Литература

1

Доктор во время операции откровенно скучал. Он стоял у самого края ямы, постоянно смотрел на часы и курил, бросая окурки вниз. Только изредка он оживал и кричал.

– Куда копаете, бестолочи! В жир уйдете! Правее, сволочи, правее!

Каждый раз после этого он вздыхал и бормотал под нос.

– Дал Бог помощников, так мы и до вечера к артерии не доберемся.

И опять замирал. Потные мужики с огромными корзинами за спиной, с еще теплым, свежевырубленым мясом проходили мимо. Из корзин шел пар, маленькие бордовые капельки крови просачивались сквозь щели и падали вниз на шершавую серую кожу. Но лужи собираться не успевали, тут же подбегали крысы и, ничуть не смущаясь людей, слизывали кровь. Мужики, не останавливаясь, пытались придавить их тяжелыми ботинками, но шустрые твари ловко уворачивались, только пищали злобно. Они и в яму бросились бы. Но по краям стояли четверо мужиков. Руки у них были свободны и они уже спуску крысам не давали: ловили особенно наглых за хвосты и разбивали бошки о соленые камни или топили в каплях пота.

Внизу радостно загомонили. Доктор снова ожил, выплюнул очередную сигарету и крикнул:

– Ну, что там у вас?

– Кажись есть, тут она, вота мать итить, – вразнобой ответили помощники.

– Не дуркуете там? Точно дошли? – спросил доктор.

– Точно, Савелий Иванович, точно! – крикнул самый толковый помощник Мишуня. – Как есть артерия, как есть!

Доктор покачал головой. Достав из кармана карту, он внимательно изучил красные пунктирные линии вероятного прохождения артерий и черные точки старых ям. Рядом с каждой стояла цифра – глубина залегания. По расчетам копать еще часа два. За спиной тяжело дышали мужики с пустыми корзинами. Они с надеждой смотрели то вниз, то на доктора.

– Что это так? А? – сам у себя тихо поинтересовался доктор.

В ответ только плечами пожал и вздохнул: делать нечего – надо спускаться. Идти пришлось по импровизированной лестнице, вырубленной прямо в мясе. Поблизости давно не осталось волос, поэтому приходилось обходиться без досок. Или везти их из другой зоны, выменивая на собранную кровь. Поэтому лестницы давно стали вырубать прямо в ямах. Идти по мясу было неудобно, скользко, ноги так и норовили уехать вперед, но доктор упрямо спускался. Только раз сдался отдышке и остановился передохнуть на небольшом выступе. Немного отдышавшись, доктор достал из кармана очередную сигарету.

– Папа! Ты же обещал не курить! – услышал он сверху голос дочери.

Доктор задрал голову, посмотрел на дочку, улыбнулся её счастливым шестнадцати годам, голубому платью и шляпке, и аккуратно засунул сигарету в пачку.

– Да-да, Лизонька! Я помню, – произнес доктор.

– Смотри папочка, не кури больше! Ты же знаешь, какая это дурная привычка!

– Да-ла, Лизонька! Конечно, знаю, – согласился доктор. И спросил: – Что ты здесь?

В обрамлении мужиков и серого неба, дочка показалась доктору настоящим ангелом, чужеродным пятном в этом пейзаже. Туповатые ики смотрели на неё, как на богиню, помощники подбирали слюни. Казалось даже крысы обходили её стороной, боясь запачкать.

– Меня мамочка прислала! Позвать тебя к столу, на обед! – сообщила дочка.

– Нет, Лизонька, сейчас никак не могу, – покачал доктор головой. – Мы вроде к артерии вышли. Никак не могу.

Глаза у дочки загорелись.

– На артерию! – воскликнула она. – Папочка, ну можно, ну можно я посмотрю?

– Конечно, дочка, смотри, – легко разрешил доктор, – только к краю не подходи. И осторожно, чтобы штопором не зацепили, когда нести будут.

Спускаться дальше было легче. Доктор думал о Лизе и почти не замечал скользких ступеней. Дочка у них с женой получилась красавица. Такую и жалко на кровезаготовках оставлять. Нету ей пары здесь. Мишуня – самый толковый из всей молодежи – обрубком на её фоне будет. Ни тонкости в нем, ни воспитания. Да и сообразительный он только условно, если с другими сравнивать, а так, как все, от мужиков недалеко ушел. Экзамен за третий класс так и не сдал, идиот. «Правильно жена говорит, – решил доктор, – надо её в город отправлять. Дорого конечно, но смотришь: артерия толстой будет, осилим. А если нет, сожмемся, затянем пояса, но отправим».

На дне ямы помощники во всю смолили дешевые румынские сигареты и достали карты. Только Мишуня изображал из себя серьезного человека, видимо надеясь на то, что доктор все же сделает его ассистентом.

– Вот, Савелий Иванович, вот оно! – ткнул он пальцем в темную пульсирующую стенку.

