Литература

Когда в небе засияла первая звезда, родители ввели в комнату бабушку. Сухое неподвижное лицо, всё в коричневых пятнах. Мутные, бессмысленные глаза. Скрюченные ревматизмом руки. Костлявые пальцы. «Она здесь поживёт немного» и «ей требуется уход». Сами родители казались зловещими тенями с чёрными бабочками вместо сердец. Перемещаясь по комнате, они наполняли её запахами пыльного ковра, молока, гаража, ромашкового чая и свежесваренного борща. Меня затошнило.

Бабушка жила в заброшенной уральской деревушке. Туда я приезжал лишь раз – в детстве. Всё, что запомнилось – это абсолютно одинаковые куполообразные холмы да нависшее над ними суровое небо. Когда-то в той деревне случился голод, и многие сельчане умерли. А у выживших испортились желудки и зубы. Было ли это результатом некоего умалчиваемого в деревне греха или же следствием необратимых изменений в процессе обмена веществ – неизвестно.

Я отправил Ангелину к её «предкам», солгав, что на время. Стоило бы сказать, что я вздохнул свободно именно в буквальном смысле – свободно и – после проветривания комнаты – легко. Ангелина не жаловала бритвенные станки и дезодорант. Полы мыл я сам, а простыни не менялись месяцами. Волосы Ангелины редко пахли шампунем, а нательное бельё – стиральным порошком. Зато она отличалась естественностью и непритязательностью, и я любил её именно за это.

Ночью бабушка раскидала по комнате странных куколок. Сделаны они были из соломы и тряпья, и вместо лиц у них чернели кляксы. На письменном столе она соорудила нечто вроде алтаря: в центре возвышалась икона Богородицы «Обновленiе плоти», украшенная гирляндами из искусственных роз и пионов. По бокам горели свечи: блики падали на фарфоровые маски, пучки сухой полыни и всё тех же куколок. Они, кстати, напоминали мне человечков, которых я рисовал на полях школьных тетрадей.

Класс наш не был дружен, но собирались мы часто. На первой встрече большинство ещё училось в институтах, а работали лишь некоторые. В то время Коля Зиновьев уехал в Германию, где поступил на юриста. Таня Калужская вышла замуж за директора обувного магазина и к защите диплома разродилась двойней. Макс Рыковский попал в дурдом. По окончании учёбы Лена Яковлева уехала в Штаты, а Сергей Неупокойник спился. Зиновьев вернулся в Россию и стал соучредителем какого-то крупного банка. Оля Поленка открыла юридическую фирму, а Олег Гопонов ушёл в большую политику. Всё менялось стремительно. Уже через девять лет после школы Беккер рассказывал, что двадцатиэтажное офисное здание в центре города – дело рук его строительной компании. Нина Рожкова дни напролёт возилась со своими детьми, догом и «Хаммером», а Зиновьев купил «скромный особнячок под Тель-Авивом». Но как складывалась судьба одноклассников дальше – я не знал. Потому что перестал ходить на встречи.

На третью ночь после бабушкиного приезда мне приснился тревожный сон. Я карабкался по куполообразному холму – падал, вставал и падал вновь, а когда, наконец, залез наверх, то обнаружил там голову. На блюде. Она смотрела в алое небо и ухмылялась – лицо показалось мне смутно знакомым. Насколько хватало глаз, кругом шли всё те же холмы, а кроме них – ничего. Я представил, как выгляжу сверху: точка, чернеющая на бесконечном пупырчатом полотне – и вдруг из-под земли стали раздаваться мерные удары, похожие на поступь великана. Я проснулся и увидел, как бабушка бродит по комнате взад-вперёд.

К вечеру у меня обнаружились первые седые волосы, и я решил отпустить бородку.

Будто во сне явилось и туристическое агентство «Темра». Бледная и ужасно худая секретарша смотрела на меня с сочувствием, и истощение её телесных соков вызывало ответное сочувствие во мне.

Прождав час, я таки попал в кабинет.

Всё, надетое на быкоподобного директора, ему жало. Пиджак, рубашка, галстук – особенно тесны ему были брюки. Я не запомнил, о чём мы с ним говорили, но сквозь красную дымку памяти возникают картины: он поднялся с кресла и начал быстро ходить вокруг меня. На жирном лице блестели капельки пота, а из лёгких, вместе с одышкой, вылетал зловонный дух. Сосуды на выпученных глазах полопались, отчего глаза налились кровью. Когда он что-то говорил или выкрикивал, то сильно оттопыривал нижнюю губу – я видел за ней ряд кривых зубов. Становясь всё разъярённей, он то и дело отходил от меня и, словно бешеный бык, напрыгивал вновь, а под конец вообще вцепился мне в плечи и принялся конвульсивно дёргаться. Всё быстрее и быстрее. Пока, наконец, не издал глухой всхрап и не повалился в кресло.

«Мы вам позвоним» – так сказал он.

Когда я подтянул брюки и вышел, секретарша уже нагрела ему воды и приготовила белые махровые полотенца.

После того случая я стал прихрамывать и, как-то раз, бредя по рынку, заметил лоток, где продавались трости. Возможно, в поддержке нуждались вовсе не мои ноги, а я сам, но продавец, которого соседний лавочник величал Симоном, напомнил мне Агасфера. Хотя, покупку я всё равно сделал.

«Лучшие трости из иерусалимского дуба», мать его так!

