Литература

 

 

 

На хер

За столом сидели мать, отец и четверо детей. Дед валялся на кровати, его не кормили. Ожидали, что скоро помрёт.

Электрическая лампочка едва светила и по всем признакам собиралась погаснуть.

Телевизор «Изумруд» не включали. Мало того, что был он чёрно-белым, но ко всему прочему никто не помнил, работал ли он когда-нибудь.

Стулья шатались.

Чёрствый хлеб скрипел под ножом.

Бегали тараканы.

Три брата в семье: Максим, Денис, Владимир. И сестра Настенька. Младшенькая.

Отец разливал суп по тарелкам. Максиму не хватило.

- Тяжёлые времена пришли, - сел батя на своё место. – Жуткие. Двадцать первый год тебе уже, Максимка, - это ему. - Хоть бы в армию тебя сбыть, да не берут из-за плоскостопия. Беда, да и только. Короче, не медаль ты, чтоб на шее моей болтаться. Не пойти ли тебе, друг любезный, на хер?

- На хер, - поддержал батю Дениска.

- На хер, - утвердительно кивнул Вовка.

Мать вздохнула, но тоже согласилась:

- На хер.

Лишь Настёна всплакнула. Ну да кто её мнение слушал?

- Только «Капитал» Маркса заберу, - буркнул Максим в ответ.

Семья не возражала.

Дверь скрипнула, кривая дорожка повела в даль туманную.

И пошёл он на хер.

Дети могил

 

«А ну и пусть, - думал. - Один жить буду, как взрослый».

- Молодец, пацанчик! – поддержал его шкет лет двенадцати. – Пять лет один живу, сплошной кайф каждый день и никаких забот. Айда в нашу бригаду деньгу заколачивать!

- И много заколачиваете?

- Да немеренно! Считаем – не пересчитаем.

Бригада на кладбище базировалась. Руководил ей Черепан – известный в городе преступник. В свои двадцать он уже три раза отсидел, причем один раз – в настоящей взрослой зоне. Злые языки болтали, что была это чмошная «химия», но сам Черепан божился, что неправда это. Что в строгаче он лямку тянул. Короче, уважали его.

- Годишься, - окинул он Максима взглядом. – Телосложение компактное, а плечи широкие. Силушка должна иметься. Первое время на шухере постоишь, потом сам копейку добывать научишься. Учись у наших, здесь мастера знатные. Ставлю на довольствие. Чего в котомке?

- Книги.

- Небось какие новомодные? Не Брет Истон Элис случаем? Ладно, на раскурку пустим.

- «Капитал», Карл Маркс. Однотомное сокращенное издание.

- Нет, эту храни. Не читал, но уважаю. За этой книгой будущее.

Вечер Максим с пацанами провел.

Разожгли костерок, похлебку сварганили, водочку по жестяным кружкам разлили. В знак ли особого уважения, то ли просто всех новичков так приветствовали, Черепан ему коньяка плеснул. Четырехзвездочный, производство Калининградской области, спирт французский. Добрый напиток.

Немало пацанвы у могил сидит. Кто на гитарке трынькает, кто гуся дёргает. Все усталые, говорят мало. Атмосфера этакая кисло-уважительная: вроде бы надоели ваши морды, но соблюдаем паритет. Один Максим бодрячком сидит.

- А что, друзья, - спрашивает, - какие вы взгляды имеете на социально-экономическое развитие государства? Не кажется ли вам, что не вполне гладко реформы протекают? Что перегибов с избытком?

Молчат, обдумывают сказанное.

- Не вполне я понимаю, - один говорит, Прыщом его звали, карманник-профессионал, - суть происходящих явлений. Не хватает мне эмоционального и интеллектуального диапазона для осознания того, что произошло после распада Союза. Как не стало СССР – замкнулся я в себе, погрузился в мирок свой убогий, и даже палец высунуть наружу не пытаюсь. Ты не провоцируй нас такими опасными вопросами. Не к добру это.

- Нет тут никакой провокации, - поддержал Максима Черепан. – Надо о таких вещах задумываться, потому что они позволяют намечать дорогу в будущее. Тому, кто осознает настоящее состояние мировой экономики во всех аспектах, кто истине в мозг заползти позволит, тому все двери откроются.

Звучало убедительно. И полностью совпадало с точкой зрения Максима. Он Черепана перестал бояться.

- Да уж, - подал голос профессиональный нищий Доходяга, кривой и страшный, как чёрт, - ни ума у нас нет, ни образования получить не дают. Куда не кинь, всюду клин. Только выть от горя, да людей обирать и остаётся. Может, соберём бабло, да отправим кого в университет учиться? Он человеком станет, и нас за собой потянет.

- Да думал я об этом, - сплюнул Черепан. – Не потянем. Мы же крохами перебиваемся, а там бабла дохера надо. Да и кого посылать? Не годимся мы по образу мыслей для приятия в душу капиталистического сознания. Отрыжка мы коммунистическая, и ничто нас кроме могилы не исправит.

- Так давай вон Максимку отправим, - предложил Доходяга. – Он Маркса читал, он примет капитализм.

- Не до конца он его читал, - буркнул Черепан, - да и немногое понял. И не примет он никакой капитализм, потому что после чтения Маркса на него больше не встаёт. К тому же он конченый босяк, как и мы. Нет у него шансов.

Взял он у соседа гитару, поднастроил и запел на английском:

- Revolution in their minds - the children start to march…

Все подхватили дружно. Максим тоже. “Black Sabbath” он с младенчества любил, а песню “Children Of The Grave” – в особенности. Есть в ней что-то, что по душе скребётся ластиком. Голос Оззи Озборна в ранние годы творчества совершенно явно обладал психосоматической иллюзией выхода в запредельность. Кому-то даже кажется, что выход этот – не просто иллюзия, но с этой антинаучной теорией Максим категорически не согласен.

Оживились пацаны. Хорошая песня – всегда в тему.

Сразу на квартирное дело его взяли. Большая честь.

Зной и Сидишник – так мастеров из могильной братвы звали. По замкам там, по засовам – нет им равных. К ним его приставили.

Побродили по городу, квартиру выбирали. Максим по неопытности со стеклопакетом предлагал, со спутниковой антенной, но пацаны его осекли.

- Не, - отклонили предложение, - не фиг надо на сигнализацию напарываться. Залезем к трудягам, пара тыщ да дивидишник у них всегда найдётся.

Наконец выбрали одну, на четвёртом этаже. Максим в подъезде остался. Мастера дверь открыли, внутрь завалились. Недолго там пробыли, минут пять, но ему всё же чересчур показалось. А потом даже свистеть пришлось, потому что в подъезд пенсионерка завалилась.

Опытные коллеги дверь квартиры приоткрыли и Максима внутрь затащили. Пенсионерка поднялась на пятый. Как только скрылась в своей хате, наружу вылезли.

- Держи, - протянул ему Зной сотенку, - Черепану не отдавай, это твой заработок. Спрячь куда-нибудь, или на книжку положи. Так надёжнее.

- Да стрёмно со стольником по банкам ходить, - ответил он.

- Зря так думаешь, - не согласился с ним Сидишник. – Я даже червонец не стесняюсь на счёт положить. Надо думать о чёрном дне.

- Тем более, - авторитетно вякнул Зной, - что он рано или поздно наступит.

В тот день они ещё две квартиры вскрыли. Работа непыльная, творческая. По душе пришлась Максиму.

Вечерком он счёт в «Сбербанке» открыл. Первые отложенные деньги. Дай бог, не последние.

Бурлаки на Каме

Выдался у Максима выходной.

Вот уже почти целый год как он квартиры шерстил: то с напарниками, то в однёху. Ему уже позволялось, талантливым учеником оказался.

Тут главное что понять: что дверь – она тебе обязательно подчинится, если ты захочешь. Это настоящий поединок: кто кого. У дверей тоже разум есть, он это сразу уяснил. Она вроде неживая, вроде застыла, но нет, в ней однозначно пульсирует душа. Вот ты проигнорируешь её, наплевать захочешь, пренебрежение выскажешь – и она тебе ни в жизнь не подчинится. А проявишь уважение, проникнешь в её переливы, подчинишь своей воле – и она отдастся. Отмычки, приспособления всякие – фигня это. Главное волю подчинить.

Опытные пацаны, послушав Максима, похвалили за такой подход.

- Неожиданно быстро проник ты в тайную суть процесса, - вот так сказали.

Пошёл он на пляж. Сока взял персикового, пирожное.

Лето.

Открыл томик «Капитала».

«Совокупность физических и духовных способностей есть рабочая сила, - писал Маркс. - Эти способности пускаются человеком в ход всякий раз, когда он производит какие-либо потребительные стоимости. Рабочая сила может выступать в качестве товара, когда она выносится на рынок или продаётся её собственным владельцем».

Вокруг люди булки перекатывают. Женщины загорают. Какие-то без лифтонов. Дети у берега плещутся. Он в воду не лез – слишком грязная.

По Каме лодки плавали, яхты. Скутера водную поверхность рассекали. Неторопливо, вальяжно приближался белый теплоход «Академик Капица». Максим его не в первый раз видел. С палубы доносилась музыка, пьяненькие люди веселились.

В упряжке – с двадцаток бурлаков. Жилы напряжены, ногами в песок и камни упираются, вот-вот повалиться норовят. Купальщики им дорогу уступали.

- Куда путь держите? – с берега крикнули.

Молчали бурлаки. Один наконец ответил мигом, чтобы дыхание не сбить:

- До Раифы.

- А-а-а… Да, туда часто туристы ездят.

Прямо мимо Максима тянулась бурлацкая колонна, когда затянули они «Дубинушку».

- Э-эх, дубинушка, ухнем!.. – гортанно, надрывно.

- Э-эх, зелёная, сама пойдёт… - в землю смотрят, сквозь зубы поют.

