Литература

В рюмках горит денатурат. Каблуки грохочут, точно взбесившийся конвейер. Кувалда разносит механического голубя вдребезги – на счастье.

Невеста болтает с подругами и смеётся. Встретившись глазами с любимым, опускает взгляд и краснеет. Их ожидает ночь.

Но сложно уединиться в общежитии, где всюду стрекочут роботы-наблюдатели. И не в силах Нея забеременеть в мегаполисе, чьи улицы мерцают от гамма-лучей. Друзья вертят пальцами у виска и шепчутся, но выход один.

Самоходная повозка «Гармонбоджия» фыркает и клацает поршнями. Из трубы валит смоляно-чёрный дым. Нея жмётся к спине мужа и глядит по сторонам. Вокруг – небеса цвета латуни да ветер, воющий над засохшими полями. У обочины – ветхое строение.

Харчевня пропитана табачным дымом. Старик испуганно таращит глаза, ладони сжимают стакан.

– Так вы и правда собрались жить там?!

Ганс, муж Неи, кивает:

– Та ферма – наш свадебный подарок.

– Тогда я вам скажу, – мотает головой старик, – тот, кто его сделал – человек явно недобрый!

Огромная тень нависает над столом:

– Никто туда не ездит, – басит хозяин. – Там какая-то чертовщина творится.

– Люди пропадают, – замечает забулдыга из-за стойки. – Находят кусками: рёбра да носы.

Хозяин косится на забулдыгу:

– Да. Слыхал я про пустынных великанов. Говорят, они жарят котлеты из человечьих кишок.

Старик сжимает Гансу руку:

– Не вздумайте ехать туда! Слышите! Вы же свихнётесь от одиночества!

Но Ганс заправляет бак соляркой, доливает в бочку воды, и путь продолжается.

Пустоши походят на лист железа, покрытый растрескавшейся краской. Черепки хрустят под колёсами, вздымается шлейф пыли.

Путники потеют – они измучены. На пятый день Нея начинает бредить.

Жуткие галлюцинации витают перед девушкой. Исполины блуждают в дымке на горизонте… Глаза желтеют в трещинах земли... Байки завсегдатаев харчевни не идут из головы, и Нея не может ни бодрствовать, ни спать: даже звёзды над пустошью складываются в улыбку каннибала.

Ганс ведёт «Гармонбоджию» на юг, хотя давно уже сбился с пути. Запасы воды на исходе. Назад не вернуться – не хватит солярки. А впереди – ад. Раскалённый воздух давит на кожу: ветра нет, зато мучают зной и удушье. От камней поднимается жар, пахнущий смертью.

Вдали маячит постройка. Гансу не верится… но это и вправду спасение!

– Очнись! – кричит Ганс. – Очнись, мы добрались!

Но Нея в забытьи. Взяв её истощённое тело на руки, Ганс шагает в дом.

Выживание в пустыне. Стены худо-бедно защищают от ветров. Рядом с забором вырыт колодец: на воде колышется масляная плёнка, но пить можно. В подвале хранятся мешки с овсом и соей. Нея варит из крупы кисель и печёт лепёшки. Труд мужа куда тяжелее.

Кусок арматуры – пыхтя, Ганс вытягивает его из почвы. Железяка с лязгом падает в мешок. По полю рассыпаны гайки, шурупы и втулки. Кажется, что земля рожает их из своих недр, а, может, под корою спит механическое чудище, и детали сами откручиваются от шкуры и ползут к солнцу.

За домом – сухой вяз. Ветки изогнуты так, словно они пытались найти хоть что-то живое и тянулись во всех направлениях сразу, закручиваясь вихрем. Порой Ганс отрывается от работы, чтобы посмотреть на это безумие. Но чаще он вглядывается в горизонт: пот струится по лицу мужчины, глаза стекленеют, а губы кривятся.

Супруги рады мухам. Микроскопическими геликоптерами они жужжат на кухне и, если прислушаться, можно различить стрекот цинковых крылышек. До приезда супругов жизни здесь не было, и вот теперь явились они. Насекомые, питающиеся потом и калом.

Ганс угрюмо хлебает кисель. Нея варит кашу. Вдруг раздаётся стук в дверь.

Женщина вскрикивает, ложка со звоном падает на пол. Ганс бледнеет. Их взгляды встречаются: обоим не по себе. Кого ещё занесло в эти чёртовы земли?

На пороге топчется парень в деловом костюме. Прилизанные волосы, белёсая кожа, до блеска начищенные туфли:

– Так значит вы – новые соседи? – улыбается он. – Давайте знакомиться.