Доктор достал из правого кармана брюк фонендоскоп и подошел к артерии. К своей работе он всегда подходил ответственно, поэтому вслушивался в кровь дольше положенного по инструкции времени. Все же чиновники кровь знали гораздо хуже, чем любой доктор, проживший в кровозаготовках хотя бы несколько лет. А Савелий Иванович, тут уже почти четвертак лет из жизни вычел, о крове он такие подробности знал, о каких и столичный профессор понятия не имеет. Вот и слушал на совесть. А не по совести и нельзя было. Кровь не любит людей безответственных и торопливых. Чуть зазеваешься и пропустишь тревожный стук тромбоцитов, которые торопятся вниз по стоку, к крану, вбитому в артерию более удачливым конкурентом. И будешь долго потом гадать почему твой кран часто забивается и дает мало крови. Наконец, доктор кивнул и спрятал фонендоскоп.

– Ну что, Савелий Иванович? Сверлим? – спросил Мишуня.

– Не торопись, – пробормотал доктор, внимательно осматривая яму. – Не торопись, пострел. Тут все понять сперва надо. Странная какая-то артерия.

– Да что странного-то? – спросил Мишуня и похлопал по пульсирующей стене. – Вон как кровушка бьется! Надо сверлить. Чур, Лизе первый стакан!

Доктор посмотрел вверх, на дочку, которая сидела на краю ямы и с интересом наблюдала за происходящим.

– Первый стакан в лабораторию. Тут разговоров вообще никаких быть не должно. И смотри Мишуня, не дам никому пробовать, пока оттуда добро не дадут. А то будет как с зиговскими кровезаготовками, – строго произнес доктор.

Но Мишуня даже не думал спорить.

– Само собой, – закивал он. – Опосля лаборатории только, с пониманием я. Сам сгоняю к приемнику, как метеор, одна нога там и уже вернусь. И стакан там всполосну, чтобы чистый, значит.

Доктор поморщился. Корявые мишунины ухаживания, в которых виделась ему гораздо более неприятная надежда очередного заготовского прыща сосватать себе судьбу лучшую. Но Лиза не пара ему совершенно. Гнать надо таких женихов. Хотя куда его с заготовок? «А вот Лизоньку надо обязательно в город спровадить, – подумал доктор. – И нечего тянуть, девчачье сердце глупое – еще и влюбится в этого оборванца».

– Другой пусть бегает. Ты мне тут нужен, – проворчал доктор.

Мишуня и тут не думал растраиваться, заулыбался, оглянулся на играющих в карты остальных ассистентов – вот, мол, отмечает меня доктор среди всех вас.

– Что расселись, засранцы! – крикнул неожиданно доктор. – Быстро лопаты в руки, очищайте участок и живей. Раз вышли так быстро на артерию, то не будем на завтра оставлять, сегодня кран установим.

Потом достал из пачки сигарету и закурил. И только тут вспомнил о дочке. Посмотрел вверх, поймал осуждающий взгляд и закивал быстро, не выпуская сигарету из рта.

– Сейчас-сейчас, – пробормотал и быстро опустил глаза.

И увидел это. Аккуратно, чтобы никто не заметил его волнение, наступил носком сапога на белое пятнышко. Надавил, попытался по мясу размазать. Горит пятнышко. Выдохнул. Думать о плохом доктору не хотелось. Не хотелось думать об ужасном, о кошмарном. Но лезли мысли в голову, не отступая. Он даже сигаретой помахал, отгоняя, да только выпустил её из дрожащих пальцев. «Что ж делать-то, что ж делать?» – пронеслось в мыслях. Нет, инструкцию он помнил хорошо. Как и то, что может означать белое пятнышко и паутинка белых исчезающих в мясе прожилок. Только не нравилась ему процедура, подробно расписанная в красной толстой книжке. «Бедная Лизонька, – испугался доктор. – Все забыть придется. Тут умрет, среди этой мерзости». Не за себя в этот момент испугался.

– Так что, Савелий Иванович? Дальше копаем? – услышал он голос Мишуни.

Показалось, что спросили издалека, почти из другой жизни.

– Что? – переспросил доктор.

– Так копаем? Равняем участок для штопора?

– Да-да, Мишуня, – с легкой хрипотцой произнес доктор. – Сейчас-сейчас, пойду и начинайте.

Достав из бокового кармана атласный платок подаренный женой, бережно спрятанный её заботливыми руками, не столько от насморка, сколько как символ крепкой многолетней семейной жизни, он вытер вспотевший лоб. И как бы ненароком уронил его на мясо. Нагнулся и, поднимая, провел им по маленькому белому пятнышку. Потом бережно свернул платок, стараясь не коснуться пальцами жирного пятна. Постояв секунду задумавшись, пошел к лестнице. В самом её начале замер, будто задумавшись о чем-то, вытащил свободной рукой пачку с сигаретами, и положил в неё платок. И только после этого оглянулся, проверяя, не поняли ли ассистенты его манипуляций. Но те уже дружно обкапывали вожделенную артерию.

– Да, Мишуня! – крикнул доктор. – Что-то меня знобит, пойду-ка домой. Кровь мне принесешь потом.

– Конечно, Савелий Иванович!

2

В поселок они возвращались привычным маршрутом, мимо обыкновенных пейзажей в этой, практически лишенной волосяного покроя, местности. Сказывалась еще близость кроведобычи. Бледно-розовые, от крови втоптанной в кожу, дорожки, беспорядочно разбросанные терриконы из почерневшего высохшего мяса, да общая заброшенность окружающего мира. Фермеров тут никогда не было, поэтому отсутствовали и аккуратные заборчики, и стада вшей, и поля разноцветных грибков и плесени. Да и кто будет заниматься сельским хозяйством, когда даже в самое голодное послевоенное время всем, включая зэков, кровь выдавали трехлитровыми бутылями. И не по доброте советская власть так расщедрилась, вспомнив революционный лозунг: каждому по потребности, от каждого по возможности. Не дай она кровь банально бы крали.

