Литература

Часть первая. Злая дорога

Серая трава, та, что из последних сил по обочинам растет-тянется, пахнет плохо — мочой, разлагающимися остатками пищи и прочими малоприятными вещами, от которых желудок хочет вывернуться наизнанку. Поэтому Иуда, согбенный от усталости, еле передвигающий разбитые ноги, старается держаться ближе к середине дороги. Все апостолы знали о его причуде – Иуда не выносил дурных запахов – и подсмеивались над ним, стараясь только, чтобы обидные реплики не достигли ушей Христа. Суровый учитель мог наказать, и даже недалекий Фома понимал, что холодное молчание в ответ значительно страшнее, чем лишиться пищи на день.

Куда ведет дорога и зачем идти по ней? – Иуда не знает. Она – длинная, серая, даже на ощупь бесконечная — сама легла ему под ноги и теперь тянет за собой, ведет куда-то, к известному лишь ей окоему.

Человеческие ноги способны выдержать многое, особенно если за последние месяцы они вымеряли шагами всю Иудею. Но как устают люди – от общения друг с другом, от плохой воды, после которой шелушится кожа на руках, от ночевок под холодным небом. Усталость накапливается в теле, и бессовестная память, которая никак не хочет дать одинокому путнику покоя, выдумало новую пытку — заставляет того переживать все заново: картинки из прошлого накладываются на то, что видят готовые закатиться в обморочный покой глаза, на дорогу под пыльным солнцем жаркой Иудеи.

И вот Иуда не один:

Чем ближе Иерусалим, тем многолюдней становится дорога – караваны, купцы, солдаты, проповедники, празднично одетый люд, устремившийся на Пасху в город. То и дело апостолов обгоняли всадники – римские гонцы, и тогда Фома, что-то натворивший в прошлом, о чем он никогда не рассказывал, втягивал голову в плечи, сгибался, становился маленьким и неприметным. Но только топот затихал, как он снова выставлял вперед свою гордую рыжую бороду, которую так любило солнце. Рядом, придерживаясь за плечо юного Иоанна, ковылял Матфей – измученный болезнями человек, который на третьем десятке своей жизни больше напоминал усталого старичка, нежели зрелого мужчину. Его-то и жалели все, даже Иисус выделял среди учеников. Хотя Матфей не терпел этой посторонней сладенькой жалости и на любое общее дело бросался первым и работал, покуда хватало его немногих сил. Но когда руки переставали его слушаться, отходил в сторону.

Петр – брат Завидеев и Андрей, шагавшие позади Христа, по друг с другом не разговаривали, изругавшись утром, когда не поделили удобный для сидения камень и даже несколько раз, пока апостолы готовились к пути, успели обменяться тумаками.

Иуда смотрел в их спины, думал и не находил в этих двух тех черт, за которые стоило их любить. К тому же он был твердо уверен, что вечером Петр обязательно обманет товарища при раздаче пищи или будто бы ненароком зацепит больной бок Матфея, чтобы после многословно и неискренне извиниться.

Только Христос, ради которого Иуда отправился в этот путь, было добрым и необычно светлым среди этих людей.

Часть вторая. Беседы проповедников

«Нет мне покоя», - вздыхает Иуда: лезет назойливо из памяти первый день в окружении учеников Христа.

…Жалкий человечек Иуда. Люди обжали его со всех сторон, хоть и вытягивал Иуда из всех сил голову вверх, но не мог разглядеть того, что происходило внутри человеческой стихии. Несчастному мытарю не удавалось сдвинуться с места — так больно давили со всех сторон чужие спины, локти и мешки. Иуда прощает такое отношение к себе, маленькому еврею, совсем незаметному на фоне величия великой Римской империи, которую он представляет здесь.

Привычка не замечать обходилась евреям слишком дорого. Ну, конечно! Они были куда выше его — даже ростом, а встретиться с Иудой взглядом получалось лишь тогда, когда кто-то опускал глаза, чтобы высмотреть упавшую под ноги монету.