С теплохода тут же расфуфыренная бабенция в мегафон закричала:

- Уважаемые бурлаки, согласно инструкции, с которой вы все ознакомлены, вам не разрешается исполнять песню «Дубинушка». Администрация теплохода предлагает спеть вам песню “We will rock you”. Она зажигательная, темповая и удивительно удачно ложится на тягово-потужные движения. Отдыхающие с удовольствием подпоют вам. Валера, включи пожалуйста минусовочку.

Забили барабаны, зазвучала музыка. Туристы на корме вскинули руки кверху и завопили:

- We will, we will rock you!!!

С воодушевлением пели, жизнерадостно.

А бурлаки молчали. Ни звука не издали.

- Блин, в бурлаки что ль податься, - мечтательно и одновременно горестно высказался мужичок в трёх метрах от Максима. – Говорят, они хорошие деньги гребут.

- Я пытался, - определённо горестно ответил ему товарищ, - не взяли. Туда без блата не устроиться.

Максим сидел и молча смотрел бурлакам вслед. Восхитило его их молчаливое упорство. Суровая стойкость этих людей поражала.

Волна горячего стыда вдруг и крепко объяла его с головы до пят.

«Мужики трудятся, их уважают, - закрутились в голове мысли, - а ты людей обираешь. Скользкая мерзкая пиявка, вот ты кто».

На газовые прииски

В жаркую летнюю ночь скончался дед.

Семья была рада: все и так удивлялись, почему он так долго не умирал. Ну наконец-то кровать освободится, обрадовались родители Максима. Дети хоть узнают, что это такое – не на полу спать.

На гроб денег не нашлось. Хитрый Дениска предложил завернуть деда в старую рваную простыню, да так и похоронить.

- Скажем, что он ислам перед смертью принял.

Родителям предложение понравилось. Мать отца в бок локтём пихнула: смотри, мол, какой башковитый растёт! Я всегда говорила, что если кто и станет человеком, так это Денис.

Отец только крякнул в ответ: разве спорю я.

Так и сделали. Вырыли могилку в пятьдесят сантиметров глубины, спихнули туда дедушку, да быстренько закидали грунтом. В холм палку воткнули, чтобы не забыть, где он лежит.

Счастье, как и несчастье, одно в дом не приходит.

На следующий день поступило письмо от старого отцовского друга. Тот звал его в Сибирь, на газовые прииски - деньгу заколачивать. Сам уже три года как там работал. Было в письме сказано: «В роскоши купаюсь».

Ну, отец, само собой, засобирался.

- Всё, Вер, - сжимал он кулаки и сотрясал ими воздух, - закончилась чёрная полоса в моей горемычной жизни. Сейчас я им всем кузькину мать покажу!

Мать ему молчаливо улыбалась.

- Скоро Денис бурсу закончит – работать пойдёт, - продолжал отец. - Вовку после девятого сразу на работу гони – всё равно толка из него не выйдет, он тупой. Ну, и я присылать буду. Мы ещё поживём!

Настёна засомневалась, что бывают такие газовые прииски.

- Газовые – месторождения, а прииски – золотые, - влезла она в разговор старших.

Умный Денис возразил ей:

- Папин друг использовал образное сравнение, чтобы подчеркнуть высокие заработки в этой отрасли.

- Вот так-то! – врезал ей подзатыльник брат его Вовка.

Настя заплакала и убежала.

А отец поехал в Сибирь.

- «Газпром», - шептал всю дорогу, - «Газпром»…

Пенсионерская правда

- Отец, - подсел Максим к седому ветерану в коричневом пиджаке и шляпе с полями, - вот ты объясни мне: почему народ добровольно согласился сменить справедливое общественное устройство на несправедливое?

Ветеран сидел на скамейке, держал в руках трость, на затертом пиджаке покачивались желтые кругляшки медалей. Испуганно вскинул на Максима слезящиеся глаза.

- Раскумекай мне, батя, - вопрошал Максим, - что есть такого в этом капитализме, что так вот сразу обезоружил он целую страну?

Ветеран крякнул.

- Ну, - начал он сдавленным голосом, - тяжело живётся пенсионерам. Но с другой стороны, и президент, и губернатор свои прибавки к пенсии делают. Спасибо им за это.

- Ведь это не просто экономическая формация, - поражался Максим. - Изменились люди, в худшую сторону изменились. Скурвились, озлобились. Нет сейчас человека настоящего.

- Тут главное, – шамкал губами ветеран, - главное, чтобы молодые о стариках не забывали. Вот я в магазин прихожу, молоко покупаю, а продавщице бы взять и сказать: «Дедушка, давай я тебе пакет этот в авоську положу». А какая и до дверей бы проводила. Вот бы нам приятно было.

- Вот так представишь, как дальше будут развиваться капиталистические реалии, и ужас охватывает. Опустошение и озлобление – ничего иного простому народу не оставлено.

- Или вот скамейки взять, - бормотал пенсионер. – За три дома отойти пришлось, чтобы свободную найти. А что, домоуправление больше не работает что ли? Тяжело им два камня да деревянную перекладину у подъезда поставить? Не хотят работать! Вот она где, загвоздка!

- Да как работать-то, как, объясни мне! Даже бурлаком без блата не устроиться. Я не представляю, что надо сделать, чтобы стать инженером. Только людей грабить остаётся. Но не хочется мне грабить, пойми!

- Я о лекарствах и не говорю, - входил в раж дед. – Мне как инвалиду льготные полагаются. Так ведь днём с огнём их не сыщешь! Где вот они, настоящие капиталисты, чтобы стариков лекарством обеспечить? Капитализм – ничего, пусть будет капитализм, раз ничего другого нет, только не хотят у нас люди работать. Не хотят.

Максим осёкся. Взглянул на старика пристальнее.

«Так, значит, принимаешь ты капитализм?»

Лихорадочно вгляделся он в медали: «40 лет Победы», «50 лет Победы», «60 лет Победы». Одни юбилейные.

«А где же боевые, батя?»

Поднялся он на ноги.

- Да не ветеран ты никакой! Потому и капитализм в душу запустил! Поэтому и не крепки идеалы твои! Поэтому и рад ты губернаторским подачкам!

- Или вот транспорт, - произносил старик. – Разве пенсионеры не заслужили сидений с подогревом…

Не то, понимал Максим, не то. Не опора эти люди, не стержень. Нельзя их больше в расчёт принимать.

Денежка

На дело они с Сидишником пошли. Тяжело, нутро ноет, мыслям неспокойно. Вспомнились слова из «Капитала»: «Труд - это процесс, который совершается между человеком и природой. В этом процессе человек своей деятельностью опосредует, регулирует, контролирует обмен веществ между собой и природой».

Вскрыли дверь. Вошли.

Сидишник в зале орудовал, Максим в спальню полез. Сидишник - любитель техники, всегда её забирает. У него и свои каналы сбыта есть. Технику любит, а музыку отстойную слушает. Лохопоп какой-то.

В шкафу Максим ковыряется. Нихитрый тайничок в белье отыскался быстро, но оказалась там всего пятисотрублевая купюра. Тухлая хата.

- Дяденька! – услышал вдруг сзади.

Вздрогнул. Обомлел даже.

За спиной стояла девочка лет пяти. И кулачок к нему тянула.

- Возьми денежку! – ладошкой маячит. – Денежка хорошая, круглая.

Совсем что-то плохо Максиму стало.

- Что там? – подскочил на звуки Сидишник. – Эге, откуда она вылезла?

- Не заметил, - отозвался он. – Может, на кухне была.

- Денежка, - повернулась девчушка к Сидишнику. – Ты хотел денежку? Одна всего, но не жалко.

- Ну-ка, ну-ка, - присел тот на корточки. – Сколько тут у тебя?

Девочка разжала ладошку и опустила в ладонь Сидишника двухрублёвую монету.

- О, как раз двух рублей на трамвайный билет не хватало! - обрадовался тот.

А Максима злость вперемешку со стыдом взяла.

- Отдай ей деньги, - выдавил он.

- Зачем? – вскинул на него глаза Сидишник.

- Отдай! – заорал Максим и бросился на напарника с кулаками.

И бил его, и бил ещё, и хотелось бить его целую вечность, и удовольствие от этого избиения было единственным, чего просила душа.

Сидишник сбросил его на пол и принялся молотить в ответ.

- А ещё я польку-бабочку танцую, - доносился писклявый голосок девочки.

Каюк банде

- Так, - мрачно выслушал отчёт Сидишника Черепан. – Значит, вот как всё повернулось. Значит, такой вот праведник в наших грешных рядах завёлся. Из-за двух рублей товарища избил.

Испытующе взглянул на Максима, тот взгляду не поддался и продолжал смотреть гордо.

- Он мне больше надавал, - ответил.

- Правильно сделал. Что это вообще за жалость в тебе проснулась? Если хочешь выжить в капиталистическом мире – никакой жалости!

И уже удаляясь, добавил:

- Месяц на хлебе и воде. Ни копейки с дел не получишь.

Понял Максим в тот момент, что заблуждался и в нём, и в других пацанах, и вообще во всей лихой бандитской жизни.

Ночью видение ему было. Видимо, сон, но очень явственный.

Пришёл к нему Великий Капиталист. Он не представился, но Максим как-то сразу вдруг понял: это и есть он самый, Великий Капиталист. В чёрном фраке, в цилиндре, с тростью, страшный и омерзительный.

- Пока я с тобой хорошо буду говорить, - забубнил он высокомерно и неприятно. – Не уяснишь сказанное – пеняй на себя.

- Недовольны мы тобой, - продолжал, - все адепты рыночной экономики недовольны. Чувствуем, что вызревает в тебе сила, которая может быть направлена против нас.

- Это огорчительно, - головой качает. - Попытка изменить естественный ход истории – преступление, пойми это. Капитализм – естественное развитие общественных формаций. Усмири в себе недовольство, возрадуйся окружающей действительности. Неужели ты не замечаешь, как прекрасен этот мир?

А Максим в этом сне не испугался.