Около самого поселка, в лопнувшем пузыре пота, сполоснули обувь. Лизонька подняла чуть юбку, и сверкнули на фоне голубого платья и сиреневой нижней рубахи, белые ноги. «Хороша-то, хороша!» – воскликнул про себя Доктор. И оглянулся испуганно по сторонам, чтобы не увидел никто эту её красоту. Сам доктор сапоги свои мыл тщательно, опустил в пот, смыл кровь, вытащил и опять. Уже на солнце сверкают, но остановится смог только, когда дочка за собой потянула – ждут, мол.

Сам поселок – беспорядочное нагромождение уродливых построек – располагался на огромном холме, насыпанном еще во времена первых Романовых, до начала промышленного освоения этих земель. Целых сто лет тут качали кровь казаки, пока Петр Великий указом не закрыл частный промысел, превратив его исключительно в государственный. Разбросанные по всей округи поселки исчезли, и далеко отсюда появился городок Усть-Сысольск. Там, из артерии Сысолы, тысячи людей каждый день сосали кровь, которую потом в огромных бочках везли в центральные области страны. Ямы по-прежнему появлялись то тут, то там. Но государственный люд к такому проявлению частной инициативы относился с предубеждением и пойманных предпринимателей нещадно избивали батогами. И только в тридцатых годах прошлого века люди вернулись сюда. Яма, та самая – первая, к тому времени зарубцевалась, а холм превратился в мозоль. Вот на этой-то мозоли и решено было обосноваться. Как водиться в те времена завезли зэков и те в два месяца выстроили небольшой поселок для гражданских специалистов и лагерь для прочих. Теперь, за каких-то двадцать лет без советов, лагерь полностью разрушился, и о его существовании напоминают только остовы бараков да покосившиеся фонарные столы.

Разбирать лагерь начали на следующий день после закрытия. Разборкой руководил сам бывший начальник лагеря, переквалифицировавшей в генерального директора хозрасчетного предприятия «КровьЗагЛаг №17». Местных, которым приглянулась редкая тут доска, отгоняли бывшие охранники. Первоначально предполагалось, что пойдет этот ценный материал на укрепление ям, но с тех пор доктор ничего о досках не слышал. Но директор и в советские времена отличался вороватостью, поэтому никого это не удивило, и зарастающие сукровицей ямы приходилось очищать по старинке – лопатами. Он бы и двухэтажное здание управления разобрал, если бы не жалел денег на постройку нового. С другой стороны местным доски тоже непонятно зачем нужны были. На тот момент никто в поселке из волос не строил. Вместо них использовали кирпичи из мяса, высушенного на солнце. Дома сложенные из них, обшитые кусками кожи, конечно не столь красивы, но жить в них вполне можно. Обживать поселок начали еще при Сталине. Зэки, выпущенные по уголовным статьям, выбирали ставшие почти родным лагерь для ссылки, аккуратно названую в документах «поселением». Блатные, конечно, тут не задерживались, перебирались намного южнее, а кто и в столицу. Оставались мужики, безропотные работяги, загремевшие на нары больше по глупости, чем по склонности к преступлениям. Помогать им никто сильно не помогал. Доктора, не умевшего и не любившего, работать с опасным воровским контингентом, они более чем устраивали, и он любому желающему пробивал разрешения на работу кровезаготовителем, постройку дома и вызов семьи. Материалов только не предоставлял, но тут мужики справлялись сами. Так к началу перестройки здания управление, складов, бараков охраны и продмага, окружили одноэтажные черные домишки. Постепенно и вольнонаемные переселились из бараков в мясные избушки, только немного в стороне от мужиков, чтобы не путаться.

Так что, шли они по, хоть и пострадавшим от развала империи, но, благодаря коммерческой потенции, вполне обжитым местам. В бывшем музее лагеря открыли продмаг, из лагерной лавки сделали бар, совмещенный с аптекой, раз в неделю из города приезжала машина со всяческими мелочами, каждый день ходила маршрутка. А Мишунина мать, перебравшаяся несколько лет назад к сыну, даже открыла кулинарию и маленькую пекарню. Жизнь текла, размеренно и медленно, как разлившаяся из раны темная и горькая венозная кровь. Из телевизора долетали отголоски Большой Жизни, но поселян они волновали мало, гораздо меньше крови.

– Здравствуйте, Савелий Иванович, – у самого дома поприветствовал его местный лекарь, полноватый мужчина, отсидевший двенадцать лет за убийство жены.

– Здравствуйте, Александр, здравствуйте, – пробормотал доктор.

– Как кровушка? Будет уже? А то я слышал: падает добыча. Директор серчает, ругается.

– Будет, как не быть, – не останавливаясь, ответил доктор, который не любил лекаря по множеству причин, прежде всего за доносительство. – Докопались уже. Кран ставить можно.

Лекарь часто закивал и поспешил вслед за ним.

– Здорово-то как! – обрадовался лекарь, как показалось доктору немного наиграно. – И богатая артерия? Полнокровная?

