Литература

Госпиталь. Стрелка часов зависла над санитаром Игорем в белом халате. Большие рыбьи глаза навыкате сверлят нас безостановочно. Мы его заложники, а он наш. Дождаться бы смены, а там… Неизвестно, какие мечты беспорядочно порхают в его голове. Лично мне хочется домой и оттого, что в ближайший месяц это счастье не предвидится, депрессия не оставляет меня. Я здесь уже вторую неделю. Белые палаты, на окнах решетки, двухметровые санитары, синий огонек по ночам. Подъем в семь, отбой в одиннадцать. Время размеренно отстукивается секундной стрелкой от завтрака к обеду от обеда к ужину. В шесть часов всем отделением смотрим музыкальный канал. Игорь прется от попсы. «Пет шоп бойз» известный модный на то время клип: –– Круто. –– Мне не нравится. –– Заткнись, душара. –– Как умно. –– Поговори-поговори, дебилы. –– Ладно, молчу. На третий день, как я сюда попал, мне вкололи одну гадость, под названием «сера», разумеется, у неё есть какое-то медицинское название, но все его называют «сера»: –– Вот вжарят тебе серы, тогда посмотрим, какой ты псих, –– Игорь мне не верит, думает, что я симулирую. И всё же жизнь прекрасна, хорошо, что всё завершилось так, а не иначе. –– Это тебе повезло ещё, что до присяги успел, а то без «дизеля» не обошлось бы. Да не знаю я, что на меня нашло. Кстати, до службы в госпитале Игорь служил в морпехе, а потом оказался с сорванной крышей в нашем кубрике, после лечения попросил, чтобы его оставили в госпитале –– такие слухи ходили. Первые полчаса ничего не происходило, потом стало жарко, плохо, появилась тотальная вялость, двигать телом стало невероятно тяжело, руки стали невероятно тяжелыми. Санитар Леша, это было его дежурство, подошел к койке, и до меня долетели сквозь туман: ––Началось. Три дня, не меньше, терпи. Куда-то мир провалился. Какие-то видения, голоса. И вот помню, открываю глаза, палата, хочу встать, голова моментально начинает кружиться, и снова провал. Одни провалы и постоянная слабость. Ночью открыл в очередной раз глаза, вроде бы захотелось в гальюн, физически не ощущалось, просто было знание, что надо в гальюн, ну я и встал, ну и сразу же рухнул. Какое-то упрямство вселилось в меня, я встал и вдоль стенки побрел по коридору. Санитар Леша крепко спал, свернувшись на кушетке. Я уже пожалел, что взялся за это дело, но вернутся или дойти уже не имело значения, большую половину пути я уже преодолел. И вдруг все поплыло. Когда открыл глаза, на уровне глаз увидел паркет и санитара Лешу, который всё так же крепко спал. Медленно, с трудом, я встал и тут же провалился. Открыв глаза, оценил, что ничего не изменилось –– Леша все так же спал, паркет был на уровне глаз. Вновь я встал, уперся в стену и пошел дальше. Открыл дверь гальюна, добрался до унитаза и провалился, когда открыл глаза, понял, где я нахожусь. И всё же сходил в туалет и вновь упал. Никакой боли –– одни падения. Я вышел в коридор, уперся в стенку, полагая, что так лучше и снова упал. Открыв глаза, я увидел, как по длинному коридору бежит Леша спросонья перепуганный: –– Почему не сказал, что тебе надо в гальюн? И как пушинку быстро меня взял на руки и отнес в палату, что-то ещё сквозь мат приговаривая. Да –– он сильно отличался от Игоря, хотя я видел, как он жестоко умел обходиться с пациентами, но доброта в нем все же преобладала и умный он был от природы. Потом провалы стали реже, я падал все реже. Хотя после моей прыти санитары спать перестали и время от времени заглядывали в палату: –– Ну, что отлил? Ты посмотри, у тебя все в синяках, это ж сколько же раз ты упал? Только не говори, что я спал, если спросят. –– И чего ты его не разбудил, дурак, –– Игорь тоже должен был дежурить в эту ночь, но они между собой договаривались, как могли –– дело-то житейское. Постепенно, где-то на четвертый день стало намного лучше, хотя аппетита не было, Игорь стоял на камбузе надо мной: –– А ну жрать я сказал. –– Не хочу. –– Врач приказал. Молочная каша совершенно безвкусная, хлеб