Литература

Она слишком вульгарна. Сейчас она пьяна. Пьяная пятидесятилетняя женщина. Нет ничего отвратительнее. Но мне нравится. Точно близость у нас какая-то. У нее текут слюни, она плачет, рассказывает о своей любви. Кристально чистой, кристально невыносимой. Ясен хуй, он ее бросил, ясен хуй, он подлец, ясен хуй, когда они сношались, он клялся ей в верности. Телячьи нежности. А она…. Она, безусловно, его любила. Я хотел ее ударить с самого начала. Я хотел ее бить, пока несдерживаемые ею слова не растворятся в пустоте.

Она в халате, закинула ногу на ногу, курит, подпирает голову рукой. Иногда вытирает слезы, глаза размазались, тушь затекла в морщины. Пудра вместе со слезами и потом течет по шее. На которой красуется золотистая цепочка.

- Если бы она была бы крепкой, я бы давно на ней повесилась, - говорит она мне с печалью в глазах. Пьяная старая женщина. Ушла ее жизнь, ушла. Молодость, радость, все истекло. Ею все брезгует. Один маньяк поймал ее около дома, нагнул, стянул трусы и, увидев старость, только обоссал её. – Хорошо, что не убил, - мелькает у меня мысль, от которой попахивает иронией. Нет, она не разжалобит меня, она вызывает во мне презрение. И мне это нравится. Я слишком гордый и тщеславный, чтобы общаться с людьми не упавшими, не потонувшими в грязи. Мне нравится чувствовать себя выше всех. Выше. О если бы мне дали автомат и сказали: «иди». Я бы убивал людей все дни напролет. Устроился бы на самую тяжелую высокооплачиваемую работу, чтобы покупать патроны.

Я наливаю ей водки. Она пьет, закинув высоко голову. Умеючи пьет, как мужик, как гребаный алкаш. Хотя она не слишком синяя, так немножко синеватая. Главное старая. Климакс, хуе мое. Но она по-прежнему хочет любви, только почти в исступлении отрицает это. Всякая женщина хочет любви, даже самая дрянная. Ненавижу произносить телячьи нежности, мне кажется, я становлюсь похож на того мудака из «Дома 2».

На подоконниках красуются фиалки. От них несет табачным дымом. Здесь все давно прокурено. И хозяйка, и цветы, и телевизор в зале.

- Ладно, что я, в самом деле? – неожиданно спохватывается она, - жизнь не кончена. Она с серьезностью в лице тушит сигарету в пепельнице. Встает, шатаясь, идет в ванную, там умывается. Я банально жгу спички. Она еще на что-то надеется. Ее ненавидит даже дочь. Дочь бьет ее сланцем по лицу, когда она, закрываясь от ударов, извивается на полу.

-Сука, сука ебаная, всю жизнь мне испортила, - кричит дочь с наполненными кровью глазами. Дочь тоже выпивает иногда. Иногда дочь приводит домой поебанных жизнью мужиков, ясен хуй тоже пьяных. Эти мужики бьют саму дочь. Сейчас дочери нет дома - в оздоровительном лагере, ночная смена. Она повариха у нее блядки с пьяными пионерами. Пионеры любят женщин – у них гормональный психоз.

Наташа, а точнее Наталья Геннадьевна, так зовут мою сегодняшнюю женщину. Ревучую и проклинающую жизнь. Она хочет любви, но способна ли она на нее? Ведь любить, значит перестроить себя, а какая может быть перестройка в пятьдесят лет, когда все закостенело, когда характер закалился настолько, что его не прогнешь? Можно только сломать. И жизнь именно ломает. Она приходит из ванной. Наташа, а не жизнь. Старается улыбаться. Быть может, у нее сегодня самый хороший день за несколько месяцев. Она должна веселиться, мы с ней обязаны сегодня потрахаться.

Еще днем она торговала арбузами. Гладила их округлости, взвешивала. А вечером она уже пьют водку в компании молодого человека. И она знает, что спустя какое-то время этот молодой человек вставит в нее свой пышущий жаром орган. Она может представить, насколько это приятно гладить молодой тело, не обросшее животом и не покрывшееся апельсиновой корочкой. Она могла об этом только мечтать. Почти то же самое, что гладить арбузы, только намного приятней.

Я тоже улыбаюсь ей, хотя она мне вовсе не нравится. Круглое лицо в морщинах, черный макияж, нос веснушчато-желтого цвета и карие глаза. Тело полное, сисек почти нет, да и те которые есть, висят лопатой. Нет, она не прекрасна. Единственное что мне в ней нравится это то, что она собой олицетворяет жизнь. Таких как она, большинство. В ее возрасте красивых единицы. На сотню одна. Если не на тысячу.