– Не ясно пока, анализы надо сделать, напор протестировать – начал отнекиваться доктор.

– Не может быть, чтобы вы, Савелий Иванович, с вашим-то опытом, сразу бы не поняли. Вам-то одного взгляда достаточно! У вас же глаз острый!

– Острый-то острый, но анализы это анализы, это документ, уважаемый Александр, – строго произнес доктор.

Лекарь снова часто закивал и отлип.

– Папа, почему он такой липкий и неприятный? – спросила тихо дочка, когда они подошли к дому.

Доктор пожал плечами.

– Что тебе сказать, Лизонька… – он покопался в себе, стараясь правильно подобрать слова, чтобы и не солгать, и не окунуть её в самую жижу жизни. – Горечь в нем, внутри в нем горечь. Она в каждом человеке, дочка, но в некоторых чрезмерно. А так он человек не плохой. Должно быть…

– Не знаю, папенька, он мне кажется ужасно плохим человеком. Словно Саурон местный. Такой же злой, двуличный, мерзкий. Он меня пугает.

Доктор не знал кто такой Саурон, он вообще путался в молодежной мифологии и ни вникал особо в дочкины фантазии. Поэтому не стал отвечать, просто покивал. Лекарь его не пугал. Обыкновенный мелкий пакостник и проныра. Блатные, убивавшие за медь, и злей и опасней, несчастного лекаря. Но вспоминать их совершенно не хотелось. Тем более что у дверей дома, на скамеечке, его ждала жена.

3

Расцеловавшись, они вошли в дом. Жена, Зинаида Павловна, привычно суетилась вокруг, создавая домашний уют радостным кряхтением, в который хотелось окунуться с головой, да забыться. Доктор любил жену. Всегда. Любил легкую, маленькую, худенькую девочку, привезенную по расстрельной статье. Любил погрузневшую после беременности женщину с мешками под глазами. И сейчас, несмотря на каждодневные живительные кровяные маски, постаревшую, и как-то неожиданно поглупевшую и растратившую свою былую проницательность. Он любил каждую её ипостась, каждый жест, каждый излом её мыслей. Доктор никогда не пытался понять, почему же он любит. Будучи по воспитанию закоренелым атеистом, где-то в глубине подсознания он держался за тонкую ниточку, на конце которой, словно воздушный шарик, рвалась ввысь вера. Не настоящая вера в Бога, черта, правительство. Нет простая, резиновая, вера в собственные чувства.

Они прошли в столовую. Сияла белая скатерть, в ней тонула белая посуда, блестели, словно экзотические рыбки, серебреные приборы, а наверху, над всем этим великолепным аквариумом, парила огромной синей мухой лампа. Расселись. В соседней комнате гундосила радиоточка, где-то чавкала грязь, а где-то совсем далеко задорным матерком переругивались мужики, которым вторили их зычные бабы.

– Супчик кровавый Савушка, и котлетки из кровавой гущи, и кашку из плесени в крови сваренная, – огласила меню, Зинаида Павловна.

– Ты просто волшебница, дорогая. Я всего по чуть-чуть, – проговорил доктор.

– Лизонька, у тебя опять нет аппетита?

–Нет, маменька. Почему-то нет, я только котлетку одну возьму, – улыбнулась дочку. – Уж очень они у тебя вкусные получаются.

Жена на простую лесть дочки не купилась, но уговаривать не стала, только головой покачала. Поначалу кушали молча, доктор с женой увлеченно ловили в мутной бордовой жидкости разноцветные кусочки грибков, Лизонька же медленно разламывала кровяной биточек, мяла его вилкой и мечтала о чем-то своем. Молчание и в обычную трапезу раздражало доктора, казалось чем-то неестественным и обидным, будто за столом собрались люди не близкие, а совершенно чужие друг другу. Или даже хуже того: люди, пораженные в самое сердце какой-то ужасной обидой. В его представление над обеденным столом должна литься неспешная беседа. А сейчас, кода его жег изнутри страх, молчать было вообще нестерпимо.

– В столицу хотел бы наведаться… – произнес он осторожно. – Давно не был, и не то чтобы скучаю, но хочется заглянуть в гости юности. Может и к Захару зайду. Брат как никак.

Жена сразу нахмурилась. Родня доктора её совершенно не воспринимала, считая их брак мезальянсом, глупостью и ужасной пошлостью. А как их раздражало, когда Савелий Иванович заводил разговор о любви, единения душ, полной психологической совместимости и, тогда еще звонким голосом, громко декламировал Блока. Счастливое лицо стоявшей рядом бывшей осужденной, никогда не реабилитированной, женщины без роду и племени, с огромными белыми пятнами в темной биографии, просто бесило добропорядочных столичных жителей. Зинаида Павловна и тогда не любила обострять, предпочитая молча сносить косые взгляды и шипение в спину родни. А сейчас уж тем более, потому и спросила:

– Может ты вместе с Лизонькой поедешь? А я тут побуду, на хозяйстве?

– Маменька! – воскликнула дочка. – Ну что ты! Это же столица! Там должно быть интересно. В кино сходим.

– В театр! – поддержал Лизу доктор. – Я попрошу купить контрамарочку на что-то приличное.

– В театр я не хочу, – надула губки дочка.