- Что, сволочь, боишься! – закричал он прямо в морду Великому Капиталисту. – Вижу, что боишься. Чувствуешь, вражина, что конец твой близок! В агонии ты сдохнешь вместе со всей своей рыночной экономикой. Не подчинить вам меня!

И, выставив вперёд «Капитал», храбро выдал страшному призраку:

- Изыди, нечисть!

Проснулся тотчас.

Ночь. Братва спит между могил. И – какое-то шевеление по кустам и деревьям. Нет, показалось.

Снова прислушался. Сердце ноет, тревога вокруг витает. Что же это такое? Почему тревожно так?

Всё же есть кто-то поблизости. Вот ветка качнулась, и шёпот слышится.

Стал он по-пластунски отползать в сторону. Не забыл про котомку с «Капиталом» и своим немногочисленным скарбом. Вот так и стучит в висках, что сейчас что-то произойдёт.

Вдруг видит – за деревьями машина стоит. Грузовая. И люди вокруг – одни тени мрачные, стоят, выжидают, готовятся.

- Оглушайте и в машину их грузите, - шепотом отдаёт один распоряжения. – Каюк настал этой банде.

Зажигалкой на мгновенье фигуры осветились. Менты!

«Кричать надо!» – озарило.

«Или не надо?» – сомнения закрались при воспоминании о несправедливости Черепана.

«Надо!» – решился, потому что не мог иначе.

- Братва!!! – завопил дурью. – Облава!!!

И сам – к кукурузному полю подался, благо поблизости.

Вскочили пацаны, закричали. Тут же сирена завыла, и фары ментовских машин пронзили кладбищенскую темноту. Беготня, вопли. Мечутся человеческие фигуры, вскидывают менты дубинки и на головы пацанов опускают.

Максим полз на четвереньках по кукурузному полю и лихорадочно оглядывался. Когда удалился на приличное расстояние, вскочил на ноги и дёру дал.

К югу

Первый поезд, который ранним утром остановился на железнодорожном вокзале города, шёл на Краснодар.

«Значит, мне туда дорога», - протянул он в окошко кассы мятые рубли.

Место оказалось боковым, верхним. Максим забрался на полку и попытался заснуть.

Не спалось.

Открыл «Капитал».

«Чрезмерный труд несомненно ведёт к преждевременному истощению рабочей силы, - говорилось в книге. - Понадобились века для того, чтобы «свободный» рабочий был вынужден общественными условиями продавать за цену привычных жизненных средств всё активное время своей жизни, свою работоспособность».

В предрассветной дымке за окном бежали деревья и поля. Грустно на душе было.

Шэдоумен и неудачники

Вот уж несколько месяцев прошло, как отец в Сибирь подался, а от него – ни слуха, ни духа. И спросить не у кого, что с ним.

- Работает, небось, в три смены, - тоскливо смотрела в стену мать, - и написать нет времени. Бедняжка…

- А может, подъёмные получил и забухал по чёрному, - выдал версию Денис.

- Ой, господи! - всплеснула мать руками. – Типун тебе на язык.

- Очень вероятно, - согласился с братом Вовка.

- Нельзя исключать версию, что он другую женщину встретил, - подала голос Настя.

У матери глаза на лоб полезли.

- Вдруг письмо не от друга было, - продолжала Настёна, - а от тайной жены.

- А не шибко ли ты умной стала, доченька?! – пришла в себя мать. – Ремень всё ещё на старом месте висит, ты не думай, что у меня на тебя рука не поднимется.

Взглянув на ремень, что болтался на гвозде, парни поёжились. Ремнём, конечно, больше Максиму перепадало, но и им порой доставалось. Впрочем, тут же они дух перевели: мать-инвалид с ними не справится.

А мать всё не унималась.

- Как жить будем?! Если так дело пойдёт, придётся ещё кого-нибудь на хер посылать. Денис, ты на работу-то думаешь устраиваться?

- Я слесарем погожу, - отозвался Денис. – Вариант один подвернулся.

- Ты смотри у меня! Знаю я твои варианты…

«Э-э, быдло! – думал Денис. – И угораздило меня родиться в семье неудачников…»

На следующий день он пришёл домой до неприличия гордый. Устроился на работу потому что. На завод, но не слесарем. А самим шэдоуменом к самому директору!

Все так и выпали в осадок! Такой крутизны от Дениса никто не ожидал. Шэдоумен – это в прямом смысле правая рука директора. Зажигалку поднести, плащ на плечи накинуть, ботинки снять, если у директора ноги устали – всё его работа. Ответственная – до ужаса! Даже представить невозможно, какое жёсткое собеседование он прошёл, чтобы получить её.

- Дениска, ястребок! – трепала сына за волосы счастливая мать. – Я всегда знала, что один ты у нас человеком станешь… Когда первая зарплата?

От рассвета до заката

- Рабочий день у нас определяется просто, - объяснял рабочим надсмотрщик с хлыстом. – От рассвета до заката. Попрошу не путать с фильмом Роберта Родригеса по сценарию Квентина Тарантино. Там всё было наоборот. Да и фильм, несмотря на его коммерческий успех, удачным я бы всё же не назвал… Как первый луч солнца опускается на грешную краснодарскую землю, мы, свободные люди труда, выходим на работу. Как солнце отправляется баиньки, так и мы на бочок.

- В соответствии с трудовым кодексом Российской Федерации, - не сдержался Максим, - трудовой день не может превышать восьми часов, трудовая неделя – сорока. На все часы переработки должны дополнительно заключаться соответствующие договора.

Надсмотрщик чуть не подавился слюной. Подскочил к парню, окинул его бешеным взглядом и процедил, кривя рот:

- Это кто тут у нас такой грамотный, а, сопляк?! На твоё место пятьдесят желающих, ты знаешь об этом? Не хочешь трудиться – подыхай под забором, как падаль.

Максим прикусил язык. Ладно, подумал, перетерпеть надо. Ничего просто так в руки не даётся.

До того как подвернулся вариант с плантациями, он целую неделю обитал на вокзале. Милостыню просить гордость не позволила, а снимать деньги с книжки сам себе не позволял. Не пришло ещё время, говорил. Так и бродил по окрестностям вокзала в полуобморочном состоянии. Ладно мусорных баков в достатке. Где банан недоеденный перехватит, где пирожок. Так и держался.

А потом вербовщик встретился. Всех желающих прямо на вокзале он зазывал работать сборщиками урожая на томатные плантации. Здесь недалеко, под Краснодаром. Да, питание, да, проживание. Где жить? В палатках – у нас же тепло. Оплата сдельная. Сколько раз кормят? Эх, какие вы интересные! А вам сколько надо: пять или десять? Ещё ни одной помидорины не собрали, а уже корми их по двадцать раз на дню… Питание одноразовое, но калорийное. Какой заработок? Всё они о меркантильном… Машины люди покупают с этого заработка, и на машинах домой едут! Сейчас, сейчас, не торопитесь, всех запишу.

Корзину Максиму с дырой выдали. На самом дне дыра. Он к тому же надсмотрщику торкнулся, но тот совсем в бешенство пришёл:

- Нет, ну это вообще уже переходит все границы! Чувак, ты сюда работать приехал, или что? Ты думаешь, Генри Форд плакался: почему мне дырявую корзину выдали? Ты думаешь, Билл Гейтс плакался? Они проявляли фантазию, находчивость, чинили свои корзины и зарабатывали миллиарды! Ещё раз ко мне подвалишь – плетью выпорю и работы лишу. Руки в ноги и пахать!

Пришлось дыру футболкой заткнуть. Максим растянул её по всей поверхности дна, а уголки подвязал за переплетения прутьев. Ничего, держалось.

Встал на свой ряд. Стал помидоры собирать. Корзину собрал, вторую, третью. Относит к грузовикам. Пятую, восьмую… Совсем со счёта сбился. С утречка неплохо работалось, а вот когда солнце в зенит вошло – тут тяжело пришлось.

Ну да ладно, до обеда дотянул. Приехала полевая кухня, стали народ кормить. Выдают по половничку гречневой каши и по пол-кружки воды.

- А у меня посуды нет, - говорит Максим, когда до него очередь дошла. – Её где-то дают?

- Не мои проблемы, - повар в ответ. – Ищи посуду где хочешь. Следующий!

- Хорошо, хорошо, - поспешил он повара смилостивить. – Я кашу в ладонь возьму, а воду… Воду вот в лопух налейте.

Сорвал лопух с земли, скрутил его в кулёк. Поел таки.

Вечером надсмотрщики принялись с поля оттаскивать тех, кто потерял сознание. Немало их на грядках валялось. Кого за руку, кого за ногу, тащат матерящиеся надсмотрщики людей в тень.

- Вот и нанимай этих хлюпиков! – возмущается один. – Ну какие из них рабочие? То ли дело отцы наши, деды. Пахали, как черти! Вот люди были, а эти…

- Похоже кое-кто копыта откинул, - осматривает тела другой. – Ну и слабаки. В первый же день окочурились.

Максим додумался из травы что-то наподобие шапчонки сплести. Но тело от солнца изнывает: липкий пот бежит по коже, мухи кружат, слепни. В соседнем ряду женщина свалилась.

- Эй! – закричал он надсмотрщикам. – Тут тётка упала. Отнесите её в тень.

- Не учи нас, щенок! – огрызаются они. – Сами всё видим. Дойдёт до неё очередь – отнесём.

Люди едва на ногах держатся. Корзины уже не полные несут. Баба-учётчица орёт:

- Неполные не принимаю! Неполные можете не нести! Заколебёшься тут каждый раз по три килограмма взвешивать.

Скрылось наконец солнце за горизонтом. Словно зомби плетутся люди к палаткам.

- А на реку сходить можно? – спросил Максим у надсмотрщика.

- Что, смотаться хочешь?

- Да нет, окунуться бы.

- Если найдёшь ещё четверых – свожу вас. Одному нельзя.