тянется как резина. Игорь сидел напротив нас. У каждого здесь своя история. –– Душары. Дебилы. У, психи, косари. Он от своего трепа получал наслаждение. Любил он и к карасям, и к годкам, и к перцам доезжать, но так, с опаской, на расстоянии. Леша с кинжалом сошел с ума за два месяца до демобилизации. Неизвестны причины, об этом никто не рассказывал, только ходил Леша постоянно и из-за пазухи вынимал свой воображаемый кинжал: –– Где мой кинжал, –– и рука быстро залетала-вылетала из-за пазухи. А однажды Игорь решил пошутить над ним: –– И где твой кинжал? –– Леша показал. –– А кинжала-то нет, дурак, –– Игорь нашел что-то смешное, но Леша ответил: –– Нет кинжала, можно и без него, –– ответил Леша и сделал, что-то такое с Игорем, что больше Игорь никогда с ним не шутил. А с виду Леша низенький. У Игоря была огромная связка ключей на длинной цепочке. Ключи были от отделения. Одна дверь открывается, все заходят в коридор, дверь закрывается, он идет к другой и открывает её, все снова выходят, он её закрывает, потом идёт к двери камбуза, открывает её, все заходят внутрь, дверь закрывается. Обратно та же процедура. Три раза в день, двадцать один раз в неделю. После приема пищи прием лекарств, медсестра внимательно следит, чтобы всё проглатывали, надо было показать рот, не затерялась ли там таблетка. После в курилке многие начинали выплевывать эту гадость: –– Пришлось проглотить. –– А я спрятал. У Игоря была привычка крутить цепочку с ключами, часами, намотает в одну сторону, намотает в другую и безостановочно сверлит глазами. Однажды случилось происшествие. Из всех развлечений мы имели телевизор после шести, шашки и шахматы. Вот, когда стрелка часов упрямо стояла на месте, он решил сыграть в шахматы. Звал всех по очереди: –– Садись, играй, –– правила он знал и этого было достаточно для того, чтобы выигрывать у всех, потому что никто играть не умел. Я долго искал партнера, но играть с ними было бессмысленно. Напичканные лекарствами, уколами, игроки могли думать над ходом по полчаса, а то и больше. В итоге ход отмачивался совершенно бредовый, вроде подставы ферзя. Вот Игорь у всех и побеждал. Дошла очередь до меня. Не, ну это смешно. После обеда мне вкололи дозу аменазина и сидел я под действием в никаком состоянии, а тут он зовет. Сел я на стульчик напротив и началась игра. Помню, что начал я белыми с ферзевого гамбита. В двух словах в жертву приносится вначале игры пешка, а взамен получается инициатива: –– Дурак, –– Игорь забрал пешку, а потом начался бред. Постепенно его фигуры отступали, лишались маневра, оперативного простора –– начиналась агония черных, лишь вопрос времени. А дальше Игорь стал Остапом Бендером: –– Найди мне сигарету. Когда я вернулся с «Примой» без фильтра, одной ладьи не было, король изменил свое никудышное положение на даже очень хорошее. Попытка восстановить справедливость ни к чему не привела, пришлось доигрывать партию без ладьи, но он был действительно плохим игроком в шахматы, и преимущество снова оказалось на моей стороне. В итоге он меня прогнал, когда я объявил мат в три хода: –– Пошел вон, дурак. Нас здесь около пятнадцати и у каждого своя история. Саня из Донецка до призыва долго занимался каратэ, но годки об этом не знали. В принципе он выполнял все их поручения, пока один из них не решил его побить. Закончилось бытовой травмой сломанной челюсти. Однажды его окружили годки, и он вырвал какую-то трубу, и с нею гонял по кораблю, пока его не отправили сюда. –– Оно к лучшему. Там бы ничего хорошего для меня не осталось. Когда мы ждали распределения, появился один матрос и сказал, что он из спортивной роты и набирает тех, кто занимался единоборствами. Дернуло меня сказать, что занимался каратэ. Отвел он меня в спортзал, а там их с десяток и как дали мне оторваться. Сказали, что скромным быть надо. Вот я и был скромным до того момента, когда годок совсем не обнаглел. Заказал жареную картошку. Знаешь, что это, значит, приготовить