– Почему? – удивился доктор.

– Это же скучно, – произнесла, пожав плечами, Лиза, произнесла с таким видом, будто в который раз повторяет своим родителя азбучную истину, а те опять и опять отказывались её разуметь.

– Почему же скучно? – еще больше поразился доктор.

– Ну, что может интересного в театре? Так же никакого действия! Заспиртованная сцена, актеры, как бактерии, носятся по ней, пока окончательно не увязнут в мертвых декорациях. И вообще театр это сплошная говорильня. Никакой реалистичности…

– Э… кхм… интересный взгляд, – пробормотал доктор. – Чем же театр отличается от кинематографа в таком случае?

На самом деле доктор и сам не очень любил театр. Но настолько он слился в его памяти со столичной жизнью, яркими фонарями и широкими проспектами, с первой, почти детской, любовью, что и самому себе не смог бы признаться, что театр всегда казался всего лишь какой-то странной абстракцией. О, безусловно, он был театралом. Выписывал журналы, читал газеты, следил за премьерами. Как только прогресс шагнул вперед навстречу человеку и видеомагнитофоны стали доступны коллеги стали привозить ему кассеты с постановками. А со времен появления в этом мире интернета, доктор даже научился скачивать их самостоятельно. Но театралом он был искусственно созданным. И, согласитесь, не так уж важно, что создал он себя таким самостоятельно.

– Папенька! Ну что ты! Как можно их даже сравнивать? Ты же смотрел со мной «Властелин колец»? Как можно такое сделать в театре?

– Это все сказки? Больная фантазия, не более того, – раздраженно произнес доктор. – Театр это реальность. А ты вновь с головой уходишь в выдуманные миры, забывая, что вокруг, а в этом мире не место иллюзиям…

– Папенька, ну что такого плохого в других мирах? Что такого страшного? Даже если их нет?

В голосе Лизы звякнула обиды. Тоненько, почти и не слышно для постороннего. Но доктор тут же уловил отголосок обиды и кротко посмотрел на неё. «Глупенькая! – подумал он. – Это для твоей же пользы! Нельзя в этом мире оставаться романтиком, нельзя погружаться в мечты так глубоко. Или погружение закончиться омутом, или вынырнешь в каком-то кошмаре». Он почувствовал взгляд жены, посмотрел на неё и уже совершенно спокойно произнес:

– Ничего такого уж страшного в фантазиях нет, – да-да, доктор, не раздумывая покривил душой, только чтобы не обидеть дочь. – Это всего лишь бесполезно. Ну, Лизонька, ты же взрослая девочка. Ну, что такого удивительного будет в том, что в каком-то другом мире на небесном теле волосы будут расти не черные, а рыжие? Что изменится для людей, живущих на нем? Для других букашек? Это не более чем декорация.

Дочка только плечами пожала. Молча и не возразила, но почувствовал доктор, что сдержалась только из упрямства.

– Милая, отец только добра тебе желает. Ты же дитё дитём еще, – неожиданно поддержала доктора молчавшая до сих пор жена.

– Я понимаю, маменька, что папенька только от сердца своего доброго словами воспитывает, другой бы уже на колена положил…

– Мы же не мужики какие-то, – воскликнул недовольно доктор. – Это совершенно неприемлемые методы!

– Папенька, я понимаю все, понимаю, – произнесла Лиза и по левой щеке медленно заскользила слезинка. – Но и вы поймите меня! Мне ведь и не другие миры нужны. Я бы сама туда ни ногой. Боязно мне. Ни в эльфах и ни в гоблинах дело, и не в волосах этих дурацких, пусть их хоть в фиолетовый выкрасят. Мне хочется знать, что существует в этой вселенной места не столь параллельные нам, а даже перпендикулярные. Должно же быть что-то в этой вселенной удивительным и необычным.

По щеке её заскользила вторая слеза.

– Не плачь Лизонька, не надо, – забеспокоилась Зинаида Павловна, она встала, подошла к дочери и прижала к себе.

– А хочешь, милая, я расскажу тебе свою сказку? – неожиданно спросил доктор. Он уже и сам был не рад, что вспомнил театр, столицу, фантазии. А ведь хотел только подготовить семью к поездке в столицу. Поездке с совершенно утилитарной целью – пристроить дочку в университет.

– Как в детстве? – спросила дочь

– Намного скучней. Когда я еще был совсем еще зеленным студентом, даже ни разу не выезжал на операции, на несколько курсов старше учился парень – Андрей Скляров. Парнем он был умным, любознательным, а еще и болезненно жадным до всего нового и необычного. Как ты. Так вот как-то на представил он своему преподавателю реферат… Да какой там реферат! Целый научный труд. Вкратце суть его сводилась к выяснению, что произошло бы на нашем теле, если кровь у него была голубая… Не удивляйся. Попутно он доказал теоретическую возможность этой крови. И знаешь что милая?

– Что?

– В теле, описанном Андреем, ничего от нашего ни убыло, ни приплыло. Как жили люди, так и жили бы себе, блох и вшей пасли да грибки выращивали, только под ногами текла бы у них кровь голубая, а не красная…

– Мораль ясна… – начала дочь. – Сиди и не…

В этот момент в столовую буквально ввалился Мишуня. В руке он держал трехлитровую банку с какой-то голубой жидкостью. Прибежал он прямо с кровезаготовок, с немытыми сапогами, оставляя за собой красные следы.