С высоты птичьего полета, куда бедному еврею никак не подняться, можно разобрать, что человеческого столпотворение имеет свой центр. Как завихрение звезд в холодном, прозрачном до пронзительной черноты небе, в центре которого — огромной звездой, отблескивающей разными цветами — фигура человека.

Это Христос-плотник, проповедник из Иудеи. С ним одиннадцать учеников. Мытарю известно точно, что Христос способен исцелить каждого, кто приблизится к нему. Но пробиться к проповеднику невозможно. Мытарь видит вокруг учеников-апостолов, видит их глаза и выщеренные в злости рты — цепные псы, которые следят за каждым, кто приближается к их учителю. Иуда по привычке считает: одиннадцать пар злых глаз, двадцати двух рук опасные жесты – «Исусовы цепные псы, за верными спинами которых, верно чувствуешь себя в безопасности, словно за высокой стеной римской крепости».

Но все-таки у Иуды все-таки получается подобраться подбирается поближе, хотя это и стоит ему чувствительного удара в спину. Больно…, дыхание перехватывает…, в глазах кружится, но тянет посмотреть в Иисусовы бездонные глаза — вдруг и такой малости хватит…

Иуда болен пустотой внутри. Как всякий еврейский мальчик, он верил, что ему уготована судьба Мессии. С возрастом мечты вместе с многозначительными детскими играми ушли. Когда на щеках стали пробиваться волосы, а голос стал ломаться, он мечтал о малости от того большого — хотелось быть учителем в синагоге. А стал сборщиком римских налогов. С того времени внутри Иудиного тела страшная, голодная пустота, которая за неимением другой пищи пожирает его самого.

Ровной шелест слов бродячего проповедника стекает, словно вода бесполезного осеннего дождя, по изгибам изувеченной души. И было бы все происходящее на площади забыто Иудой, затерто суровыми жерновами его памяти, если бы не…

Сам Иуда назвал это чудом, ибо превыше всего этот маленький иудей почитал суровую прагматику римских законов.

Когда отошел Христос от новичка — раскаявшегося мытаря, бросившего государственные деньги в пыль, его обступили апостолы, которые молча рассматривали Иуду, словно и не человек это был.

- Что привело тебя к нам, человек из Кериофа? – сурово спросил Петр, выглядывая что-то в лице Иуды страшными глазами бесноватого.

Мытарь испуганно пожал плечами в ответ – он не знает, какая сила разжала его пальцы и отчего кошель с римскими деньгами упал под ноги. Пальцы и сейчас болели, их сводила-отпускала судорога. Иуда понимал, что меньше всего апостолом нужна его откровенность, поэтому он думает, что сказать такого и что не могло бы быть истолковано неправильно.

- Наверное, вера в чудеса! – хохотнул Андрей, поддерживая друга. – Или быть может любовь к чужим деньгам. Поверь, Иуда, наша казна пуста!

- Я ищу правду, - выдохнул мытарь.

- Еще один блаженный, - зло сплюнул Петр. – Не переводятся в мире дураки. Но так как ты бросил свой пухлый кошель на дорогу, чтобы идти за Христом, мы принимаем тебя в свое братство.

— Вот редкий случай, когда раскаявшиеся дураки на пользу. — сказал Петр, указывая на Иуду пальцем. — Надеюсь, что теперь нам будут больше подавать. А посему доверим тебе наш кошель. И горе тебе, мытарь, если он будет по-прежнему пустым…

...Ах, Христос, Христос, зачем возвращать к жизни мертвых ради чудес? Кем был тот Лазарь, покуда ты не пришел к нему? Знал ли он о тебе? И был ли рад новой жизни он, смердящий и покрытый червями, которые продолжали сладко вгрызаться в разлагающуюся плоть?

В дому сестер Лазаря, в Вифании, улучив минуту, когда апостолы разбрелись по селению, а Христос остался в доме гостеприимных женщин один, Иуда решился впервые обратиться к Христу.