жареную картошку на корабле? Надо найти картошку, масло, соль, сковородку, место, где её можно готовить, да ещё так, чтобы офицер не заметил. Картошку надо украсть на камбузе, а потом ещё чем-то её почистить. У меня не получилось. А без картошки, какая жарка? А он на меня, да ты, да я. Лопнуло терпение. Годки бегали от него с этой трубой по палубе. Понятно, что служить ему там нормально уже не дали бы. –– Служить нормально не дают. Ладно, посмотрим, что будет, когда годком стану. Время от времени кого-то выписывают. Время от времени появляются новенькие. Часы всё стоят на месте. По ночам снятся хорошие сны. Люди уходят тихо, появляются зачастую громко. У нас палата для легких, но его почему-то положили к нам, посчитали, что он тихий. Гарсончик. Так его назвали. Вначале он был тихий. Но на второй день он начал кричать, заливаться слезами, метаться по палате. Вбежали санитары, завалили его и непонятно почему побили его, потом медсестра пришла с уколом, и с тех пор он замолчал. На контакт Гарсончик ни с кем не пошел. Со слов других он служил в офицерской столовой и пользовался в связи с этим всеобщим презрением. Якобы он к офицерам подлизывался и питался по офицерскому рациону. Скорее всего, ничего такого не было, просто людям надо кого-то ненавидеть –– вот им и показалось, что служба у него легче. Неизвестно. Только пришел он к нам полностью искалеченным психически человеком. Он не понимал вопросы, которые ему задавали. Все же у нас, его никто не трогал, а только сочувствовал. Старшина, который непонятно как оказался здесь, у него месяц до дембеля оставался, посоветовал не верить наговорам, потому что в море они ходили долго, и у гарсонов служба ничем не отличалась от других. Во всем есть свои плюсы и минусы. Тем более что офицер мог спокойно наградить моментально нарядом. Скорее всего, здесь, другая история, может быть, оклемается, и мы узнаем, в чем было дело из его рассказа. Мы так ничего и не узнали. Гарсончик стал невидимым и неслышимым, только стоял сутками у окна и смотрел на двор. Санитары пытались усадить его на лавочку да махнули рукой. Стоит и молчит, только смотрит и все тут. Игорь изредка обзывал Гарсончика, но и он перестал его замечать. Так простоял он у окна больше месяца. Покорно шел кушать, спать, курить, но окно он никому не отдавал. Именно третье окно справа. Однажды приехали его родители. Он сидел между ними, они пытались с ним говорить, но он их не узнавал. Мать украдкой плакала, а у отца был растерянный вид, он нервно теребил шапку. Наверняка шапка была лишняя. Теплая зимняя шапка, а на юге температура стояла плюсовая. Мы их видели, пока ждали, когда Леша откроет камбуз, а потом, когда пообедали, ждали, когда закроет. Ничего не изменилось, только мать уже не плакала. Горе на них свалилось совершенно неожиданно. В тот день, после прощания с родителями он занял место у окна. Часы застыли на месте, ничего не изменилось. В первые секунды никто ничего не понял. Что это было? Раздался звук, который непередаваем, человеческий голос, искаженный электроникой. Вопль, от которого всё цепенеет внутри. Гарсончик стоял у окна и орал. Не слова, а звуки зверя. И стекло окна, возле которого он стоял, вмиг превратилось в осколки, а он продолжал орать и бить стекло в кровь, порезав все руки. Всё случилось моментально. Быстрота, с которой он сорвался, потрясла всех. –– Санитары! –– Крик медсестры вывел Лешу и Игоря из оцепенения. Они бросились к нему, но он отбросил их как котят, побежал, истекая кровью и продолжая вопить, что есть силы. Прибежал ещё один санитар, и вчетвером с медсестрой они его окружили и заломили, уложили на паркет, связали усмирительной рубашкой и вкололи успокоительное, потом перевязали. Перевели его в палату для буйных. Там он и лежал, привязанный к койке всё оставшееся время. Меня выписали, а он так и остался в палате, привязанный к койке. После срыва Гарсончика в отделении дежурство двух санитаров стало обязательным. Оно, видимо, по