– Куда по чистому полу в сапогах! – закричала моментально Зинаида Павловна.

Но Мишуня даже внимание не обратил, он важно поставил банку на стол, прямо на белую скатерть, по которой тут же расползлось голубое пятно.

– Вот, Савелий Иванович, – произнес он. Дышал он тяжело и громко словно проделал весь путь бегом.

– Что вот?

–Кровь… На анализы… Я побольше набрал. Как только поняли, что пошло, сразу в банку налили, чтобы для анализов, для опытов, для науки…

4

Доктор был атеистом, оттого и не удивлялся, почему этот огромный мир отказывался помещаться в узкие рамки научных монографий и противился малейшим попыткам понимания. И пусть искусственные спутники кружатся вокруг тела, а альпинисты уже практически поселились на всех его макушках, наука до сих пор продолжает биться над загадками тела. Даже воцарившаяся теория антропоморфности вселенной пасовала перед простым вопросом: где у телесной тверди кости. А чем дышит и питается огромный организм? Как происходит испражнение, в конце концов. Оставшись без ответа, вопросы эти повисли в воздухе перед ошарашенной физиономией человечества. Повисли, раздражая и лишая покоя настолько сильно, что некоторые ученые мужи сами погружались в маразм и наравне с малообразованным быдлом возносили молитвы огромному эрегированному члену и гигантской вагине, с которых будто бы и зародилась вселенная. Но, ни это пошлое язычество, ни наполненное мистикой христианство, не мешали доктору смотреть на мир здраво.

В дверь постучали. Доктор промолчал. Тихонько скрипнули петли и в щель просунулась голова Мишуни.

– Это плохо Савелий Иванович? – спросил он.

За спиной доктора на автоматическом режиме ровно жужжало новенькое японское оборудование и подмигивало людям зеленными лампочками.

– Почему плохо? – переспросил доктор.

– Синяя кровь – это же плохо? Тут мужики сказки рассказывали страшные.

– Что еще за сказки? – поинтересовался доктор раздраженно.

– Я войду? – спросил Мишуня, но ответа дожидаться не стал. Правда, дальше наглеть не стал, остановился скромно у стены.

– Ну что там мужики?

– Сказки понятное дело! – продолжи Мишуня. – Вроде кровь синяя за грехи людские прольется, когда пробьет час зверя и четыре коня: мор, брань, глад и смерть принесут этому миру…

– Кто это такой умный? – не выдержал доктор.

– Так Александр, лекарь наш…

– И какой же он мужик? – возмутился доктор. – Ты, Мишуня, пойди, передай этой прослойке, что если будет мутить, то вылетит с кровезаготовок, как пуля. И никакое покровительство ему не поможет. Спишу на большую землю с первым же составом.

– Так может вы сами… – залепетал Мишуня.

– Сопля, ты братец, бесхребетная. Иди, иди… Скажи, что осерчал я. Сильно, скажи осерчал. Донес кто-то, ты и не заметил кто, я и в крик. Понял?

– Понял, Савелий Иванович, понял! Как не понять! – заулыбался тот.

– А мужики что? Только доктора слушают? Сами еще не начали версии рожать?

– Нет, какой там, только лекарские пересказывают…

– Ну, ступай-ступай.

Когда дверь закрылась, доктор вернулся к своим мыслям. В лаборатории ему всегда думалось удивительно легко. Даже без модного и дорогостоящего оборудования. С простым микроскопом, ящиком реактивов, поломанной центрифугой и горластым холодильником мыслям было также уютно. Главное, чтобы на душе не скребли блохи и страх не сжимал в тисках голову. А уж с этим доктор разделался в первую очередь и теперь мог спокойно размышлять о загадках вселенной. К которым, вот как получилось-то, довелось и ему прикоснуться. Вот и кровь синяя тоже загадка… Только без привкуса безнадежности. Синяя и синяя… А вот… Да, давно доказано, что саркома могла появиться на теле и в естественных условиях, а не только в тишине кабинетов. Доказано экспериментально, десять раз перепроверено на крысах, даже Нобелевская премия давно получена. Но, слава богу, доказательство так и не вышло дальше лабораторий. Тех, которые с тремя системами контроля, охраной и огромными подземными сейфами. А представить, что спит она, саркома, не внутри ракеты, стоящей где-то на боевом дежурстве в Мурманске, а вполне свободно, ничем не ограниченная на глубине несколько десятков метров и ждет своего часа. Вот тогда действительно становится страшно. Куда там всадникам апокалипсиса. Но пронесло. Гистология оказалась совершенно нормальной. Никаких подозрений на онкологию. Обыкновенное бело мясо. За исключением, конечно, того, что мясо должно быть красным. И никак иначе. Даже высыхая или попадая в огонь оно чернело, но никак не светлело. В общем, аномалия. Но аномалия удивительно безобидная, будто и не настоящая.

Синяя кровь, белое мясо… В целом тоже ничего неприятного доктор не видел. Странно, удивительно, необычно, но не смертельно. А потому вдвойне притягательно. Если человек не трясется за свою жизнь удержать его любопытство невозможно. Так уж устроен его разум. Тоже своего рода аномалия.