Нашёл он четверых. Сходили они на реку, искупнулись. Вода – тёплая до омерзения, но и такая хороша. Хоть освежились чуток.

Ночью соседи по палатке Максима в бок толкают.

- Парень, мы ноги отсюда рисуем. Ты с нами?

- Так ведь ещё не заплатили ни копейки.

- Да хрен с этими копейками! Живым бы остаться. Ещё пару дней такой работы – и сдохнем. Видишь, сколько трупов сегодня собрали.

- Не, я остаюсь.

- Ну, как знаешь.

На следующее утро на половину число рабочих сократилось. Кто сбежал, а кто умер. Тех, кто остался, на поле погнали, а за новыми в город да по деревням вербовщиков послали. А они что – работа есть работа. Дело привычное.

Первая зарплата

Доработал Максим до первой зарплаты. Единственный из всех. Надсмотрщики и табельщицы неделю в шоке ходили. Ещё бы: первый случай за все годы, чтобы рабочий до зарплаты дожил. Делать нечего: послали в Краснодар человека за зарплатой для Максима. Там, в офисе, тоже все в осадок выпали. Сам младший заместитель третьего помощника генерального директора на плантацию выехал, чтобы посмотреть на живого рабочего, которому надо деньги платить.

Посмотрел и смутился.

- Поздравляю, - опустив глаза, потной ладошкой потряс руку Максима. – Вы далеко пойдёте.

И вручил конверт с деньгами.

А в конверте – ой-ой! – целых две тысячи триста двадцать рублей.

Даже кое-кто из надсмотрщиков гуманизм проявил и Максиму руку пожал.

- Ну всё, - говорят они ему, - наверно с такими деньжищами свалишь отсюда?

- Да нет, - Максим отвечает, - до конца сезона доработаю.

Надсмотрщики лишь поёжились. Один поперхнулся даже – целый час ему по спине стучали.

Ночами Максим находил время для чтения.

«Прибавочную стоимость, производимую путём удлинения рабочего дня называют абсолютной прибавочной стоимостью, - гласил «Капитал». - Ту прибавочную стоимость, которая возникает вследствие сокращения необходимого рабочего времени и соответствующего изменения соотношения величин обеих составных частей рабочего дня называется относительной прибавочной стоимостью».

«Пойму, - шептал себе Максим, - непременно постигну сущность этой системы отношений. И то, как с ней бороться».

Праздник труда

На плантациях – большой переполох. Сам губернатор в ежегодной поездке по сельхозугодиям решил посмотреть на сбор томатов. В поездке его сопровождает генеральный директор агропромышленной фирмы, в которой Максиму посчастливилось трудиться. Такой нервотрёпки здесь ещё не видели. Какие-то шишки из центрального офиса в костюмах и галстуках один за другим высаживались на плантациях. Готовилось нечто умопомрачительное.

На целых три дня рабочих освободили от труда! Было организовано трёхразовое питание! Ну там чтобы отоспались немного, отъелись. Чтобы более-менее прилично перед губернатором смотреться. А кроме этого – выдали относительно свежую и относительно чистую одежду. Мужчинам – косоворотки, женщинам – сарафаны. И тем, и другим – лапти. Чтобы как в старых добрых фильмах выглядели и глаз радовали.

Режиссёр массовых мероприятий, которого привезли для постановки шоу, так и сказал:

- Чтобы все радостные и довольные были, как в «Кубанских казаках».

- Передовики нужны, передовики! – шумел он. – Где у вас передовики?

- Где у нас передовики? – заорали друг на друга люди в костюмах. – Где?

- Есть! Есть один! – кто-то торжествующе выкрикнул.

Привели Максима.

- Вот он, передовик! Единственный, кто второй месяц здесь работает.

- Так, - окинул его взглядом режиссёр, - мрачноватый какой-то. И глаза злые. Ну да ладно, какой есть. Ну что, парень, большая ответственность на тебя ложится. Именно ты с ответным словом от людей труда к губернатору обратишься. Пойдём текст разучивать.

И вот настал этот праздничный день. Томатные плантации в праздничном убранстве. На дрынах, в землю воткнутых, разноцветные шарики на ветру болтаются. Радостные, слегка пьяненькие труженики величаво собирают томаты. Ах, как же в усладу работать на земле! Песню, песню душа просит от труда благородного! А что, хлопцы, а что, девчата, споём нашу любимую?

- I am a woman in love, - затянула одна гарна дивчина, - and I"d do anything, - подхватили другие знаменитую песню Барбры Стрейзанд, - to get you into my world and hold you within…

Молодцы, кивает им издалека режиссёр, а теперь вступают парни.

Парни вступили. И в это же время – вот они, гости, подъезжают. Губернатор выползает из машины, генеральный директор агропромышленной фирмы, прочая челядь. Хлеб-соль им несут.

- Благодать-то какая! – набирает губернатор воздуха в лёгкие.

- Ой, и не говорите-ка, - лебезит рядом гендиректор. – Вкусите, так сказать, хлеба и соли, так сказать, по старой русской традиции…

Вкусили небожители хлеба, обмакнули его в солонки.

- А что, - недоверчиво интересуется губернатор, - неужто каждый день у тебя так люди работают: задорно, с песнями?

- Обижаете, вседержатель, обижаете, - хихикает гендиректор. – Каждый божий день. Труд для нашей фирмы – праздник.

- Добре, - кивает губернатор, - добре.

Начался праздничный митинг.

- Так сказать… - гендиректор мычит, - в труде благо, так сказать… Повышаем, так сказать, улучшаем… Передаю, так сказать, слово губернатору.

Тот витиеватее выразился:

- Вот еду я сейчас по нашей земле Краснодарской, - светится он у микрофона, - по богатой нашей земле, по плодородной. Смотрю на поля, на людей, что с песнями труду отдаются, и ма-а-аленькая такая думка в черепушку закрадывается: «А ведь как прекрасна страна наша бескрайняя! А ведь как сильны да мужественны люди наши трудолюбивые! Так что же мы, други, не сможем сделать её лучше, краше не сможем сделать? Да кто ж мы будем после этого?!»

Бурные аплодисменты, переходящие в овации.

- С ответным словом, - объявляют, - передовик труда выступит…

Вывели к микрофону Максима.

- Господин губернатор, - начал он хриплым голосом.

А голос в динамиках причудливо разносится, словно не сам говоришь, а за тебя кто-то слова выдаёт.

- То, что вы видите перед собой, - продолжает, - гнусная показуха. Изощрённая потёмкинская деревня, которой алчный лэндлорд пытается прикрыть вопиющую эксплуатацию беззащитного народа, что приезжает, подгоняемый свирепой нуждой, на заработки в тёплые южные края. Люди здесь трудятся по восемнадцать часов в день, питаясь в буквальном смысле крохами, десятками умирают, сотнями сбегают, не в силах мириться с античеловеческими условиями. Я – единственный, кто за весь уборочный сезон получил зарплату, ничтожные две тысячи рублей с копейками. Если осталась в вас совесть и сострадание к трудовому народу, искренне прошу вас разобраться во всём этом вопиющем унижении человека и попрании всех принципов труда. Не будет вам покоя ни в этой жизни, ни в той, если не станете вы народу помощником.

Тишина опустилась на плантации. Слышно, как мухи летают. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.

Ну а потом все резко задвигались, зашевелились, гендиректор какие-то вопли издавать стал, про клевету что-то канючить, но губернатор на его слова не реагировал. Обмяк он вдруг как-то, взором потух, словно из него батарейки достали, словно вера в окружающую действительность разом испарилась и, не в силах переварить услышанное, безвольно позволил посадить себя в автомобиль и увезти.

- Четвертовать тебя, гниду, будем!!! – рычат в лицо Максиму псы-менеджеры. – Упьёмся кровью твоей, Иуда!!!

Бег с препятствиями

Бежит Максим по Краснодарской степи. Задорно бежит, с чувством. Через рытвины перескакивает, над кочками воспаряет. Высока трава в степи, солнце в небе палит нещадно, остановиться бы парню, отдохнуть, водицы испить, но нельзя. Гонятся за ним люди в галстуках и костюмах. В руках у людей пистолеты и обрезы, шмаляют из них люди без сострадания и жалости, да всё в Максимку целят.

Бежит он, свистят вокруг пули, стучит в висках кровушка, на боку котомка с «Капиталом» болтается.

- Врёте, - хрипит он самому себе, - не возьмёте. Не пришёл мой черёд умирать, есть ещё у меня дело в этой жизни. Гадом буду, но подложу всем вам охренительную свинью, уродливые гнусные капиталисты. Не будете вы счастливы, пока живу я на этом свете. К худшему готовьтесь, изверги!

Железная дорога степь пересекает. Товарняк по ней мчится. Тух-тух-тух, стучат вагоны.

Поднажать! Ускориться! Ещё немного, ещё самую малость… Провидение на стороне справедливости

Добежал Максим до состава, последний вагон уже убежать торопится, запрыгнуть успел… Подтянулся на руках, перевалился через край, рухнул спиной на горбыль, что в вагонетке трясётся.

Пули, пули. Какая над головой свистнет, какая в борт контейнера ударится. Смеётся Максим во весь голос, во все жилы хохочет.

- Хрен вам конский, капиталюги! В следующий раз по-другому с вами поговорим.

Затихли звуки пуль, скрылись из вида менеджеры. Лежит Максим, в голубое небо смотрит. Небо бездонное, чудное, а на губах улыбка бродит.

Счастье – это свобода.

Полку инвалидов прибыло

Ой, радость матери, ой, радость-то! Едва Дениска работу получил, как тут же Вовка устроился. Не такая хорошая работёнка, как у среднего сынишки, но ничего. Ему больше и не светит. Помощник вулканизаторщика на шинном заводе.

Мать стол собрала, чтоб такое дело отпраздновать, самогона нагнала. Первый раз в жизни (прости, Господи, грешную!) своей рукой сыновьям спиртное по рюмкам разлила.

