чем воду? Или наоборот? Я попался. Я обожал их обеих – каждую по-своему и глубоко. У меня замирало сердце от громкой Пашки – и взрывалось от тихой Аэлиты. Меня корчило между ними, как разряд между двух полюсов…

Я обрезал телефонный провод, вытащил из ее телефона батарею и сел на сутки под закрытой дверью нашей квартиры, чтобы она никуда не смогла уйти. Видимо, это впечатлило. Она осталась. А во мне остались эти параллельные любови. Я был точкой их пересечения. Схлеста. В Правилах ничего об этом не говорилось. Знаешь, такой вид обмана – недоговаривать, пока не спросили. Поэтому Правила с тех пор для меня закончились.

- У Вашего «феномена» существует другое название, - умно ухмыльнулся я и выронил из слабеющих рук бутылку, залив пивом свои колени.

Он было вскинул брови, качнулся, но тут же расхохотался.

- Понимаю, о чем ты. Копался в Интернете на этот счет. Полигамия. Или блядство. В любом случае звучит паршиво. Полигамия свойственна большинству животных, самцам обезьян, хищникам. А в верном браке особенно счастливы морские свинки и африканские дикобразы. Когда одна морская свинка спит, другая бережет ее сон. Дикобразы ласкают друг друга между иголок. Мы с Аэлитой, скорее, чета дикобразов. Если образно. А на деле я недалеко ушел от самца обезьяны. И тем, кто говорит, что за всю жизнь в браке ни разу не захотел другую женщину, я не верю. Потому что самцам обезьяны еще свойственно врать – в первую очередь, самим себе. Когда ложь прокатывает в этой первой инстанции, дальше в своем вранье можно убедить всех.

- Э-э-э…Бред… - погрозил ему пальцем я и выронил бутылку из рук, - пойми… те… даже если ваши разноцветные любови есть – значит, они… типа … образуют некий спектр… А основа спектра – белый… просто нужно найти… его…ее… Основу… Белый, в котором все цвета. Иначе говоря - ту единственную, в которой заключены все тетки мира… Вот и все…

Мой попутчик сморщил лоб и чуть не свалился на пол от умственного напряжения.

- Да, найти белый… бе-э-э… - сказал я, и меня вытошнило на вагонный пол.

*Мы*

Я открыл глаза. За плацкартным окном мутнело утро. Вагон храпел на все лады. Я отхлебнул минералки, пытаясь проглотить пивную изжогу, взял из пачки сигарету и двинулся в тамбур.

Когда я чиркнул зажигалкой, в тамбур ворвался Человек-Крыса.

Шило в его руке успело царапнуть мне живот. Мои очки слетели с носа.

- Ах ты п-падла, - успел прорычать он перед тем, как я сломал ему кисть и сдавил горло. Его оружие брякнуло на пол.

Я рванул его на себя, как учил когда-то инструктор по рукопашке, насадил на колено.

Потом прижал дергающееся тело к стене и, пристально глядя в маленькие глаза, начал сжимать кадыкастую шею.

Человек захрипел. Я продолжал сжимать пальцы до тех пор, пока его жизнь не обмякла. Затем я изо всех сил дернул боковую дверь тамбура, и металл поддался. Летящее за бортом утро обдало терпкой зеленой свежестью. Я подтащил тело к выходу, покрепче уперся ногами в пол и выбросил его куда-то в бегущие серо-зеленые полосы, вслед швырнул шило и разбитые очки. Туда же полетел окровавленный свитер.

Заперся в туалете, осмотрел царапину на животе. Ерунда.

Я бросил в лицо горсть железнодорожной воды и взглянул в большое волнистое зеркало.

Из мутного стекла на меня смотрели светлые глаза под спутавшимися белыми волосами. На меня смотрели дурацкие рыжие усы и рыжая борода. Смотрели широкие плечи и большие лапы похмельного викинга.

Они ухмылялись.

Они говорили:

Кого ты хотел обмануть?