- Учитель, ты - Сын Божий, значит тебе точно известно, почему существует зло? И что есть добро? Ты так часто говоришь об этом, учитель, но мне не понять тебя… - И не боясь, что Христос перебьет его, продолжил. – Кого пришел ты разделять на агнцев и волков? Вот я стою перед тобой – голос мой ласков – значит, я — агнец? Но стоит отойти мне от тебя, как начну злословить и поносить тебя, и тогда я — волк. Как же решить, кто перед тобой – достойный благости быть рядом с Отцом или тот, кому предстоит печься в аду и постоянно молить о самой малой из милостей?

- Я не пришел карать, Иуда. Многое я видел; грязь во всех. Но чем больше грязи, тем ярче горит зерно чистое, которое есть в каждом. Им все прощается; никто не будет в аду, пока я буду рядом с Отцом своим Небесным, Иуда, - Христос улыбнулся.

- Но если все так, как ты говоришь, то все равны – я, бывший мытарь, просвещенный язычник-римлянин и голодный крестьянин. Ведь зернышко твое найдется и у солдата, который, смеясь, надевает грудного ребенка на копье. Оказывается, что прощение на всех одно? Почему ты не говоришь об этом в проповедях? Не боишься, что после, как ты отпустишь учеников проповедовать, знание это станет тайной, уделом избранных? Не милостью, но страшным кнутом?

- Нет, Иуда, не будет так. Это для тебя прощение значит многое, и потому ты готов его принять. Другой же отбросит всякую возможность быть прощенным, как камень, попавший в сандалий.

- Ты только говоришь, Христос, но будешь ли прощать? И как прощать? — Иуде хотелось плакать от какой-то острой, непонятной боли, словно внутри него, там где была пустота, что-то зашевелилось.

Дорога, дорога – сколько тебя самой? Может ли Иуда, - да что там Иуда! – может ли кто-то избежать тебя? Почему так ноет сердце – опасный вестник?

…Единственным в свите апостолов человеком, с которым Иуда позволял себе спорить, был Матфей.

- Чего стоит жизнь? Немногого! – задает вопрос и сам отвечает на Иуда, поглядывая на Матфея. – Вот живет человек, не тратится, а рядом другой, который, наоборот, выбрасывает на ветер все, что было собрано его родителями. Жизнь праведная и неправедная, но итог общий — оба умирают. И, может быть, над последним будут горевать сильнее, чем над тем, кто копил всю жизнь деньги.

- Тебе, Иуда, над книгами мудрить надо было, а не собирать деньги с бедных евреев, — питался бы светом истин. Но с нами Бог, - гордо отвечает Матфей. – Нам обещана вечность во спасение, к чему тогда страдать над смыслом жизни?

В беседу ввязался догнавший собеседников Варфоломей, противный мужик, который во всем сомневается – просто так, от собственной дурости.

- Для неба Христос – сын, — говорит он, — который он со свитой дураков сейчас бредет по пыльной Иудее. Возможно, он – Сын, а может и нет. Но проповедует неплохо…

- Не надо, Варфоломей, не смей так говорить, - покачал седой головой Матфей. – Ты оскорбляешь вечную душу Иуды, которая так тянется к Христу.

Что было в том разговоре, Иуда и сейчас не мог понять; но опустошенная душа, уставшая, желающая покоя, возвращает его назад.

Часть третья. Искусство лицемеров

Рядом Иерусалим – город римских законов и иудейского бога — виден на горизонте серым облаком, упавшим на землю.

В нескольких часах пути от него на время недолгого отдыха Христос призвал к себе учеников и жестом указал им сесть вокруг него; наступило время проповеди. К апостолам присоединились богомольцы, и постепенно вокруг Христа собрались несколько десятков человек, которые жадно ловили каждое слово, ибо слава Христа уже достигла столицы римской Иудеи.

