Литература

- Давай!

Мопс примерился и начал долбить стену лифтёрской будки куском железной трубы. Я сидел внутри будки и, периодически выглядывая в образовавшуюся дыру, руководил действиями Мопса. Древняя штукатурка хрустела у меня под ногами, Мопс ударил ещё несколько раз и остановился:

- Видно?

Я просунул в дыру кулак:

- А то!

Мопс самодовольно ухмыльнулся и крикнул:

- К двери отойди!

Я послушно отошёл, и в ту же секунду конец трубы выскочил из отверстия, а сама труба начала вращаться. Минут через пять Мопс вынул трубу и заглянул в практически идеально круглую дыру:

- Вылезай, готово!

***

Лифтёрская, вообще, - отличное место, особенно если вам четырнадцать и ваш жизненный опыт позволяет вам подобрать ключи к небольшой, обитой оцинкованным железом двери. В помещении, размером два на два метра, можно очень недурно и с пользой провести время. Естественно, зимой или глубокой осенью, когда все приличные подвалы, чердаки и подъезды уже заняты дворовой гопотой.

В лифтёрской есть розетка и можно подключить магнитофон, не разоряясь на дорогие болгарские батарейки. Можно до посинения играть в карты или пить пиво прямо из трёхлитровых банок, украденных из бабушкиной кладовки. Пиво вам с удовольствием приобретут местные алкоголики при условии, что вы отольёте им пол литра и снабдите мятой папиросиной «Примы».

С портвейном, конечно, сложнее – он продаётся в магазинах, и всегда есть шанс, что вас просто кинут, скрывшись через подсобное помещение. Но зато, если у вас уже есть связи, то на следующий день вы будете сидеть в засаде со старшими собратьями и выслеживать какого-нибудь Коляна или Вовчика. А после поведёте его, трясущегося и мочащегося себе прямо в штаны, на ближайшую стройку, поставите лицом к заполненному чёрной водой котловану, и станете требовать у его друзей выкуп. И друзья принесут вам этот выкуп, размер которого напрямую зависит от вашей, пока ещё юношеской, щедрости, и, совсем не детской, жадности старших. Потому, что только Вовчик или Колян вхожи к продавщице в ликёроводочном отделе местного продмага, и могут брать в долг портвейн, и доставать дефицитную водку.

Если ваша нервная система уже сформировалась, и вас не раздражает бесконечное щёлканье реле, визг тросов и шум электромотора, то можно развлекаться прямо так. Ну, а если вы уже знаете, что именно не позволяет Заратустра Остапу Бендеру, то можно просто смотаться на первый этаж, повесить табличку «Ремонт» и выключить рубильник.

Вот каким замечательным местом может быть обыкновенная лифтёрская будка.

***

Айс сидел на одном из бетонных квадратов, служащих основанием небольшой оградки, окаймляющей крышу панельной девятиэтаэки. Мопс бросил трубу и подошёл к Айсу, который старательно навинчивал шланг велосипедного насоса на ниппель, впаянный в дно баллона из-под «Дихлофоса».

- Качай! – Айс протянул насос Мопсу.

Мопс снял футболку, повесил её на оградку, и принялся с силой загонять воздух в баллон, наполовину заполненный краской. Технология была проста и позаимствована Айсом в одном из номеров «Юного Техника». Мерзкую, тёмно-зелёную краску мы тоже позаимствовали у зазевавшихся жэковских маляров, ремонтирующих соседний подъезд.

Мопс кряхтел, но всё-таки продолжал накачивать баллон воздухом. Автомобильного насоса у нас, естественно, не было. Я выбрался из лифтёрской, закрыл на замок дверь и принялся любоваться результатами работы Мопса. Отверстие получилось отличным - частично его маскировали разнообразные провода, опутывающие будку снаружи.

- Стой! – Айс придержал руку Мопса, - Давай, проверим. – Он взял баллон с прикрученным к нему насосом и нажал на распылитель. Тоненькая хилая струйка моментально была унесена вверх порывом ветра. Айс вздохнул и протянул конструкцию Мопсу. – Давай ещё!

Мопс, который уже отдышался, снова начал резкими движениями посылать воздух в жестяной цилиндр с надписью: «Тбилисский химический комбинат».

***

Мы не любили подвалы, хотя в нашем районе, почему-то, наивысшей доблестью считался захват крайнего подъезда какой-нибудь пятиэтажки. Кусок подвала огораживали стеной, сооружаемой из подручных материалов, оборудовали принесёнными с помойки диванами и стульями, а стены украшали неизбежными плакатами со Сталлоне, Шварценеггером или, на худой конец, Боярским. То же самое происходило с чердаками, расположенными над коммунальными квартирами, заселёнными местным люмпеном. Единственным минусом чердака был низкий потолок, но на это не обращали ни малейшего внимания. Получаемая в результате строительных и дизайнерских манипуляций жилплощадь называлась «каморкой», и становилась зимним пристанищем для продвинутой молодёжи. Все остальные – менее продвинутые и нерасторопные - тусовались на лестничной клетке собственного подъезда, а в самых пиковых случаях – просто на улице.