Аппаратура звякнула, из принтера полезла распечатка. Доктор глянул на монитор. Закончился анализ крови. Как и предполагалось. Скляров оказался провидцем. Даже захотелось позвонить на кафедру родного университета и разыскать его, чтобы порадовать. Но желание быстро прошло. Дорого. Да и где теперь он? Натыкался он в сети на какого-то Склярова, доктора медицины, но где гарантия, что он тот. Гораздо важней позвонить в столичный офис. По уму сообщить стоило сразу генеральному, но тот делами кровезаготовок давно не интересовался. Теперь бывший начальник лагеря, бог и дьявол для нескольких тысяч зэков, примерял на себя вериги спасителя отечества от наползающей диктатуры, мелькая на телеэкранах с бывшими своими подопечными. Курировал все что касалось крови его первый зам. Фетисов. Этому звонить просто не хотелось. Три ходки. Четыре доказанных убийств, несколько недоказанных. С десяток безнаказанных показательных казней уже в самом лагере. Одного он прямо на глазах доктора закопал в мясо. Общаться с ним Савелий Иванович избегал. Оставался только старинный... Нет, не друг, в общем-то. Приятель, коллега. Сёма Щац.

– Да дорогой! – ответил он сразу. – Савва сколько лет и зим?

Сёма отвечал за технологическую часть. Не только кровезаготовок. Всего производственного крыла. Главный инженер без инженерного образования. Но науку действительно любил. С тех самых пор, как работал заведующим склада при Научно-исследовательском Институте Крови.

– Сёма, у нас тут небольшая проблема.

– Что неужели закончились целые лопаты? Ты не переживай. Мы сейчас с японцами активно сотрудничаем, они нам лопаты должны поставить сервоприводом усиленные.

– Да лопат у нас еще на несколько поколений осталось. Уж чего в союзе недостатка не знали, так это в лопатах, – произнес доктор, на другом конце только хмыкнули. – Нет, у нас серьезней пожалуй. И неоднозначно. Вышли на новую совершенно не разработанную артерию…

– О! Поздравляю. В районе Усть-Сысольска, это первая за несколько лет, – серьезно обрадовался Сёма.

– Вот тут-то и проблема. Кровь в артерии синяя.

– Какая-какая? – переспросил Сёма.

– Синяя, – ответил доктор. – А в непосредственной близости от крови обнаружилось белое пятно, позднее оказавшееся белым мясом.

Сёма надолго замолчал.

– Если бы я не знал тебя, Савва, – наконец, услышал доктор. – Решил бы, что ты повредился рассудком. Да я и сейчас сомневаюсь, насколько ты в себе. Точно никаких шуток, ошибки…

– Сема, я уже сделал анализы и послал результаты в столицу. Сколько там файлу идти? Пару минут? Цвет, конечно, они не передадут, но ты и по составу все увидишь.

Опять помолчали.

– Что предлагаешь? – спросил Сёма.

Доктор пожал плечами, но сразу сообразил, что собеседник-то не увидит его растерянное выражение лица.

– Не знаю, – произнес он. – Вам там самим решать, что делать.

Тут дверь резко распахнулось и в лабораторию вбежал Мишуня.

– Савелий Иванович, Савелий Иванович, я лекаря нашел…

– Прости, Сёма, я сейчас… – произнес доктор и приложил трубку к груди. – Что орешь, как резанный, ну нашел и нашел.

– Так я не просто нашел. Покойник он, Савелий Иванович. Кто-то ему пол черепушки снес. И кровь выпил. И мозги съел…

– Вы там Сёма, чтобы не решили, сыщика толкового сюда пришлите. Чертовщина тут какая-то, – спокойно произнес в трубку доктор.

– Понял Савва, – сказал собеседник и отключился.

Доктор аккуратно положил трубку и уж затем стукнул со всей силы кулаком по столу.

– Да что сегодня за день такой! – крикнул он.

– А еще убийца ногу лекарскую съел. Наполовину, – продолжил Мишуня.

Доктор даже не посмотрел на него.

5

К трупам привыкают. Каким бы брезгливым и пугливым человек не был. Если изо дня в день приходиться ему сталкиваться с мертвыми, то и страх, и брезгливость постепенно проходят. Доктор когда-то сам брезговал соприкасаться с мертвецами. Раньше, при Союзе. Работая с кровью и земной плотью, даже в лагере не строгого, но все-таки режима, он редко сталкивался с трупами. За редкие несчастные случаи на производстве, которые его касались непосредственно, он получал индульгенцию за пару строк в отчетах об охране труда заключенных, естественно в рамках допустимого процента на сто тонн выработки. С места происшествия же сбегал сразу. Об убийствах в бараках он догадывался только по беготне в следственном отделе и угрюмом мате вохры. Потом лагерь закрыли, приватизировали. Бывший начальник стал директором, быстро заматерел и уехал в столицу, вместе со всем своим ближним кругом. Как-то само собой получилось, что доктор остался за главного. И вот тогда-то мертвецов он поведал множества. Вспоминая девяностые, он только качал головой. Благо блатные быстро просекли, что на кровезаготовках ловить им нечего, и разборки со стрелками прошли стороной. Но хватило и банальной бытовухи, с размозженными черепами, поножовщиной, беспричинной агрессией. Благо с суррогатной водкой народ разобрался быстро и начал массово гнать водку из крови с помощью самодельных центрифуг и змеевиков.