Посидели, песни попели. Настю за стол со взрослыми не сажали – маловата ещё самогон хлебать. Она на кровати книжку читала и очень нехорошо косилась на всё это безобразие. Как чужая.

В первый же рабочий день Вовку привезли домой на «скорой помощи». Рухнули на него грузовые покрышки, что во дворе завода в бесчисленном количестве складировались. Перелом позвоночника у парня.

- Вызвали, тоже нам, - ругались врачи, занося его в дом. – У него, оказывается, медицинской страховки нет. Как мы его в больницу возьмём без страховки? Забирайте охламона вашего!

Мать белугой две недели выла. Не столько Вовку жалко, сколько мутоновую шубку, что на его зарплату купить хотела. Денис – тот разве даст хоть копейку?

Вот и два инвалида в семье: одна ходячая, другой лежачий.

Ставропольский рикша

- Везу быстро, недорого! – кричал Максим, зазывая клиентов. – Налетай, пока место свободно!

Неудачный день, проходят люди мимо. Ну, какие садятся, но почему-то к другим. Вот взять Чингачкука, к примеру. Никогда он без клиента не останется. Пятнадцать рикш на вокзале стоят, а только к нему подходят.

Оно, конечно, понятно почему. Он на китайца похож, хотя на самом деле киргиз, а люди как думают: раз китаец, значит, домчит быстрее и не тряхнёт ни разу. Вот наивные! Все же знают, что Чингачкук – прогрессирующий астматик, что он задыхается в дороге, что астма эта рано или поздно либо прикончит его, либо заставит с профессией распрощаться. Но опыт – святое дело. Опыт плюс внешность китайца – так и липнут к нему доверчивые люди.

Как Максим с поезда в Ставрополе спрыгнул, так в тот же день и работу получил. Даже томатные деньги почти сохранились. Ну, рублей триста пришлось всё же истратить. На одежонку, на обувь, на хавчик кой-какой. Зато две тысячи на книжку положил.

«Немного, да, - думал. – Но всё же больше, чем было раньше».

Предыдущий рикша, что коляску эту возил, как раз только-только сдох от перенапряжения, ну, хозяин и наклеил на остановке объявление. А тут Максим. Крепкий? Крепкий. Спортом занимался? За школу бегал. Ну и ладушки. Девяносто процентов мне, десять себе. Начнёшь деньги утаивать – башку отрежу. Коляску украдёшь – из под земли достану и всё равно башку отрежу. Ясно?

Хозяин – хохол.

Опа, не зевать! Новый поезд прибыл.

- Быстро везу, недорого! – заголосил он. – Женщина, вам куда?

- Да я… - смутилась тётенька в очках, - я на автобусе хотела…

Интеллигентная.

- Забудьте про автобус. Мы за такую же цену везём, зато с ветерком, зато романтика. Залезайте, залезайте быстрей!

Чингачкук, который тут же вертелся и на тётеньку ястребом летел, аж зубами заскрипел. Максим этот скрип явственно расслышал. На душе сразу повеселело – вот так конкуренту нос утёр.

Хотя киргиз тоже на хохла работает. Всё равно хозяин в выигрыше.

Схватил оглобли под бока, побежал. Тётенька поначалу усесться толком не могла, всё елозила, ритм сбивала, но потом перестала, успокоилась.

Рикш в российских городах всё больше становится. Вроде они на первый взгляд медленнее автомобилей, но зато им пробки не страшны. А пробки сейчас - ужасные. Пока машина в автомобильной толчее час валандается, рикша и в кювет может съехать, и по газону промчаться, и по пешеходному тротуару. Бывает, конечно, что какого человека зацепишь, но это они сами виноваты – не стой на пути. Гаишники в таких случаях свирепствуют, если заметят, конечно. Взятки требуют, коляски на штрафстоянки отправляют – беда, да и только! Выкупать их оттуда только за свой счёт. Хозяину насрать.

- Мне вот сюда, направо! – кричала женщина. – Четвёртый дом, вон тот.

Приехали, расплатилась тётенька.

И – мнётся чего-то. Вроде как сказать хочет.

- Может, в гости зайдёте? – предложила вдруг. – Чая выпьете? А то устали, наверное.

Максим ровно секунду обдумывал предложение. Где чай – там и бутерброд, а от лишнего хавчика отказываться нельзя.

- Хорошо, - ответил учтиво. – Вот только коляску на прикол поставлю.

Пристегнул её цепочкой к скамейке и потопал вслед за женщиной.

Интеллигентская скорбь

- У меня племянник рикшей работал, - объяснила она свою неожиданную жалость к уличному труженику. – Пока его грузовиком не сбило. Жалко мальчишку. Смышлёный был.

- Здесь, в Ставрополе? – поинтересовался Максим.

- Нет, в Нижнем Тагиле. Два года уже прошло.

Чайник закипал. Женщина выставила на стол скромный продуктовый набор: батон, масло, варенье. Но Максим и этому рад.

Познакомились. Женщину звали Валентиной Игнатьевной.

- Тяжело сейчас молодёжи, - продолжила она, когда принялись чай отхлёбывать. - Я двадцать три года в школе работаю, слежу за тем, как ребята мои в жизни устраиваются – господи боже мой, как же тяжело им сейчас!

Максим понимающего человека почувствовал.

- В чём же причина этой тяжести? - спросил. – Как вы думаете?

- Да в чём причина, в жизни нашей неустроенной, - горестно вздохнула женщина. – Раньше всё-таки понятнее было. Государство брало на себя определённые обязательства, производило социализацию подрастающего поколения, готовило для каждого некую нишу, осуществляло стратификацию. Пусть молодым эти ниши не всегда нравились, но они были, был выбор. А сейчас что?

- Всё дело в отказе от основополагающих принципов, - поделился Максим своим пониманием ситуации. – Нам представляют свалившийся на наши головы капитализм, как естественный приход новой, прогрессивной формации, но дело не в формации, дело в отказе от человека. Вы понимаете, общество, состоящее от людей, точнее его лидеры, капитаны, они отказались от человека, как от такового. При социализме, говорят нам, человек был ничто, его презирали и отрицали. Но чем же человек стал сейчас? Человек просто-напросто потерял свою субстанцию. Капитализм отрицает само понятие человека. Мы больше не люди, мы функции в производственной иерархии. Если вы являетесь звеном производственной цепочки, тогда вас наделяют свойствами киборга, вам позволяют вести общественно-полезную механизированную жизнь. Если по какой-то причине вы выпали из цепочки, вы – ничто. Вот я – ничто. Вы тоже ничто.

Интеллигентная женщина в очках поморщилась.

- Вы знаете, ничем я себя никогда не считала, несмотря на смены формаций и прочие жизненные коллизии. Я двадцать три года преподаю историю и обществознание и должна вам сказать, что ваша теория весьма вольно оперирует терминами. Вы смешиваете социологию с глубоко индивидуалистической философией интуитивного толка, это не научный подход.

- Вы читали Маркса?

- О, только про Маркса мне не напоминайте. Я по нему в институте чуть пару не получила.

- У Маркса сказано…

- Ещё раз убедительно прошу вас: оставьте Маркса в покое. Он безнадёжно устарел. Я тоже могу состроить обиженную мину и с упоением взирать в советское прошлое, вот прямо как вы. Но в том советском прошлом я мало чего видела хорошего, поверьте мне. Меня бросил муж, потом бросил другой - я никогда не смогу простить это Советскому Союзу. В том, что именно он стоял за уходом моих мужчин, я ничуть не сомневаюсь.

- У меня вообще нет Советского прошлого, - возражал Максим. – Мне не во что взирать с упоением.

- Возьмите Францию, - горячилась Валентина Игнатьевна, - возьмите Германию. Разве учителя плохо там живут? Они всем обеспечены, у них дома и машины, они отдыхают на Красном море. И это при том, что страны эти – капиталистические. Значит, можно и в этой общественной формации думать о людях и создавать для них нормальные условия жизни.

Максима осенило вдруг. Осенило со всей безапелляционной простотой: интеллигенция – это говно. В ней нет ни сил, ни желания что-либо изменить.

Не то это, не то.

Допил он чай и свалил от тётеньки.

Конкурс чтецов

Профессия рикши определенно имела преимущество перед сборщиком томатов. Один раз в неделю у рикш был выходной.

В гостинице «Батрацкий дом», где он проживал в комнатёнке три на два метра ещё с тремя рабочими, Максим оставаться не любил. Сюда он приходил только на ночь. Первый выходной, выдавшийся в бесконечной череде рабочих дней, он пережил странно. Сначала лежал на тюфяке и судорожно оглядывался на близкие стены, успокаивая себя, что на работу идти не надо. Оставшуюся часть дня просидел на скамейке в парке, вдыхая полной грудью осенний воздух и подзабытым взглядом отдыхающего человека разглядывая проходящих мимо девушек. В мозгу таилось ощущение, что он пребывает либо во сне, либо в кинофильме.

Потом выходные сделались привычней и переживались спокойнее.

С наступлением холодов сидеть на улице стало проблематично. Максим начал захаживать в библиотеку – самое спокойное и приятное место из всех городских учреждений. Брал в читальном зале подшивку журналов «Урода» год этак за семьдесят восьмой, усаживался за самый дальний стол и, прикрываясь журналами, читал «Капитал».

Приходит он как-то раз в читальный зал, а там кутерьма. Взрослые, дети, бубнят чего-то, руками машут. Конкурс чтецов, оказывается. Принять участие могут все желающие независимо от возраста. Тексты тоже не ограничиваются.

Конкурс проводило местное управление социальной защиты, поэтому в основном участие в нём принимали инвалиды-колясочники. Недолго думая, Максим тоже записался. А, помидорами не закидают!