- «Счастливы нищие духом, - сказал проповедник и пояснил, - ибо их есть Царствие Небесное. Счастливы плачущие, ибо они утешатся. Счастливы и кроткие, ибо они наследуют землю…»

- Иуда, гляди, как они слушают его слова! - вдруг обжег шепотом затылок Иуды усевшийся позади Петр. – А теперь подумай, что для них главное – сам Христос или его проповедь? А, мытарь? Здесь собрались десятки людей, в Иерусалиме их будут сотни, и все это когда-то сложится в огромные тысячи. Беда лишь в том, что Христос один, и для того, чтобы собрать эти тысячи, должно пройти много-много лет.

- «…Счастливы алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Счастливы милостливые, ибо они помилованы будут. Счастливы кроткие сердцем, ибо они Бога узрят…»

Иуда дернулся, чтобы обернуться, но остановился, глядя как медленно встает с носилок расслабленный, которого родные везли в Иерусалим, и как кривит его рот счастливая улыбка, и дрожат усохшие, почти лишенные мышц ноги.

«…Счастливы миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божьими. И счастливы изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное...»

А Петр продолжает:

- Мы ученики его, мы - первые. Жаль, что Христос моложе многих из нас, и будет жить долго. Но кто запретит нам проповедовать от имени его в других городах, чтобы побыстрее сложились эти многие тысячи? Надо только подождать немного, чтобы познать силу его чудес, и тогда мы – я, ты, Иаков, Фома, все двенадцать станем равными ему.

Иуда всхлипнул; резко обернулся, чтобы ткнуть Петра кулаком в лицо, целя в его шевелящиеся тонкие губы. Не вышло – Петр перехватил его руку, завернул за спину, вынуждая повернуться снова к Иисусу. «Не искушай», — судорожно выдохнул Иуда; было больно.

- «…Счастливы вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить на меня…»

- Гляди, Иуда. Это только начало. Но когда придет наше время…

- Не придет, - всхлипнул Иуда, и те, кто стоял рядом, услышали его. Рука занемела от боли, но Петр сжимал ее сильнее.

- Гляди, мытарь, гляди. Разве тебе не хочется земной славы? Неужели ты так глуп, что веришь каждому Христову слову?

Догорели последние слова: «… Будьте совершенны, как совершенен Отец наш Небесный».

Солнце село в положенное ему время. Петр отпустил побелевшую руку Иуда.

Чуть позже Иуда нашел Христа на берегу реки. Учитель сидел на камне, рядом лежал такой же, на который уселся ученик. Не отдавая себе отчета, Иуда принял ту же позу, что и Христос. Тишина, хоть и была она прозрачной и слышалось в ней дыхание двух мужчин, между ними была недолгой.

— Боже, как страшно… — вдруг заговорил Христос, — я говорю слова — не самые плохие, не самые хорошие — такие, которые, на мой взгляд, самые правильные… И мне не страшна вся Римская империя с чиновниками и легионами, пугает совсем другое — чувствую, как будущее уже рвет меня на части, вытаскивая из проповедей одно и пряча другое…

— Иоанн, Матфей, Лука записывают за тобой, и ты всегда можешь проверить, как – правильно или нет – они делают это…

— Кто знает, Иуда … Может пройдет несколько лет, и тогда в мире людском будет столько Христов, сколько решивших, что они имеют право толковать и доносить слова мои до других, переворачивая все по своему и для своих… Это будущее уже сейчас безжалостно рвет меня на куски, я не знаю, которые из моих слов потребуются будущему, а которые нужны сейчас…

Иуда встает, ходит – несколько шагов назад и столько же обратно; останавливается:

— Как защитить тебя, учитель? И что в моих силах, какие права дает мне любовь и безграничная вера в твою проповедь?

— Многое, Иуда, — отвечает Христос. — Я не знаю того, что думаешь ты, когда глядишь на меня. Я даже не смею подозревать о пределах любви и веры твоей, и к чему может подтолкнуть источник души твоей. Но все, что ты сделаешь, будет правильно … для тебя, и все, что ты не сделаешь, будет проклятием … и тоже для тебя.