Много раз думал о том, что бодрит этих женщин? Будь она замужем или нет, какова их мотивация к жизни? Когда дети, если они, конечно же, есть, уже выросли и свободно посылают их нахуй, избивают сланцами, или, если воспитаны, просто говорят: «Мама, не вмешивайся я уже взрослая, и сама знаю, что мне делать». Что бодрит этих женщин? Что бодрит тех, кому осточертел член мужа? Что бодрит тех, которые захлебывается в недоебости? Может быть, телевизор?

Некоторых да, но не всех. Одна мне даже и сказала так, когда какие-то подонки сломали ее антенну. Она сказала, что телевизор это единственная радость, которая осталась у нее. О великий климакс, это я сломал тогда антенну. И ей после этого долго пришлось упрашивать меня, чтобы я залез на крышу и починил ее.

Мотивация к жизни, вот главный козырь. У кого он есть тот, скорее всего, счастлив. Какова же мотивация у всех у них? Неужели они не чувствуют запах смерти? Если чувствуют, то, как они могут жить с этим чувством?

Когда я ебу пятидесятилетних женщин, меня заводит мысль о том, что я молод и могу шантажировать этим. Могу диктовать свои условия. Я двадцати семилетний даю в рот женщине вдвое старшей меня. Женщине, которая в 80-том году видела олимпийского мишку. И может быть, в тот же день, празднуя победу, с кем-нибудь еблась. В тот самый день, когда я только появлялся на свет, вылезая из промежности своей матери. Да, я родился в день победы Советского Союза над всем остальным миром. И тогда очень многие ее праздновали, и очень много еблись. Не знаю, было ли это знаком, не знаю, стало ли это моей путеводной звездой. Но мысль о том, что трахаешься с историей, по-настоящему заводит. О, олимпийский мишка, превратившийся в фаллос, настало время и тебя очернить.

Но я отвлекся. А между тем она стоит и смотрит на меня.

-Ты знаешь, а я ведь сейчас почти счастлива, - говорит она мне, хотя я уже знаю об этом.

Странно повисают слова, она смотрит на меня, я смотрю на неё. Пятидесятилетние женщины застенчивы, как девственницы. Они думают, что ты трахаешься с ними из одолжения. Они почему-то не могут понять, что тебе это по-настоящему нравится. И это еще одна, которая тоже заводит. Ух, сколько причин, я должен был завестись как кролик оказавшийся в одной клетке с текущей крольчихой. Я и вправду очень сильно завелся. Но, так же как и она, молчу. Я хочу видеть ее мучения. Как она произнесет это. Как она предложит. Я разыгрываю стеснительного мальчика.

Она говорит: «Ну, может, пойдем в зал?»

Тихо говорит, или же наоборот нарочито громко. Еще она может сказать. «Мы ведь с тобой не просто так встретились? Я права?»

Или совсем просто. «Может того?»

Каждая женщина уникально только в подборе слов. Думают же они все одинаково. Почти все одинаково. Я не говорю о шлюхах, я говорю о добропорядочных женщинах, которые всю жизнь стеснялись того, что у них между ног. Стеснялись того магнита, что безрезультатно тянул их на безрассудства и измену.

И мы идем с ней в зал. Я иду первый, она за мной, прихватив водку. Возможно, даже выпив на кухне еще рюмочку для смелости. Я же никогда в этих случаях не пью. Я не хочу быть смелым, хотя со временем быть слабым получается все реже и реже.

Между тем я думаю, а что, если в этот момент, придет ее дочь. И увидит, как мать ебется с парнем. Услышит, как возбужденно она дышит, увидит ее красные, как кровь, половые губы. Интересно замахнется она на нее сланцем? Хотя кто знает, может быть, дочь придет настолько пьяной и выебанной, что даже не возжелает заглянуть в зал.

Наташа садится рядом со мной на диване. Она хочет что-то сказать, но о чем говорить со мной она не знает. Да и я особо не разговорчивый. Ведь понятно, что у нас нет, и не может быть общих тем для разговора. Она включает телевизор. Говорят, что японцы всегда трахаются с включенным телевизором. Им не мешает голос какого-нибудь диктора рассказывающего о ядерном взрыве или же о нынешнем урожае риса. Этих звуков они не боятся, но боятся других, которые могут родиться в тишине, например, звук упавшей в раковину капли или же внезапный разговор соседей на соседском же балконе. Этого во время ебли они боятся больше всего

Пока мы смотрим телевизор Наташу, наверняка, терзают сомнения. Ей и неловко и, может быть, даже не хочется, но промежность это адская промежность более чем настаивает. Наташа прислоняется ко мне спиной, я обнимаю ее. О как это мило! Она подставляет мне шею, она хочет, чтобы я начал оттуда. Я целую ее под ухом, там, где складки морщин. Она откидывает голову и подставляет мне свои пухлые губы. Вы даже и не можете догадываться, насколько неприятен запах изо рта тех, которым так много лет. Вся грязь их жизни заключена в этом запахе. Я никогда не целую пятидесятилетних женщин. Я готов вылезать им пизду сверху донизу, даже если она не совсем свежа, но никогда не буду целовать их в губы.