«В хлопчатобумажных, шерстяных, льняных и других отраслях, - начал он по памяти чтение фрагмента из главного труда Карла Маркса, - прежде всего, находит себе удовлетворение стремление капитала к безграничному и беспощадному удлинению рабочего дня. – Он сжимал кулаки, повышал голос, вращал глазами, изливая в эти слова всё своё несогласие с окружающей действительностью. - История регулирования рабочего дня в некоторых отраслях производства и ещё продолжающаяся борьба за это регулирование в других наглядно доказывают, что изолированный рабочий не в состоянии оказать какого бы то ни было сопротивления…»

Публика встретила его выступление более чем благожелательно. Раздались аплодисменты.

При подведении итогов ведущая конкурса совершенно неожиданно назвала его имя. Максим икнул даже. Ему присудили приз за третье место. Второе досталось инвалиду в тюбетейке за чтение сур Корана, а первое – пятилетней девочке, блистательно, с чем Максим полностью согласился, исполнившей стихотворение Вознесенского «Хотят ли русские войны?».

Призом, врученным ему, оказалась тонкая книжка под названием «Сто верных способов разбогатеть».

- И с этого фланга атаковать пытаются, - покачал головой Максим.

Выходя из библиотеки, он выкинул книжку в урну.

Постановление правительства

- За номером таким-то… - бубнил хохол-хозяин, - …о лицензировании деятельности рикш. И так далее, и тому подобное. Короче, на бабло нас министры кинули. Просто так на дороги не выйдешь.

Рикшы загалдели. Как так можно! Чего они себе позволяют! Чингачкук подтвердил слова хозяина: да, гаишники, злобствуют. По городу не проехать. В лицо смеются и транспорт конфискуют.

Получить лицензию стоит пять тысяч. Каждая коляска рассматривается как отдельное транспортное средство.

- Ну посудите сами, мужики, - мямлил хозяин, - за каждого я платить не буду, правильно? Так что, если хотите работать, трясите загашники, платите деньги за лицензию, и будем сотрудничать дальше.

- Почему это вы платить не будете? – крикнул Максим. – Платить за наёмных работников – ваша прямая обязанность.

- Ты чего! – коллеги в бока его толкают. – Шарахнулся что ли, на хозяина так!

- По закону всё должно быть именно так, - не сдаётся Максим. – Мы сами на себя не работаем, а потому за лицензию платить не должны. Хозяин нас обманывает.

Хохол криво усмехнулся и демонстративно развёл руками в стороны.

- Я гляжу, среди нас провокатор затесался…

- И вправду, провокатор, - поддержали хозяина рикши. – Что мы без работы делать будем? Пусть уж лучше побегаем пару месяцев бесплатно, добрый хозяин не откажется за нас по пять тысяч внести. Зато с лицензией будем.

- Да он не только провокатор, - громче всех голосит Чингачкук, - он казачок засланный!

- Точно!

- Я сразу понял, что в нём что-то не то. Труд не уважает, субординацию не чтит, опасные идеи распространяет. На кого работаешь, гнида? – схватил он Максима за грудки.

Тот Чингачкуку не долго думая двинул в рыло. Отлетел киргиз. Встал, за скулу держится.

- Вы видели? – заголосил. – Видели?

- Да одумайтесь же вы! – пытался призвать Максим людей к разуму. – Разве не видите, что хозяин нагло вас дурачит? Если мы не станем единым фронтом за свои права, нас уничтожат поодиночке.

Но не слушают разъярённые рикши Максима. Кинулись на него с кулаками. Он парочке свернул челюсти набок, но со всеми разве справишься?

Повалили его рикши на землю, ногами бить начали. И песню запели на китайском языке из фильма «Красный гаолян». Как только выучить смогли?

Еле живым он из заварушки выбрался.

На хорошем счету

- Ой, Дениска, - качает головой директор, - собрание акционеров ведь скоро!

Денис подкладывает под его ноги пуфик.

- И не говорите, Тихон Спиридонович! Вот вам беспокойство-то!

- Беспокойство, беспокойство. Ночами не сплю, кусок в горло не идёт.

- Да не думайте вы о нём!

- Как же о нём не думать, глупое ты существо, - усмехается директор. – Это же главное событие в году!

- И вправду, - корчит тупую мину Денис. – Нельзя о нём не думать. Так значит, надо очень много думать. Очень, очень много, чтобы все детали предусмотреть.

- Вот это разумно, - кивает директор, тяжело вздыхая.

Денис жалостливо смотрит на него.

- Устали, Тихон Спиридонович? Может, ботинки снимите. А я массаж вам сделаю.

Директор приподнимает ладошку и великодушно опускает. Значит, можно. Денис стягивает ботинки и принимается массировать одутловатые директорские ступни.

- Аккуратнее! – морщится Тихон Спиридонович. – Мозоли не повреди.

- Ой, простите.

- Елистратов, директор медико-инструментального, загнал меня в усмерть на этом теннисе. Сволочь. Я уж и так отказывался, и этак – нет, поехали играть. А ему как откажешь? Вместе дела делаем… Он же почти профессионально играет, а из меня какой теннисист? Мало того, что проиграл, ещё и мозоли натёр.

- Да, Тихон Спиридонович, - улыбается директору Денис, - вы – бильярдист!

- Это точно! Вот в следующий раз затащу его на бильярд. Эх, покажу ему Куликово поле!

Денис старается. Круговые движения, спиральные, ромбовидные – лишь бы хорошо любимому директору было.

- Хорошие у тебя пальчики, Дениска, - директор расслабился, глаза его закрыты, лишь губы шевелятся на неподвижном лице. – Да и вообще исполнительный ты такой. Внимательный. Думаю, далеко пойдёшь. По крайней мере, пока ты у меня на хорошем счету.

- Спасибо, Тихон Спиридонович, - улыбается Денис. – Лишь бы предприятию пользу принести.

Человек-сосиска

Из «Батрацкого дома» пришлось съезжать. Не потому, что денег не хватило, атмосфера стала невыносимой. На Максима как на предателя Родины рикши да подсобники оглядывались.

«Забит рабочий человек, - думал он, - унижен. В чёрном теле народ властители держат, с рождения в босяки записывают. А как появится у такого босяка дерьмовая работёнка, он и рад ей до задницы. За три гроша горбатиться согласен и всех, кто ему в этом мешает, во враги записывает. И на рабочих трудно сейчас полагаться. Не в том они состоянии, чтобы бороться за свои права. Слабы и духом, и телом. Вытащили из них жизненную силу, отравили чакру. В окончательное и бесповоротное быдло превратили».

Собрал он свои вещички в котомку, вышел на дорогу, поднял руку. Тормознул грузовик. Водитель направлялся в Волгоград.

«Волгоград так Волгоград», - равнодушно подумал Максим.

«Стоимость рабочей силы определяется рабочим временем, необходимым для воспроизводства этого специфического предмета торговли, - читал он в дороге «Капитал». - Стоимость рабочей силы сводится к стоимости определенной суммы жизненных средств».

В Волгограде нежданно-негаданно ему блатная работёнка подвернулась. По крайней мере, все так говорили. Да и он и сам понимал, что с работой ему крупно повезло.

«Человек-сосиска» – вот как она называлась. Ну вообще-то официально она промоутером звалась (слово ему понравилось, грозное такое), но никто её кроме как «человек-сосиска» не называл. Да и как её звать иначе? Надеваешь на себя картонный балахон в виде сосиски, только лицо наружу выглядывает, ходишь по площади, приплясываешь и всем проходящим раздаёшь бумажки с названием и адресом забегаловки, где эти самые сосиски продаются.

На ногах весь день, зато никакого физического труда!

Приплясывать то и дело приходилось - хоть и весна, но ранняя, холодно. Впрочем, разве это неудобство? Ерунда. Ну, на три буквы рассерженные люди посылают, когда им бумажку вручаешь. Но их тоже понять можно: полно тут таких – один человек-сосиска, другой – человек-шкаф, третий – человек-смеситель. Раздражает. Но посылают нечасто, в основном берут. Потому что с бумажкой можно получить скидку, а до скидок народ падкий.

Так что шикарная работа, и точка.

Скидка на сосиски Максиму особенно привлекательной не казалась, потому что его флаер гласил о десятипроцентной скидке на каждую одиннадцатую купленную сосиску. Трудно ему было представить человека, который ради полутора рублей скидки будет покупать одиннадцать сосисок, но сейчас он старался думать поменьше.

«Наверное, не полные дураки это придумывали, - успокаивал он себя. – Видимо, есть в этом какой-то расчёт».

С коллегами у него отношения сложились в общем-то неплохие. Не идеальные, но уж в любом случае лучше, чем с рикшами. Во-первых, человеком-сосиской на этой площади он работал один, остальные сосисочные люди были раскиданы по другим участкам города, так что толкаться мясными боками со своими за каждого прохожего не приходилось. Ну, а остальные другое рекламируют – они вроде как не конкуренты.

Все молодые, озлобиться не успели – хорошие ребята.

Хотя Человек-шкаф – вот тот буравил. Не часто, но иногда встревал вдруг в процесс передачи сосисочного флаера со своими идиотскими шкафами и тумбами. Но до драк с ним, слава богу, не доходило.

Зато Человек-смеситель – очень приятный паренёк. Всегда дружелюбный, всегда поздоровается. Особенно радует, что кое-что о Марксе слышал и даже называл себя антиглобалистом. Правда, под антиглобалистами он понимал таких весёлых, отмороженных ребят, которые мотаются по всему свету и безнаказанно хулиганят. Идеологическая подоплёка его интересовала постольку-поскольку, но это уже кое-что. С таким человеком и поговорить можно.

Или вот Человек-стиральная машина. Им работала некрасивая, но милая девушка с пирсингом в губе. Очень общительная чувиха. У неё из-за этого пирсинга всегда проблемы возникали: люди воспринимали его как какую-то отколовшуюся от стиральной машины деталь и думали, что в том магазине бытовой техники, что она рекламировала, все машины некачественные. Но говорливой девчонке удавалось переубедить сомневающихся клиентов и дневную норму бумажек она всё же раздавала.