Нам нравились лифтёрские – их не надо было оборудовать (достаточно просто постелить пару кусков картона на пол), они закрывались на ключ и были относительно чистыми. Но главным достоинством помещения был люк, выходящий в подъезд. Про этот люк почему-то всё время забывала и милиция, и, сопровождающие её во время облав, коммунальные работники. Не реже раза в месяц нам приходилось проделывать следующие акробатические трюки: свешиваться на руках из люка и, по возможности бесшумно, прыгать на заплёванный пол лестничной клетки девятого этажа. А затем, под добродушные крики участкового, стремительно бежать вниз, перепрыгивая сразу через целый лестничный пролёт. Выбежав из подъезда, нужно было обязательно броситься врассыпную, чтобы дежурящие внизу оперативники не сразу сообразили за кем стоит гнаться.

Ловили нас не часто. Но однажды, злобный, с огненным перегаром опер, всё-таки догнал меня и врезал дубинкой по сухожилию под коленом. Участковый потом долго кричал на нас, зачем – то всё время переставляя с места на место свой стул с инвентарным номером «1313 – ОП2». И, хотя на учёт меня поставили совсем за другое, и немного позже, родители в тот раз орали не меньше участкового.

Забегая вперёд, скажу, что в следующий раз этого опера мы встретили лет через десять. Он полз на четвереньках вдоль длинной, наполовину заметённой снегом стены гаражного кооператива. Опер увидел нас и попытался встать, но Мопс легонько пнул его в пах и опер нырнул головой в сугроб. Мы долго мочились на китайский “Reebok”, из которого во все стороны лез пух, а опер закрывал лицо руками и просил, чтобы мы его больше не били. Я пошёл дальше, а Мопс пнул опера ещё раз, но уже совсем по-другому.

***

- Всё! – Мопс вытер рукой стекающие по его раскрасневшемуся круглому лицу струйки пота. – Не идёт больше! – Он передал баллон Айсу, который ловко отвинтил шланг, отбросил насос и подскочил к проломленной стене.

- Ну, что - пишу? – он вопросительно посмотрел на нас с Мопсом.

- Давай! – я щёлкнул пальцем по камешку, лежащему на краю пробоины. Камешек улетел внутрь лифтёрской, ударился о стену и звонко запрыгал по маленьким керамическим плиткам, которыми был отделан пол. – Только красиво!

Айс улыбнулся, достал из заднего кармана джинсов тетрадный листок и, поминутно сверяясь с текстом, начал выводить на стене большие, цвета гнилой тины, буквы.

Через полчаса стену украшала надпись: «Вечная память Еремею Дюви и его кинесике». Колечко буквы «ю» аккуратно обрамляло проделанное Мопсом отверстие. Айс положил баллон на тёплую гудроновую крышу и отошёл шагов на пять, чтобы оценить результаты своих художественных изысков.

***

Пару месяцев назад, в самом начале мая, мы сидели здесь же, на крыше, и травили байки. Из открытых окон доносилось дикое завывание угнетённых бразильских мулатов, метисов и креолов, сопровождающее титры «Рабыни Изауры». Внезапно на крыше появился человек, он как-то совсем просто и обыденно подошёл к нам, и тот час же принялся рассказывать необычайно похабный, но очень смешной анекдот. Ещё более необыкновенным было имя, которым он представился: «Еремей Дюви». Ему было двадцать пять лет, работал он на конвейере, а жил в коммуналке на девятом этаже.

Три часа он рассказывал нам анекдоты, чрезвычайно живо, с немыслимой мимикой, и жестикуляцией, изображая то Брежнева, то бегемота в зоопарке, то сношающихся пидарасов. Он указывал на окна противоположного дома и пояснял, что, на тот, увитый плющом, балкон муж ночью выводит свою жену и, уткнув лицом в ящик с цветами, трахает, пока она не начнёт задыхаться. Он моментально изобразил и мужа, и несчастную жену. После этого Еремей Дюви неожиданно встал, поблагодарил нас непонятно за что, и также просто, и тихо исчез. Мы допили, разбавленное безо всякой меры, пиво и разошлись по домам.

***

Еремей Дюви не стал прыгать с крыши той ночью. Как я догадался потом - чтобы отвести подозрение от нас – завсегдатаев пятачка между шестой и седьмой лифтёрскими будками. Он сделал это на следующий день, утром.

Именно поэтому Мопс с таким усердием накачивал баллон воздухом, именно поэтому Айс впаивал в этот баллон ниппель и именно поэтому я в первый раз открыл «Большой Энциклопедический Словарь».

Настоящее имя Еремея мы узнали гораздо позже – его звали Паша.

***

Да! Через пробитую в стене дыру, которую так лихо замаскировала поминальная надпись, мы целый месяц наблюдали за студентками пединститута, загорающими на крыше «топлесс».