Литература

Меня интересовала тема инцеста. В особенности инцеста между братом и сестрой. Откуда в обществе все эти табу на близкородственные связи? Неужели человек неосознанно настроен на эволюционно выгодные союзы? Или же просто людям вдалбливают в голову, что трахать сестру или дочь – это грех.

Я вспомнил Мишель. Помню, как насовал ей в трусы крапивы. Она так прыгала и визжала. А потом я гладил ее ягодицы, ей было больно и щекотно. Красные воспаленные точки на нежной маленькой попке. Золотой пушок на ее крестце. Ее крохотный клитор. Она меня тоже бросила. Оставила меня с липкими трусиками в руках на перроне. Маленькая блядь.

Я понял, что хуже всего жить, когда тебе пытаются навязать свои условия невидимые враги. Враги может и невидимые, но это почти все люди на земле. Они неочевидно тебя убивают. В какой-то момент приходит понимание, что все люди тебе враги или же просто не хотят тебя знать. Я слишком привык к одиночеству, чтобы привлекать союзников.

Я и Червь пошли погулять в наши лесные угодья. Я живу на самом краю Петербурга, после моего дома начинается лес. Правда, лес ненастоящий, всего лишь заповедник, засранный любителями пикников. Мы прошли мимо гаражей. Где-то в этих гаражах раньше обитал маньяк, который убил друга Червя. Никто не замечал, что от одного из гаражей плохо пахнет, а потом его вскрыли ломом. Внутри гаража была натуральная пыточная камера. Всюду висели гирлянды кишок, отрезанные конечности на крючках. Это было давно, в начале девяностых. Гаражи окружает канава, в которой всегда толстым слоем стоит мазут. Радужные пятна бензина и черные пятна еще какой-то ерунды. Перед входом в гаражи стоят два больших мусорных контейнера, к ним прислонены несколько старых покрышек. Одну из них кто-то жег, поэтому она превратилась в черный остов, с торчащими во все стороны проволочками. Пахнет жженой резиной и бензином. Мы пошли дальше, через поле. Все поле перекопано, тут собираются тоже стоить дома. Вижу где наметили фундамент, экскаваторы уже подогнали. Тут похоронен мой пес. Неужели они разроют его могилу? Да тут ведь целое кладбище домашних животных. Они построят дома на костях мертвых кошечек, собачек, хомяков и черепашек. Мне от этого стало грустно. Мы подошли к леску. В еще одной канаве лежит ржавый корпус автомобиля. От него уже все откручено. Одно крыло грубо отрезано. В этой канаве плавают бутылки, пластиковые и стеклянные. Пакетики из-под чипсов и сухарей. Обрывки газет. Какие-то канистры. Кое-где через канаву перекинуты бревна, по которым можно перейти. Мы прошли по кромке леса. Уже несколько дней погода ведет себя странно, то есть для Питера стандартно. То холодно – то жарко. Ночью подморозило, поэтому все лужи покрылись льдом, достаточно прочным, чтобы по нему мог пройти человек. Желтая трава покрылась инеем, стала ломкой. Темные гнилые листья деревьев хрустели под ногами. Деревья вокруг были истерзаны и изрезаны. Кто-то их рубил на дрова, кто-то просто отламывал ветви. Всюду пластиковые пакеты ярких цветов. Мы пошли дальше по дороге, которую прокатали лет десять назад грузовики. Дальше карьер, возле которого хотели сделать что-то вроде курортной зоны. Там все перерыли, и организовали свалку. А потом вообще забросили все это дело. Мы шли мимо полей, на которых раньше сажали разные культурные растения, а теперь там все заросло травой. Меня это радовало, я всегда мечтал чтобы город поглотила трава. Но город в этой битве, к сожалению, побеждает. По сторонам дороги лежали куски бетонных плит. Торчала арматура. Битый кирпич. В глубоких колеях были замерзшие лужи. Посреди дороги валялись очистки от мандаринов. Мы пошли по следам оранжевых шкурок. Мы останавливались, чтобы сфотографировать что-нибудь стоящее внимания. Проржавевшие пружины от старой кровати. Брошенные, наполовину разобранные автомобили. Червяки замерзшие во льду. Это невероятное зрелище – червяк во льду. Мы дошли до карьера. Он покрылся ненадежным полупрозрачным льдом. Облака над нашими головами сгустились. Стало совсем темно. Мы прошли по берегу карьера влево, там стоит маленькая деревушка. Деревянные дома, гаражи, перевернутые автомобили, мусор свален беспорядочными кучами, тощие собаки испуганно озираются. Мы сфотографировали заборы из железа, вывеску, на которой написано «Мужская». Что мужская? Мы пошли дальше, перешли через маленькую плотину, через которую вода перетекает из карьера в речку Каменку. Каменка – это мелкая, петляющая речушка. Дальше были странные сооружения, нас не интересующие. Но на льду возле плотины растекались бензиновые пятна, так красиво. Они переливались, яркие цвета покрывали пленкой лед. Это уродливая красота. Пройдя дальше, мы увидели множество собак, собаки нас тоже увидели, они залаяли. Из небольшого вагончика вышла толстая старушка. Она была одета в ватник. В одной руке у нее был топор. В другой руке было ведро с ржавым дном. Старуха бросила на нас взгляд. Я испугался, сам не знаю чего, видимо рассказы Сорокина где-то в глубине мозга тронули особые нити. Я представил, как эта старуха рубит всех кто заходит так далеко от города, а потом складывает мясо в ведро и дает его есть своим собакам. Но все оказалось куда банальней. Старуха спустилась к воде, она прорубила во льду топором лунку, и набрала оттуда воды. Собаки бегали вокруг нее, лизали ей руки. Мы прошли дальше, там были рельсы узкоколейки. Ничего интересного, как нам показалось. Мы еще сфотографировали песок у берега карьера с этой стороны. Тут песок красный. Как кровь. Будто земля истекает кровью. Во льду какое-то рыжее месиво. А все бетонные конструкции вокруг покрыты зеленой слизью. Холодный железобетон изъеденный дождями. Угрюмые пустые окна с решетками. Корявые деревца и кустарники. Одичавшие собаки зарывшиеся мордой в гниющие отбросы. Вагоны и цистерны покрытые коркой мазутной грязи. Автомобильные каркасы без колес, с облезающей краской. Гневное небо затянутое облаками смешанными с выбросами высоких труб. Смятые пластиковые пакеты покрытые красным песком. Не работающая переправа. Скрипучие доски положены между. Торчат почерневшие коряги. Битое стекло покрытое изморозью.