Работало на площади ещё одно существо: Человек-шестерёнка. Оно рекламировало магазин автозапчастей. Никто не знал, кто скрывается под этим костюмом, парень, девушка или вообще старуха какая. Сама шестерёнка представляла из себя плотный головной убор, который полностью закрывал лицо промоутера. Даже прорези для глаз и лица отсутствовали. Все промоутеры на площади гадали, как Человек-шестерёнка дышит. С другими промоутерами Шестерёнка не общалась, тусовалась где-то по периметру площади, поэтому выяснить что-либо подробнее не удавалось. Впрочем, не очень-то и хотелось.

Первая любовь

- Пацаны, - порхает Девушка-стиральная машина, - чего после работы делаете?

Ничего после работы пацаны не делают.

- Пошли пиво пить!

Уау, хоть и с пирсингом, но всё же девушка, предлагает провести вместе время! Максим и так её уважал, а тут и вовсе почувствовал в груди нечто жгучее и непонятное.

А если это любовь?

Пошли втроём: Девушка-стиральная машина, Парень-смеситель, ну и он, Человек-сосиска. Идут, смеются, всё так непосредственно, мило – Максиму даже неловко стало от того, что можно быть естественным. Всё контролировать себя приходится, а тут вдруг такой поток эмоциональной свежести. Даже тайфун.

- Смеситель, ты какую музыку слушаешь? – спросила девушка у представителя сантехнической диаспоры.

- Я рэп гоняю, Стиралка.

- Круто! Рэпняк я тоже ценю. А ты, Сосиска?

- Да я на хард-роке вырос, - ответил Максим скромно.

- Какого периода?

- Ну, классический.

- «Крим» что ли? «Назарет» да «Гранд Фанк»? Ритчи Блэкмор и Тони Йомми?

- Ну, в общем да.

Посмеялись над ним новые друзья. Незлобно.

- Это ж архаика! Каменный век!

- А мне нравится.

- Ты уж тогда на скандинавский «блэк» переходи. Свежо, востребовано.

«Да слышал я скандинавов, - подумал Максим. – Занятно, но в целом вторично. И пресыщенность какая-то буржуазная».

Но вслух сказать постеснялся.

Зашли в бар, пива заказали. Один бокал – дневная зарплата. Новые друзья без жалости с деньгами расстаются. Молодцы какие, глядит на них Максим. Вот бы и мне так научиться.

«Может, многие мои проблемы, - тут же развивает он мысль, - от мещанской ограниченности, от гнусной чичиковщины, когда копейка для меня – ценнее простых человеческих отношений?»

Весело в баре. Молодёжь тут и там, отовсюду смех доносится. И главное – энергия струится. Вот так прям и струится потоками в дециметр радиусом. Живая энергия, трепещущая. Пробивная.

Вот эту бы энергию, оглядывался по сторонам Максим, да на благое дело пустить! Её бы хватило на переустройство действительности. Только слишком много желающих молодые души под свой колпак заманить. Вот рэпом их откармливают. Вроде бы революционная по злобе своей музыка, но обманка это. Что в идеалах музыки этой? Богатство, тёлки и беспринципный цинизм. Тупиковая дорога.

Стиралка всех танцевать потащила. Попса звучит галимая, тошнотворная даже, но Максим смирился, потому что под обаяние девушки попал. А она откровенно этак бёдрами двигает. Грудями дрыгает. Попкой о его передок трётся. У него встал тут же. Пришлось в туалет сматываться, чтобы змея укротить.

- Представляете, - рассказывала Стиралка, когда он обратно вернулся, - магазин, от которого я флаера раздаю, филиал открывает. Будут продавцов набирать. Сосиска, ты продавцом устроиться не желаешь?

Мысль такая к Максиму приходила не в первый раз. Работа продавца казалась ему привлекательной. Да и технике он был не чужд.

- Интересная информация, - отозвался. – Надо обдумать.

- Только они не в Волгограде его открывают, а в Саратове. Ну да ты, насколько я знаю, перекати-поле, тебе махнуть туда – раз плюнуть.

- Махнуть не проблема, только и оседлой жизнью пожить хочется. Семьёй обзавестись, - посмотрел он на неё выразительно.

- Какой ты правильный! – сверкнула она глазками. – А ты, Смеситель?

Тот поморщился.

- Нафиг надо.

- Ну всё же лучше, чем на улице стоять. И зарплата намного выше.

- Да что зарплата. Я не за деньгами в промоутеры пошёл. Так, год занять. Отец твёрдо пообещал, что летом в университет меня устроит.

- Да ты значит богатенький Буратино.

- Нет, что ты. Обыкновенный.

- Ну тачка-то есть?

- Тачка есть, «Форд» подержанный, но разве это богатство? Богатство – это завод, это торговая компания. Это то, на чём капитал можно делать.

Максим вздрогнул.

- А тачку эту я знаешь сколько у отца выпрашивал? Три месяца! Еле купил её, жмот. Я вот ещё припомню ему это.

- Да и квартира есть, наверно?

- Квартира есть, родители приобрели в своё время. Только это тоже – название одно, а не квартира. Двухкомнатная, в хрущёвке. Я там не живу. Скучно одному. Так, друзей привожу, девчонок.

Стиралка слушала Смесителя со всё более возрастающим интересом. Такая она интересная в профиль…

После трёх бокалов пива Максим окончательно определился со своими чувствами. Он влюбился. Он влюбился в эту чудную, нескладную, но такую необычную и жизнерадостную девушку, Девушку-стиральную машину. Он читал книги, в которых говорилось о Любви, он смотрел фильмы, в которых показывали Любовь, он слышал песни, в которых Любовь звучала, но никогда не верил в её правдивость. Не думал, что ему суждено повстречаться с ней.

И вот – повстречался.

К сожалению, в кутерьме бара ему так и не удалось поговорить с ней тет-а-тет. Вскоре Стиралка уехала куда-то со Смесителем, но не на первом же свидании изъясняться о своих чувствах?

Да и не свидание это вовсе никакое. Так, дружеская встреча.

Облом

- Какая любовь, придурок!? – средь бела дня, без тумана и затемнений явился вдруг к нему Великий Капиталист.

Максим судорожно принялся шарить по картонным бокам в поисках «Капитала». Вспомнил, что на работу он книгу Маркса не брал. Слишком тяжёлая.

- Да не ищи ты «Капитал» свой долбанный, - скривился Капиталист. – И пойми наконец, что не враг я тебе. Добра, лишь добра тебе желаю, глупышка ты неразумная.

Он сейчас в другой одежде предстал. Плащ, шляпа, перчатки. Брючные стрелки из-под плаща красовались, ботинки чёрные. Только трость в руке осталась. Элегантный.

- Оглянись вокруг, Максимушка, - отцовским тоном вещал Великий Капиталист, - разве ты не видишь, что твоя Стиралка давным-давно со Смесителем крутит?

- Это неправда! – пробормотал Максим.

- Ну погляди на неё!

Поглядел: так и есть - Стиралка со Смесителем рука об руку гуляют, друг другу в лицо заглядывают и смеются то и дело.

- Это ничего не значит, - ответил Максим твёрдо.

- Да всё это значит. Дала она ему за машину и квартиру. Потому что босячка безродная и удачным замужеством мечтает материальное положение поправить.

- Это неправда, - повторил Максим, но сомнения уже в голосе, опасения.

- Эй, Человек-шкаф! – подозвал Великий Капиталист одного из промоутеров. – Скажи, что ты видел сегодня утром?

- Сегодня утром, - радостно принялся докладывать Человек-шкаф, - Стиралка со Смесителем взасос целовались. И Смеситель её за попку трогал.

- Понятно. Свободен. Эй, Человек-шестерёнка! – подозвал Великий Капиталист другого промоутера. – Скажи-ка, что у тебя Стиралка на днях спрашивала?

Человек-шестерёнка снял с головы шляпу и оказался тёткой средних лет с красным испитым лицом.

- Стиралка на днях у меня совет спрашивала, - доложила Шестерёнка. – Как побыстрее залететь.

- От кого она хочет залететь? – неистовствовал Великий Капиталист.

- Да, говорит, со Смесителем пихаюсь, - объяснила Шестерёнка. – Родить, говорит, от него хочу, чтобы он меня замуж взял.

- Это неправда… - шептал Максим.

- Ну тогда сам у неё спроси.

Шаг. Второй. Десятый. Стиралка прямо перед ним. Милая девушка с нелепым пирсингом, неужели ты продала себя за материальные блага?

- Ну и чего ты так смотришь на меня? – исподлобья взирала на него девушка. – Я понимаю, что ты в меня втюрился, но я тебе ничем помочь не могу.

- Я думал…

- Никаких надежд я тебе не давала. Ты всерьёз полагал, что я стану встречаться с таким босяком, как ты?

- Но ты же ничего не понимаешь! Материальное благополучие - это иллюзия, гнусная иллюзия!

- Никакая это не иллюзия. Это твёрдая почва под ногами. Меня и так угораздило нищей родиться, я всю жизнь ей оставаться не собираюсь.

И упорхнула.

- Ну чего, - скалился Великий Капиталист, - словил? Ничего, неприятности закаляют. Ну что, понимаешь ты сейчас, что если не встанешь на тот путь, который я предлагаю, то останешься никем. Ни женщин тебе не видать, ни футбола по кабельному телевидению. Прими капитализм в душу свою, смирись с ним как с необходимостью и знаешь, какими ослепительными красками засверкает для тебя жизнь! Все так делают и все счастливы.

«Борьба между рабочими и машиной, - принялся бормотать Максим, вспоминая по памяти строки из «Капитала», - начинается с самого возникновения капиталистического отношения. Только с введением машин рабочий начинает бороться против самого средства труда, этой материальной формы существования капитала. Он восстает против этой определенной формы средств производства как материальной основы капиталистического способа производства. Средства труда, выступив как машина, тотчас же становятся конкурентом рабочего».