– Кто знает, Иуда, на что способна любовь, особенно тогда, когда она подпитана верой, — продолжает Христос, задумчиво глядя на воду. — Чтобы сохранить верность любимой, горячий юноша убивает себя, а другой – и тоже ради любви – убивает сотни. И все это с горячими словами благодарности Богу за то, что они могут сделать это…

Иуда смотрит на Христа; чувствует, что что-то понимает в словах Христа, и это что-то ему близко. Но другое, еще более великое, прячется от его понимания, хотя Иуда почувствовал его нутром своим, которое сладко вздрогнуло при последних словах проповедника.

— Что пошло не так… — продолжает Христос. — Что-то пошло не так… Я веду за собой двух и десяток человек, с ними еще люди, которые слушают и тщетно пытаются понять мои слова. Сегодня они – звуки, умноженные на другие звуки и звуками прибавляющиеся, но это и зерна, которые завтра станут ростками и которыми будет питаться вера… С годами таких будет становиться больше. Но уже сейчас что-то пошло не так… Совсем не так…

Иуда внезапно понимает, что они уже не просто собеседники — они один голос на двух. В такие минуты - Иуда еще помнит немного себя — ищешь внутри любую откровенность, чтобы продолжить это редкое свойство общения. И, не чувствуя больше препон, Иуда говорит:

— Я люблю тебя, Христос…

И в ответ слышит, эхом исходящее от учителя, шепотом, горячим воздухом:

— Я люблю тебя, Иуда…

Иуда чувствует: их двое и их миллионы Солнце печет спину голубые глаза Христа улыбаются ему и все они в ветре который приносит к ним звуки и запахи…

Потом их нашли апостолы, и с ними не было Петра. И столько в Христе и Иуде было общего, что пришедшие побоялись потревожить их молчание, и сами смолкли, и молчали, и сели рядом с ними, чувствуя, что чувствует Иуда: серая трава жадно тянет капли влаги из пересохшей почвы к которой солнце не знает пощады…

… Поздним вечером Иоанн привел всех в домик, который снял Иуда. Стол уже был накрыт, Иуда потратил все собранные во время проповеди деньги, чтобы отпраздновать прибытие в Иерусалим.

Апостолы уселись за стол и примолкли. Христос по обычаю благословил пищу. Ученики радостно зашумели; полилось вино в глиняные чашки.

Рядом с Христом сел Андрей.

- Учитель, а что будет завтра? Кем станет каждый из нас, если все, что ты говоришь, сбудется?

- Не завтра, но сегодня, - ответил ему Христос. – Кто-то отдаст меня на смерть, другой покинет.

- Но кто тебя предаст? Назови его!

Христос пробежал взглядом по апостолам, все были заняты, и только Иуда не ел, с отвращением наблюдая, как Фома пытается проглотить огромный кусок мяса. Наверное, он почувствовал, что Христос смотрит на него, потому что вдруг залпом выпил свое вино, бросил чашку на стол, поднялся и вышел в другую комнату. Вслед бросился Иоанн:

- Иуда, почему ты злишься? Может у тебя болит зуб или на душе неспокойно от содеянного в прошлом? - участливо глянул ему в глаза Иоанн.

- Добрый, славный Иоанн, ничего у меня не болит, и не в чем мне раскаиваться.

- Так что же случилось? Расскажи мне, я пойму.

Тогда Иуда, нервно потирая руки, начал:

- Я жил в родительском доме. Там было хорошо - меня одевали и сытно кормили. Потом я поступил на государственную службу, и хотя меня все презирали, я всегда был одет и сыт. Потом в моей жизни появился Христос, и все переменилось...

- Так и со мной...

- Не перебивай, - оборвал апостола Иуда. - Мир переменился, я переменился. Все рухнуло в одночасье и первой - моя спокойная и размеренная жизнь. Часто мне кажется, что я — всего лишь малая, незначительная частичка чего-то, и мне становится до ужаса страшно от того, что кто-то незнаемый будет судить Иуду за те грехи, которые совершены в прошлом. Мой мир кончился, так почему же я должен быть добрым?