уставу так и должно было быть, только они договаривались между собой, считая, что ничего не произойдет. Теперь санитары стали внимательными, к сожалению, даже чересчур. Все поблажки, которые они нам давали, к примеру, курение по одиночке или отлучение в палату, завершились. Мало того их контролировала медсестра. Психи они и есть психи. Игорь совсем взбесился. Теперь на каждое движение он моментально поворачивал голову и подозрительно сверлил всех глазами, даже Леша начал над ним посмеиваться, но смех напоминал смех сквозь слезы. Досталось им от командования –– за Гарсончика отвечали теперь все. Была проведена тщательная проверка личных вещей, всё лишнее, которое успело за это время накопиться, безжалостно изъяли до выписки из госпиталя. Был он из Калуги. Тогда в госпитале лежали и ваши, и наши. Сошедший с ума и умудренный опытом Коля. Высокий, худой, впавшие щеки и нескончаемый поток слов. Лекарства только замедляли его речь. Это было сожаление о том, что с ним случилось. О том, что он наделал со своею судьбой. Ждали они с товарищами демобилизации со дня на день, вроде даже приказ уже вышел. Вдвоем побили они духа, да дали им три года дизеля. Оттуда в госпиталь. Клял он всё. Флот, дедовщину, духов, дизель, санитаров, лекарства. Всё же санитары попросили его успокоиться. Ну и не унывал он никогда. То четки из хлеба скатал, то зубную пасту в воде хитро разбавлял, то рассказывал истории, как он считал смешные. Санитаров не слушался. Мог спокойно встать и пойти курить. А чё такое? Я чё те псих какой? Хотя и он зависел от настроения санитаров. На Новый год он вымутил у одного из санитаров связку ключей. Леша с Игорем тогда отдыхали, те бы не позволили. Ну, а мы вчетвером, те, которых не зависимо от срока службы, здесь все уже считали «старичками» ( не годками, перцами или духами, нет, тут имелось ввиду нечто другое, я к примеру, к тому времени мог тоже пойти в гальюн покурить, а персонал спокойно отпускал нас, хотя, когда как, все-таки даже не дух, а так, даже без присяги, короче), под его руководством направились на камбуз. Как-то хотелось ему отпраздновать Новый год. Конечно, ничего, кроме воды из чайника не нашел, долго негодовал, что ж это за Новый год. Достал тюбик зубной пасты, разболтал его в воде и пообещал, что вставит. Не вставило. Так и ни с чем легли спать. Утром ввалились Леша с Игорем на дежурство с опухшими лицами весьма. Им повезло. Праздновать они решили в самоволке, натянули гражданское и пошли в гости. Там отпраздновали и назад в часть побрели навеселе, а тут смотрят патруль стоит вдалеке. Перемахнули через высоченный забор, и зашагали в темноте. Потом смотрят, что-то знакомое под ногами, на плац похожее, какие-то плакаты военные и вдалеке, где-то человек стоит на часового похожий. Тот весь сжался, видимо растерялся. Они к нему подошли, объяснили, в чем дело и обратно через забор перемахнули. После того, как они оказались в какой-то части они моментально протрезвели и в родную часть быстро побежали. Протрезвев окончательно, утром они долго хохотали над своим приключением. Неделю тому случилось неожиданное событие. Вышел санитар и позвал меня. Мама приехала. Это было настолько неожиданно. Получение письма было радостью. А тут… Вначале не верилось. Она так и не нашлась, как в воду канула. Они её искали, но… Да, ушла она решительно, больно, но теперь я понимаю, что ждать два года того, кто вернется другим человеком желания у неё не было никакого. Банальная история. Отношения наши были нежные, но на проводы она просто-напросто не пришла. И всё. Любовь, досада, смятение, бессилие, злость, прощение…Семь лет спустя мы встретились на платформе метро, посидели в кафе, поговорили о разном, но только не об этом, как будто не было у нас прошлого. У неё муж, дочь. У меня любимая, с которой уже третий год вместе. Собственно ничего общего. Так и разошлись, а что, о чем тут говорить, между нами уже ничего общего не было. Не нашли. Ну и ладно. Уже похуй.