С проклятиями и ругательствами Великий Капиталист растворился в воздухе.

- Всё, Сосиска! – шагали к Максиму два человека в спецовках. – Снимай камуфляж.

У него ещё не рассеялись круги перед глазами после исчезновения Капиталиста. Кружилась голова.

- Почему? Что произошло?

- Обанкротилась наша забегаловка. Всех уволили. Свободен ты теперь, как птица в полёте. Ищи новую работу.

И снова – на хер

Совсем мать с Вовкой заколебалась. Ну вот совсем прям!

Вроде радость краткая нарисовалась – Денис от предприятия квартиру получил по социальной ипотеке – вроде бы и раздышаться можно, да как с лежачим инвалидом раздышишься? И утку из под него вынеси, и бельё поменяй. У самой ни сил уже нет, ни желания. Ладно Настёна всё делает, а как бы без неё справлялась – неизвестно.

У Дениса, пока он с семьёй жил, червонец-другой можно было из кармана вытащить, а как съехал – заглох источник. Да и продукты он покупал, и за электричество порой платил. Сейчас же – ни копейки не даёт. Мамаша, я по счетам плачу, ни гроша лишнего у меня нет. Отдавай Настю в работный дом, там с двенадцати лет принимают. Шить научиться, деньги приносить будет. Да и тебе можно куда-нибудь устроиться. Ты же можешь передвигаться.

Может, но с чего это она должна работать при трёх живых детях да муже? Она как царевна должна жить, а все её обманывают, все ей погибели желают. Муж без вести пропал, старший сын из дома сбежал – ни тот, ни другой о ней не вспоминают, ни рубля ей не присылают. У среднего дела хорошо идут, да тоже на мать срать он хотел. Про младшего и про дочь вообще вспоминать не хочется – обуза.

- Дениск! А, Дениск! – звонит она ему из автомата на работу.

Дениска в панике трубку ладонями прикрывает, чтобы не дай бог коллеги не услышали.

- Ты устрой как-нибудь, чтобы Вовку сплавить на хер. Знаешь, как мне с ним тяжко!? – в трубке раздаются всхлипывания. – Он ведь и ссыт, и серет под себя. В квартиру не зайдёшь – вонь сшибает.

- Подумаю, подумаю, - поспешно отвечает Денис. – Я сейчас не могу говорить. Не звони мне сюда больше, я сам с тобой на связь выйду.

Думал Денис неделю, соображал. И вправду, решил, надо Вовку куда-нибудь пристроить. Брат всё-таки. А то мать задушит его нафиг.

Посоветовался с одним начальничком на предприятии – симпатизировал тот ему. Мужичок сообразительный. Дельный совет подкинул:

- Его просто так ни одно государственное учреждение не примет, так таких – вагон и маленькая тележка. А вот есть один пансионат в Чехии, где живут ветераны локальных войн с социализмом. Его европейские банки финансируют. Что тебе надо сделать, так это состряпать справку, что брательник твой – участник и жертва чудовищной войны справедливого капитализма с уродливым социализмом на территории Мозамбика. Директору на подпись подсунешь – тот и подмахнёт не задумываясь. А для пансионата подпись директора частного капиталистического предприятия – самый лучший аргумент.

Ого-го, вот он, выход! Да ещё в благоустроенную Европу.

Через две недели Вовку отправили в Чехию. Он разнервничался почему-то и принялся кричать:

- Мама! Я же люблю тебя, мама! Не выбрасывай меня!

Вот ведь, дурак! И не понял, что ему благо сделали.

- С работным домом я тоже договорился, - кинул матери через плечо Денис. – Пусть Настёна школу бросает, с понедельника – на работу. Хоть колготки себе наконец-то купит.

Новые перспективы

До Саратова Максим добирался на поезде. Решил не экономить. Всё-таки заработал кое-что.

Да и на книжку отложил.

«Пригодятся эти деньги, - думал. – В один прекрасный момент обязательно пригодятся».

Первым делом по прибытии на собеседование отправился: менеджеры торговой компании по продаже аудио-видео и бытовой техники уже вовсю людей набирали.

- Что бы вы хотели продавать, - спросили его, - холодильники или телевизоры?

- Телевизоры, - ответил Максим.

- Ага, значит на аудио-видео отдел нацелились. А вот, скажите, молодой человек, чем принципиально отличался кинескоп «Тринитрон» фирмы «Сони» от других кинескопов?

- «Тринитрон» являлся сегментом цилиндра, - ответил Максим, - а все остальные кинескопы – сегментом шара.

- Нифига себе! – воскликнули менеджеры. – Первый человек, кто на этот вопрос ответил. А может вы знаете, чем «Dolby Prologic» от «Dolby Digital» отличается?

- «Prologic» – это система, которая разделяет звук на четыре канала: фронтальный, два боковых и тыловой, который в свою очередь для понта дела делят ещё на два, для создания эффекта «звук вокруг». Ну а «Digial» - система с пятью независимыми каналами и одним низкочастотным, именуемым сабвуфер.

Менеджеры офигели.

- Вот вам ещё вопрос, - выдают, - какая телевизионная система используется в Доминиканской республике?

- Я думаю, PAL.

- А вот и не PAL, а вот и не PAL! – захлопали в ладоши менеджеры. – В Доминиканской республике – NTSC.

«Это конец, - мелькнуло у Максима в голове. – Не возьмут меня в продавцы».

Но не тут-то было.

- Поздравляем! – трясут они ему руку. – Вы приняты.

И добавляют, почти по секрету:

- Ну, парень, заставил ты нас поволноваться! Если б на все вопросы ответил – точно бы не взяли. Нам умные не нужны, потому что вся торговля на дураках держится.

Максим растрогался.

«Это лучшая работа, которая мне выпадала, - подумал. – Денежная».

Продавец или грузчик?

Принятые на работу продавцы светились от гордости. Это ж вот мы где, словно говорили их глаза и блуждающие на лицах улыбки, это ж вот мы какие! Вот как мы всех сделали! Вот мы какие счастливчики!

- Ну что, ребята! – вышел к ним просто ослепляющий лучезарным светом успеха и довольства директор. – Поработаем чуток?

- Поработаем!!! – громогласно выдали продавцы.

- До открытия магазина две недели. С сегодняшнего дня начнут приходить фуры с товаром. Надо его разгрузить, на склад определить, на витрины выставить. Работа творческая, приятная. Я думаю, такие целеустремлённые люди как вы с ней живо справятся.

- Конечно!!! – гаркнули продавцы.

- Ну что же, ни пуха, ни пера. И самое главное: поздравляю вас с приходом в нашу торговую компанию. Вы даже не представляете, как вам повезло.

- Спасибо!!!

- А будет ли оплачиваться работа по разгрузке товара? – сквозь гам и всеобщее воодушевление задал вопрос Максим.

Директор вопросу искренне удивился.

- Ну, ребята, - недоуменно развёл руками, - ну что за странный вопрос? Вас приняли в одну из лучших компаний нашей страны, вам честь невиданную оказали, а вы тут же какие-то нехорошие сомнения высказываете. Уверяю вас, что вашей зарплате все ваши друзья и родственники завидовать будут. А сейчас у нас одна задача – открыть магазин в срок.

И скрылся тут же. Осталось неясным – будут ли платить за разгрузку. Максим понял это для себя однозначно: не будут.

«Ну ладно, - сам себя утешил, - высокая зарплата окупит все усилия. Мир не идеален, надо привыкать к издержкам».

Пришла фура. Четырнадцать метров в длину. В фуре – телевизоры.

- Давай, братва! – закричали весёлые продавцы. – В цепочку, в чепочку выстраиваемся! Прямо на склад их передавать будем.

Первый час задорно работали. С желанием, в охотку.

На второй как-то уже не так весело.

На третий – серьёзность в глазах обозначилась.

На четвёртый – и вовсе грусть стала проглядывать.

Через пять часов наконец-то разгрузили фуру.

- Ну что, - у администратора, шепелявой девушки в брючном костюме, спрашивают, - по домам что ли?

- Да вы фто, по каким домам? – изумилась та. – Фейчас ещё одна фура будет.

Упало настроение у продавцов.

Посидели с полчасика – новая фура едет. Такая же. С холодильниками.

Разгружают её, разгружают. Смех затих, улыбок не видно. Пот течёт по лицам и спинам.

Вот уже и вечер наступил, люди с работы домой возвращаются. А продавцы разгружают.

К десяти вечера разгрузили наконец!

- Уф, - вытирают обильный пот бледные продавцы, - сейчас уж точно по домам.

- Да с фего вы взяли это? – выскакивает из кабинета администратор. – Кто вообще выдумал про этот дом? Фегодня ещё две фуры придут.

Продавцы в осадок выпали. Один на пол повалился, ногами стал дрыгать, пена изо рта пошла. Пока «скорая» приехала – скончался. Сердечный приступ.

Остальные, скрипя зубами, разгружают.

А все ли продавцы на месте? Ба, исчезла треть! Им такую престижную работу предоставили, а они сбежали! Вот ведь несознательные.

- Нифего не поделаешь, - администратор сказала. – Придётся офтавшимся разгружать.

Всю ночь пахали. С каждым часом народа всё меньше. Вроде только что был рядом человек, глядь, а уже нет его. Так один за одним и убегали. До утра четверо осталось. Из двадцати.

Измождённые, стояли, качаясь.

- Ага, вот они, самые крепкие! – заявился на работу директор. – Ну молодцы, парни, молодцы! Объявляю вам благодарность. А о тех, что сбежали, не беспокойтесь – мы новых наберём. После открытия вам и вовсе облегчение будет: двух грузчиков на работу примем!

Парни, кроме Максима, похоже, и не воспринимают директорские слова. А Максим – ничего, бодрячком выглядит. Всё-таки опыт есть.

Ну что, час вам даю, - продолжает директор, - выспаться, помыться, поесть. И обратно на работу! Сегодня ещё шесть фур приедут.