- Так прими этот мир, Иуда! Тебе сразу станет легче, - уговаривал Иоанн. - Ведь мы живем в новом мире, потому что Бог дал нам своего Сына, чтобы все - грешники и праведники - смогли спастись.

- Нет, Иоанн! - закричал Иуда. - Нет! Подумай, где он был раньше? Почему пришел только тогда, когда я уже проел свою душу? И теперь меня пожирает совесть, потому что перед тем, как заснуть мне приходится вспоминать весь прошедший день и мучиться — не согрешил ли я? Это ли обещанное блаженство?

- Врешь ты все, Иуда, - обиделся Иоанн. - Ничего ты не проел, не мог ты проесть свою бессмертную душу. Просто в ней еще много темного, от которого ты не смог отказаться. Но ты это сделаешь, сможешь, потому что ты сильный, Иуда!

- Ах, Иоанн, - вздохнул Иуда.

- Нет, ты постой, - продолжил Иоанн, словно и не заметив смеха. - Тебя просто не искушали, как Христа. Он смог отказаться от диавольских прелестей, значит и ты, его ученик, сможешь! И тогда мы увидим - проел ты душу или нет. Может она уже воскресла, а ты просто не замечаешь ее, потому что не знал до этого - какая она!

- Спасибо, Иоанн, - снова стал серьезным Иуда. - Я это проверю.

Он поднялся и пошел к двери. Иоанн смотрел ему вслед, а потом закричал:

— Почему ты оставляешь нас, Иуда?

Иуда оглянулся и повторил:

- Спасибо, мой добрый Иоанн.

Потом решительно вышел во двор…

Часть четвертая. Тридцать первый серебряник

- Обычай требует спросить: ты пришел с доносом, Иуда? - оборвав долгий рассказ мытаря, встал из-за стола первосвященник Анна.

- Да, - твердо, без колебаний ответил апостол. - Я пришел с доносом на странствующего проповедника.

- Нет ли в твоих словах личной обиды или зависти?

- Нет.

- Что ж, пусть будет так.

Анна посмотрел на Иуду. Тот стоял прямо и смотрел куда-то за спину первосвященника. Анна снова сел, откинулся на спинку стула, зачем-то взял со стола стило, покрутил и вдруг резким движением бросил его обратно.

- Знаешь ли ты, Иуда из Кериофа, что всякий раз, когда в Иерусалим приходят бродячие проповедники, кто-то из учеников рано или поздно приходит сюда с добровольным доносом на своего учителя. Но что привело тебя? - обратился он к Иуде. - Каждый из них хочет занять место своего учителя… Но что движет тобой, мне не понятно…

Анна встал и принялся расхаживать по комнате, рассуждая вслух:

- Деньги тебе не нужны, слава тоже... Хотя, Иуда, догадываюсь. Есть такая порода людей, которая никогда не принимает на веру чужих слов. Их натура требует все проверить и обдумать. Честно говоря, Иуда, не удивлюсь, если когда-нибудь увижу тебя на рынке, где ты, как завзятый торгаш, пробуешь серебряную монету на зуб, перед тем как положить ее себе в карман. Что же наговорил твой учитель, если ты готов отдать его римлянам с обвинением в государственной измене?

Иуда молчал, двигались только его руки: пальцы судорожно скребли ткань одежды, будто судорога не давала им покоя.

- Нет, Иуда, - продолжал Анна. - Я не требую открывать мне душу. Я не исповедник и не судия. И то, что я сейчас скажу, я повторяю каждый раз, когда в эту комнату приходят с доносом. Подумай, Иуда, подумай хоть раз, что будет с нами, если учитель твой окажется долгожданным Мессией?

- Он обычный человек…

- Ты свободен, Иуда. И надеюсь, то, что сидит внутри тебя, наконец-то сыто…

Только после этих слов Иуда поднял глаза и посмотрел в лицо Анне. Всего несколько секунд, но Анне и этого было достаточно.