– Сильно погрызен? – спросил доктор у собравшихся.

Труп лекаря обступили плотно. Толпа, по масштабам поселка, получилась серьезная. Никто не шумел, поэтому доктора услышали сразу, расступились.

– Сильно погрызен? – повторил он вопрос, когда добрался непосредственно к труппу.

– Так муха была, сок выпустила, – произнес Захар, который сидел на корточках около трупа.

Захар, как единственный охотник в поселке, авторитет имел неоспоримый. Мужики вокруг только закивали согласно.

– Что? – удивился доктор, который Захару доверял.

– Дык, – пробормотал Захар и ткнул толстой палкой ногу несчастного лекаря. Та будто потекла, как на половину подтаявшие желе. – Муха сок свой выпустила. Ест оно так. Разжижает, и уж потом ест. Это не крысы, не блохи. Не грызут мухи. Растворяют.

Мужики вокруг снова закивали. Доктор мысленно хлопнул себя по лбу, запамятовал. И заметил негромко:

– Это ж какой мух получается…

Дружный мужицкий вздох за спиной заставил доктора вздрогнуть. Он оглянулся. Лица у всех были хмурые и настороженные. «Труппа они, что ли никогда не видели» – раздраженно подумал.

– Разойтись! – крикнул он и оглянулся вокруг.

Мужики, помощники, редкие рябые бабы стояли вокруг и шептались.

– Разойтись! – крикнул доктор еще громче.

Послушались. На пяточке с доктором остались только Мишуня и Захар.

– Где Петров? – спросил доктор устало, доставая из кармана сигареты.

– Знамо где, – ответил Захар. – Дома, – и добавил после маленькой паузы. – Пьет.

«Пьет! Как же! – подумал доктор. – набрался уже, теперь спит, не добудишься».

– Уберите тут все, – распорядился он.

– Не переживайте, Савелий Иванович, – закивал Мишуня. – В лучшем виде…

Доктор затянулся. Курил он «Приму». Местные, усть-сысольские, неправильные, тяжелые, с невкусным запахом крови, который пропитал всю округу. Но ничего другого он курить уже не мог. Привычка. Табак без вкуса крови легкие принимать отказывались, заходились в нездоровом кашле. Доктор втянул через сигарету воздух, приправленный солоноватым дымом, и посмотрел на медленно падающее за горизонт солнце. Тонкой струйкой, словно чайник, выпустил из себя дым.

– А муха небольшой уж так была… – пробормотал Захарий, бережно складывая наполовину переваренные руки лекаря на носилки. – Так себе. Средней мощности мух. Вот, под Магаданом, помню, мухи вообще страшные были. Человека всасывали нараз. И следов не оставили бы. А вообще-то добаловался наш лекарь. Баловство к добру не приводит. Говорили ему.

– Куда его? – спросил деловой и счастливый от своей причастности к делу Мишуня. – В холодную?

Доктор кивнул. Особо не задумываясь, впрочем. Вопрос был лишним. Процедура обычная. Завтра протрезвеет Петров, напишет что-то в бумажках, труп подождет пять дней, и, не дождавшись родственников, которые в принципе не могли бы успеть на похороны, отправиться в плоть. «Исход все одно один» – подумал без злости доктор. Хотя не любил он Александра. Да и вообще лекарей. Покойного за мерзкий и подлый характер, пошлое доносительство и другие грехи. Лекарей… За торопливость и шарлатанство. «Ведь вдуматься если», – подумал он, выбрасывая недокуренную сигарету. – «Вдуматься если, снимут кожу, даже до мяса докапываться не будут, так и положат – неживое уже в живое. И проглотит его плоть земная. Раствориться в клетках её, разве что кости останутся прижатыми к эпидермису». Кости и железо плоть не принимала, давая пищу умам археологов и гробокопателей. Доктор сковырнул отслоившийся кусочек кожи и зафутболил его куда-то в сторону бараков. По уму надо было плюнуть на странности сегодняшнего дня и отправиться домой, спать. Завтра будет новый день, прибудет кто-то из столицы, или хотя бы из Усть-Сысольск. К вечеру, но день можно заполнить Петровым, сходить проверить новую артерию. Разрабатывать без разрешения с самого верха никто не будет, но присмотреть не помешает. Что еще? С дочкой поговорить? Лучше сегодня же с вечера, без экивоков, напрямую. Вроде все. А с мертвым лекарем пусть приезжает служба безопасности вместе с единственным на всю округу милиционером Петровым, благо общий язык он найдут самостоятельно. Бывший следователь как-никак. Да надо было идти домой. Даже не домой. В лабораторию… Мишуня с Захарием дружно хекнув подняли носилки и молча понесли. Доктор оглянулся. Из всех возможных щелей выглядывали мужики и бабы. Даже дети малые и те выглядывали. Доктор безразлично выбросил сигарету. «Надеюсь, хоть Лизонька дома сидит. С неё станется», – подумал он и пошел в сторону дома.

Но домой не пошел. Доктор даже лукавить перед собой не стал, кружить вокруг да около, заходить в магазин, заглядывать в холодную. «Пустое», – сказал он сам себе и пошел прямо к Александру.