Близится новый год. Новогодние украшения всюду висят. Во всех магазинах распродажи. Гирлянды сверкают. Город светится. Электричество потребляется. Товары потребляются. Люди сметают с прилавков все что только могут унести. Магазины сбагривают устаревшие коллекции товаров, чтобы освободить полки для нового сезона. Люди слепо все хватают, а потом несут в свои норы, чтобы подсчитать расходы. Магазины опустошаются с безумной скоростью. Все хотят купить еды для праздничного стола. Все покупают ненужные вещи, чтобы подарить их близким. Все накупают неимоверное количество алкоголя. Алкоголь – непременный спутник любого празднества в России. Это все называется потреблядство. Потребляди куда хуже, чем обычные бляди. Они сами платят за то, что их ебут. Всем этим людям безразлично, что им преподнесут. Им нужны вещи и праздники.

Новый год пришел. Из миллионов голубых экранов, или правильнее говорить телекранов, вырывались вопли поп-звезд, поздравления. Все радовались тому, какой был хороший год, и надеялись, что следующий будет еще лучше. Да, год был прекрасен. На планете стало гораздо меньше лесов. Растаяло гораздо больше антарктических льдов. Было выброшено в атмосферу больше отравляющих веществ. Были изнасилованы еще большие пространства земли, засаженные полезными для человека растениями. Было убито больше видов животных. Было проведено больше ядерных испытаний. Было больше геноцида и бессмысленных смертей. Было больше обмана и надругательства над истиной. Все это свидетельства явного прогресса человечества.

На улице, в момент празднования, бегали пьяные люди. Они кричали бессвязные «ура» в честь России. Родины Матушки. Снега не было. Было жарко. Погода совсем ебанулась. Плюс пятнадцать на новый год. После такого потепления обычно следует маленький ледниковый период. Все или зажарятся или заморозятся. Но всем так весело. Ведь мы же люди – сраные машины по производству какашек.

Может это немного ницшеанская позиция, но она мне кажется здравой. Все происходит в соответствии с определенными законами. Самое начальное звено однажды реализовавшейся цепочки снова должно повторится. Все в жизни происходит в зависимости от конечного числа факторов. Если так, то случившиеся ранее комбинации должны повторится.

Но многие люди уподобились животным, они не видят своих повторений, так как утратили ощущение истории, благодаря инстинктивному стремлению все забывать.

Я считал многих девочек, с которыми спал, скотом. А ведь значит, это было скотоложством. Я не делал их говном, они были говном изначально. Просто я снял с них, помимо одежды, еще и блестящую оболочку. А под напускным блеском было дерьмо. Чтобы обезоружить и разоблачить скрытое дерьмо, необходимо прикинуться говнюком.

Но я все же верил, что есть женщина, которую я смогу полюбить. Дуглас Коупленд назвал бы мое состояние «кризисом пост-юности». Это особое состояние потерянности около двадцати лет отроду.

Я сидел на краю ванны. Я подрочил, и смотрел на себя в зеркало. Больше нет маленького тощего мальчика. Есть высокий мужчина. Мои плечи стали широкими. Мышцы от тяжелой работы окрепли. Шрамы по всему телу стали меньше заметны. На груди выросли несколько волосинок. Мой член еще был крепок, но уже стал, покачиваясь повисать. Когда я дрочил, думал об Обезьянке. Я плакал. Я потерянный одинокий плачущий мальчик с набухшим членом.