- Можешь идти, Иуда. Римские порядки обязывают меня заплатить тебе за донос. С годами мне все чаще кажется, что это очень мудрый обычай - ты становишься соучастником правосудия или преступления. Стоит ли твоя, непонятная мне, страсть этого?

Иуда неловко принял протянутый первосвященником мешочек, развернулся, чтобы идти, но остановился. Хотел что-то сказать, но Анна опередил его:

- Я не возьму обратно деньги и не верну донос. Деньги можно раздать нищим или пожертвовать в храм, но я бы выбросил эти нечистые серебряники... Уходи, Иуда из Кериофа, уходи!

Апостол выскочил на улицу, под яркую луну. Несколько минут постоял, потом медленно пошел к проклятой Лысой горе.

…Закон в отношении преступников-инородцев суров. Буква римского права назначает за провинности смерть – и вору, и убийце. Проповеднику, которого ночью арестовали в Гефсиманском саду, приговор еще не вынесен. Нет формальных причин для начала расследования, поэтому еврея предали бичеванию, в ходе которого скучный римский чиновник уточнил его имя и место рождения. Потом Христа оставили до утра в покое. Он спал, обхватив руками холодные стены своего узилища.

А когда зашумела рыночная площадь, к прокуратуру приехал Анна. Еврей был необычно задумчив.

Часть пятая. В тени распятия

В комнате одиннадцать апостолов. Иоанн поглядывает на дверь, он еще не отошел от страшного известия, что Христос арестован.

Фома сидит за столом, и кувшин с вином перед ним быстро пустеет. Петр ходит из угла в угол, и ни на кого не смотрит. Потом он остановился, и кинулся – через себя – в омут:

- Я был в Гефсиманском саду, когда Христа арестовали. У меня был меч, и я бы дал ему уйти, но Христос сам остановил меня. Он отобрал меч, и мне пришлось бежать.

Апостолы испуганно смотрели на него; молчали; пили вино; думали.

«- Остановись, проповедник! Именем Рима ты арестован!

Христос поднимает глаз на римских воинов и смиренно встает, повинуясь жесту солдата. Поднимается и Петр, в руках которого появляется меч, который до последней минуты прятался под одеждой. Он замахивается на солдата, почти достает, но тот уклоняется, и меч втыкается в землю. Петр падает, потом вскакивает и бежит прочь. Меч остается на земле, его подбирает солдат, который с удивлением смотрит вслед скрывшемуся в зарослях Гефсимана апостолу»

Иоанн смотрел на товарища; потом оказалось, что слышал его только он один. Остальные были заняты попытками собрать воедино вдруг разрушившуюся жизнь.

- Потом мне встретились солдаты, вокруг которых были прокаженные, которые ночуют в саду. Одни из них закричал, что узнал меня, что он видел, как я с мечом в руке бросился защищать проповедника. Солдаты схватили меня, но я отрекся – я сказал, что не знаю ничего.

«Петра нашли прокаженные, когда он присел отдохнуть. Словно стая охотничьих собак, которыми римляне травят зверя, больные окружили его, замельтешили вокруг: «Вот он! Это тот самый!» Апостол подскочил, чтобы бежать, но его не пускали прокаженные. От них шел острый запах пота и сладкий – как от гниющих листьев — разлагающейся плоти. Один прокаженный – вместо рта огромная язва, в которой блестят необычной белизны зубы - упал на карачки и попытался укусить Павла за ногу, но тот вовремя заметил опасное намерение и встретил пинком. От боли прокаженный завыл, перевернулся на спину и стал размазывать по лицу кровь, отчего через несколько минут его лицо засияло под светом луны страшной маской.

Через несколько минут к Павлу подошли солдаты. Прокаженные расступились.

- Не ты ли был с проповедником? - спросил римлянин еврея с усмешкой. – Не ты ли угрожал жалким мечом величию Рима?»