-Пососи мне, - шепчу я ей на ухо, и она покорно слезает на пол. Расстегивает мне ширинку, стягивает джинсы. Я помогаю.

Не все женщины умеют сосать член. Как не вызывающе это звучит, но это так. Девушки почти все умеют, а пятидесятилетние женщины далеко не все. Объяснятся это временем и нравами. Сейчас секс, будь он анальный, или оральный, или вагинальный, поощряется идеологией и телевизором, раньше же, как вам известно, даже вагинальный секс считался пошлым, хотя бы на уровне культуры. Потому многие из женщин (да и мужчин тоже) были настолько добропорядочны, что не брали всякую гадость в рот. От которой, кстати, может болеть желудок. Это подтверждено исследованиями. Наберите в Яндексе оральный секс, и вы убедитесь в этом сами. Оральный секс вредный вид секса.

Но, несмотря на это, Наташа все-таки умеет сосать, мне хочется, спросить ее, заставлял ли это ее делать муж алкоголик или же кто-то другой? Может быть, тот, которого она так страстно любила? Который шептал ей во время ебли приятные слова. Но я не спрашиваю. Нельзя. Табу. Ведь даже когда ты молчишь, женщина (впрочем, так же как и ты) вспоминает прежних партнеров, особенно тогда, когда какое-нибудь движение внезапно станет до боли ей узнаваемым. Т.е, можно сказать, ты ебешься помимо нее, еще с ее воспоминаниями. Или лучше наоборот. Она ебется не только с тобой, но еще и с прежними своими воспоминаниями. И некоторые из этих воспоминаний могут оказаться по-настоящему неприятными, что сразу же приведет к завершению полового акта.

Когда она сосет член, мне представляется учительница, перед которой я провинился, и чтобы искупить свою вину, даю ей посасть свою письку. Молодую письку старой учительнице. Нет ничего лучше, чем дать свою письку старой учительнице, например, русского языка. Или математичке, которая была постоянно покрыта мелом, точно во время перемен она терлась об доску пузом или лобком.

Наташа отстраняется от члена, и слюна растягивается между ее губами и головкой. Обрывается. Я беру Наташу за руку и притягиваю к себе. Она немаленькая, она уже обо всем догадалась. Она снимает халат, расстегивает лифчик, стягивает трусы. Лезет на меня, кладет руки мне на плечи, пиздой насаживается на торчащий из меня кол. Начинаются движения сначала медленные, потом быстрые. С пятидесятилетними женщинами я могу долго не кончать. Обычно в результате родов, многочисленных половых актов и вообще жизни их влагалища растянуты и слабо обхватывают член. Она прыгает на мне как испугавшийся ребенок на коне, в который кинули пятнадцатикопеечную монету. Помните, были такие? Она не кричит, она лишь прерывисто дышит и, закатив глаза, получает удовольствие. Удовольствие, которое ей и не снилось. Удовольствие, которое она, возможно, ждала все свою жизнь. Наверняка ведь, у пятидесятилетних женщин возникает такая мысль, что если ее трахает молодой парень, то она еще ничего из себя. Симпатичная красивая невъебенная. Эта мысль точно ее бодрит.

Потом я трахаю ее, когда она стоит раком. Потом она лежит на диване, с краю свисает ее задница, а я стою на коленях. Потом мы ебемся еще как-нибудь. Возможно, мы даже устанем и на время прекратим. Она выпьет водки, я выпью воды. Она сотрет с меня пот своим халатом. Все это будет. Но в конце….

В конце я обязательно кончу ей на лицо и довольно-таки грубо размажу сперму ей по лицу. Она улыбнется, хотя, возможно, ей и не очень это понравится. Но она сделает все как надо. Как сделала бы любая женщина. И только потом, минут через десять, когда оргазм станет уходить от нее, а сексуальный голод сменится насыщением, ей станет стыдно, что она только что трахалась с тем, кто родился в день взлета Олимпийского мишки. И этот момент осмысления из всего перечисленного выше мне нравится больше всего.

2007 г. Сергей Трехглазый.