Тем же вечером сухопарый дантист, заглянув мне в рот, озадаченно сообщил, что работы предстоит немало. И поинтересовался, сколько мне лет и чем я питаюсь.

Придя домой до первой звезды, я почуял гнилостный запашок. У батареи чернела лужица, про которую бабушка сказала: «я побрызгала туда святою водою». Я спросил: «ты разве в церковь ходила?», но она лишь отвернулась и стала разглядывать ногти – те были покрыты лаком. Я принялся вытирать лужу, а когда закончил, тряпка медленно поднялась в воздух.

За окном стемнело, и позвонила мать. Спросила, как у меня дела. Рассказала, что сварила вкусные щи, что отец всё болеет, котяра опять в кресле напроказничал и что если мне тяжело с бабушкой или нет денег на оплату жилья, я всегда могу вернуться к ней, и что она меня ждёт и будет очень-очень рада видеть. Я сказал: «хорошо, обязательно вернусь».

Это приходило не как искажение реальности, но как способ с реальностью справиться. Обои вдруг с хрустом прорвались и из стены показалась большая розовощёкая жопа. Я со всей дури вогнал в неё телефон – и, конечно же, в горячем её дерьме испачкал всю руку. А довольная жопа, улыбнувшись, зачавкала.

Бабушка покачала головой и достала помаду.

Так же недовольно и даже презрительно смотрели на меня горожане. Не все, конечно, но многие – и число их росло. Они не знали меня лично, но уже испытывали неприязнь. Резонный вопрос – почему? В моём сознании появился список, в котором числились все организации, куда я пытался устроиться на работу. Безуспешно. Количество пунктов всё увеличивалось, и на каждый приходились те несколько сотрудников, что видели, как с низко опущенной головою я покидал кабинет директора. Мне потом долго представлялись их ехидные ухмылки и широкий оскал босса, рассказывающего о том, как отослал меня нахер.

Когда я шёл туда в очередной раз, заверещал пахнущий говном мобильник. Звонила Ангелина. Всхлипывая, она говорила мне о счастье, одиночестве и любви, но голос её таял в холодной сентябрьской дымке и не мог добраться до моего сердца, а я – не мог понять, чего же она от меня хочет. В голове кружились какие-то воспоминания о нашей прошлой жизни, но и сама голова кружилась тоже – это случалось всё чаще и чаще – а потому и Ангелина, точно брошенный в пруд булыжник, тонула в параллельной ко мне реальности.

В своей же реальности я обнаружил себя на лавочке в парке. Ветер, пахнущий гарью, шевелил мои редеющие волосы. С клёнов облетали жёлтые и красные листья – отчего-то цвет их казался мне серым. Как я здесь очутился и сколько прошло дней – неизвестно. Часы показывали воскресенье, но парк пустовал. Лишь женщина, похожая на кэрролловскую Алису с лицом сантехника, выгуливала низкорослого отпрыска. Тот волочил по земле своё приземистое тельце, увенчанное крупной и заострённой книзу головой на длинной, стянутой ошейником шее. На лице отпрыска чернели зловещие миндалевидные глаза, рот же был лишь слабо обозначен, а нос и вовсе отсутствовал. Ребёнок издавал звуки, напоминавшие сигналы азбуки Морзе, и посылал их прямиком в космос.

Женщина отхлебнула из бутылки ацетону: я подумал, что мог бы со всей дури заехать тяжёлой ручкой трости по этой роже, превратив её в кровавое месиво. На теле Алисы оно смотрелось бы куда как естественней. Дескать, Чеширский Кот позаимствовал Алисино лицо, дабы притвориться Алисой – и таким образом обмануть злую королеву.

Хрустнули колени, я встал и подошёл к матери, забрал у неё бутылку и кинул её прямиком в пруд. Из воды показалась знакомая уже жопа – она с благодарностью срыгнула и, пуская пузыри, вновь ушла под воду.

Ну а я, по словам женщины, «горбатый мудила», – в жопу.

Но в жопе оказалось ничуть не теплее – там находился всё тот же парк. Вокруг клубился сырой воздух – через него уже трудно было что-либо разглядеть. Где-то ещё играла, постепенно затихая, шарманочка, и вдаль уходил долговязый шарманщик со смутно знакомым лицом. Рядышком приплясывала обезьянка, но не от радости и не потому, что её заставляли. Просто эта пляска была той самой, в которой ещё содрогнётся каждый из нас, перед тем, как исчезнуть. Ну а я… Я всё так же сидел на лавочке и даже не думал идти к сосущей ацетон матери – теперь мне стало всё равно.

По лестнице я поднялся с большим трудом: ноги не слушались, поясница болела, да ещё это сердце – оно билось так сильно, что похоже, собиралось проломить рёбра. Однако ж дома я получил (в некотором роде) вознаграждение – ощутил запахи лаванды и персика, которые исходили от мягких бабушкиных ладоней, лёгших мне на плечи. Бабушка подхватила меня под локоть и подвела к зеркалу. C каждым днём она менялась – расцветала. Но не так, как зловонное болото или селёдка на солнцепёке, а по-другому. Это напоминало цветение всё тех же персика и лаванды.

Перед зеркалом она прижалось ко мне тёплым телом и сказала: «Посмотри, правда, мы могли бы стать хорошей парой?».

Я посмотрел и подумал, что правда.

Могли бы.

Если б, конечно, не мой энурез.