Иоанн воочию представил, как пляшут вокруг мрачных римских солдат-статуй прокаженные, изъеденные язвами тела, а их скрюченные пальцы указывают на несчастного Петра, и его чуть не стошнило.

- Я не понимаю, почему они меня отпустили. Они мне поверили на слово!

«Больно ударили в лицо, потом еще раз – уже ничего не чувствовал, а когда упал, от души добавили ногой… Как от глупой веры в чудеса может больно сводить шатающиеся зубы!…

Уходили, смеялись. Римское величие снизошло до жалкого еврея».

Иоанн отвернулся от друга-апостола.

Матфей, у которого поясница предчувствовала плохое еще с вечера, выбрался на улицу. Ему было страшно, болело сердце так, что отнималась левая рука. Он страдал.

- Ему не нужна наша помощь, брат. Он же Сын Божий. Слово его не оставит следа от темницы, взгляд перетрет веревки, - убеждал Фома Петра, которого своим огромным телом зажал в углу комнаты. – Давайте тихо отсидимся, потом уйдем. Он нас найдет сам, непременно найдет.

- Ты стал благоразумным, Фома, - шипел-отвечал Петр, - ты рассуждаешь очень правильно, и я бы, будь на месте других, послушался. Но я – это еще не они. Ты сначала убеди их…

Самому же Петру очень хотелось выглянуть в окно, чтобы в который раз убедиться, что не стоит на улице римский патруль, который пришел его арестовывать. И отсутствие римлян у дома тоже было странным…

Так прошел день, за ним - ночь и наступило утро.

Часть шестая. Земля невинных

Все повторяется: Иуда идет в толпе, которая сопровождает осужденных, но не может подобраться ближе, чтобы увидеть Христа. Иногда он лишь видит крест, который тот тащит на себе. И еще Иуда встретил Матфея, которого также тянула за собой толпа. Отпрянув друг от друга, они разошлись, толпа тащил их вверх, к Лысой горе.

Там римские солдаты отжали шумных евреев, пропустив в кольцо только осужденных. С них сняли кресты и дали отдохнуть.

Десять минут заслуженного покоя.

Потом их привязали к крестам, римский солдат вбил в руки и ноги гвозди. Обреченные кричали – вместе с ними Христос. Потом, спустя несколько отрывистых команд, кресты вздернули вверх. Распятые кричали от боли.

Темнело, становилось холодно. Когда Иуда оглянулся, выяснилось, что зрителей осталось двое – он и Матфей. Иуда подошел к Матфею — глаза обморочено закатились, рука трет грудь, там, где должно быть сердце.

- Он страдает… Он – Сын Божий… Отец заберет его от нас… - шептали губы Матфея. – Он страдает за наши грехи, мы не спасли его. Мы испугались, мы захотели жить, хотя должны были висеть рядом с ним…

- С какой бы радостью ты бы принял мученическую смерть! – хлопнул его по плечу Иуда и, дождавшись когда Матфей придет в себя, признался. – Так знай, это я его выдал его римским властям!

- Не верю…

- Еще бы немного, и вы бы сами убили его… «Ах, он такой добрый, он такой чудесный, он такой славный, и он так нам мешает!» – повторил интонации Петра Иуда. – А?

Апостолы бежали из Иерусалима следующей же ночью после казни. Бежали тайком, как воры, - оглядываясь, и от страха в каждом ночном движении им чудилась римские солдаты.

На их пути стоял Иуда (вероятно, это была последняя встреча Иуды с людьми, так как несколько часов назад он приобрел у вдовы горшечника земельный участок). Они молча обошли его, избегая смотреть в глаза. Потом он мог видеть только их спины.

И вслед сказано было обидное:

- Христос на смерть пошел, а вы! Каждый из вас считает, что его путь куда тяжелее Христова…

Они услышали и содрогнулись от его беззвучного смеха, обращенного к окаменевшему небу.

4 ИЮНЯ 2000 ГОДА

26.08.2003 8:53:07