Ледяные пальцы жмут Гансу руку, и Ганс видит у парня золотые часы.

Снаружи – буря. Над пустошами плывут тучи пыли: кроме них ничего не видно.

– А вы откуда? – спрашивает Ганс.

– Да мы тут живём недалеко!

Нея выглядывает из-за спины мужа. Косится на пылевые завихрения, на блестящие туфли парня – и снова на завихрения. Шепчет мужу на ухо.

Ганс колеблется. Морщит лоб, щурится, но в итоге говорит:

– Зайдёте?

Улыбка незнакомца ослепительна:

– Нет, спасибо! Меня ждут дома.

И, поклонившись, он исчезает в буре.

Дверь хлопает, и супруги переглядываются.

Загадочные соседи показываются всё чаще. Парни и девушки в строгих костюмах: отглаженных, чистых, безукоризненных – блуждают по пустошам, но не понять, откуда приходят и куда идут. Взор Ганса впивается в горизонт, но жилища незнакомцев не видно. Да и их самих рассмотреть нелегко.

А потом нападает болтасарова лихорадка, и Ганс мечется в бреду. Нея рыдает и заламывает руки, но помочь не в силах. Лицо бедняги покрывается гнойниками – те лопаются, будто мини-фонтанчики. Зеленоватая жижа забрызгивает простыни.

Когда болезнь отступает, Ганс возвращается в поле. И не верит своим глазам! Те детали, которые он собрать не успел, теперь свалены в кучу. Жена всё время сидела с ним… так кто же это сделал? Кто помог очистить поле?

Мужчина сеет овёс. Удобряет землю, поливает водой из колодца – спустя неделю семена дают всходы. Но есть в ростках что-то неправильное, аномальное, чужеродное. И не надо быть агрономом, чтобы понять: то не овёс, но нечто другое.

Ганс гладит волосы Неи. Её голова покоится у мужа на груди; Нея на седьмом месяце беременности.

– Они странные, – шепчет женщина. – Я их побаиваюсь.

– Мне кажется, соседи вполне доброжелательны, – замечает Ганс. – Ведь кто-то из них подложил нам корзину с куколками. И привязал новое ведро вместо дырявого.

Нея вздыхает:

– Всё равно здесь что-то нечисто. Когда я их вижу, мне кажется… Будто они собраны из шестерёнок. Клацающие, не живые. Чуть-чуть – и рассыплются.

Ганс продолжает гладить её волосы. И думает о том, что и ему есть, чем поделиться. Тревоги, необъяснимые желания, видения… Гигантские ступки, падающие с неба. Чьё-то дыхание из-под земли. Зловещие силуэты на закате.

Но он должен Нею оберегать. Они прошли через многое, и ещё через многое им пройти предстоит. Что бы ни стряслось, Ганс не сломается. Он – человек из титана.

Однако беда врезается в их жизнь, точно пневматический пресс в кусок меди.

– Овес! – кричит Нея. – О чём поёт овёс, ты слышишь?!! Кошмар, какой кошмар!!!

Она ползёт по полю нагишом, оставляя кровавый след. Солнце блестит на спине и ягодицах.

– Прекратила! – Ганс хватает жену за запястья и тащит в дом. – Быстро прекратила!

– Пусти меня, пусти, ублюдок!!

Пустынное безумие. Взгляд женщины мутный, температура под сорок, изо рта хлещет пена. Тело дрожит.

С ужасом Ганс осознаёт, что если не достанет лекарств, то Нея погубит и себя, и ребёнка. Он запирает жену в подвале, убрав все колющие предметы, оставив ведро с водой. Солярки нет, поэтому Ганс демонтирует двигатель внутреннего сгорания, и цепляет на «Гармонбоджию» котёл. Если спалить три мешка сои, то можно попробовать добраться до посёлка.

Быстрее! Времени нет. «Гармонбоджия» фыркает и клацает поршнями, из трубы валит смоляно-чёрный дым. Пот затекает Гансу в глаза и разъедает оболочку. Но мужчина лишь стискивает зубы, и машина день и ночь несётся на север.

Наконец появляется знакомое строение.

– Помогите! – врывается Ганс в харчевню. – Помогите! Мне нужны лекарства!

Посетители оборачиваются.

– Ба-а-а! – восклицает старик. – Зацените-ка это безобразие.

У старика в глазницах торчат пробки из-под шампанского. По щекам текут красные струйки.

– Моя жена больна! – орёт Ганс. – У неё «пустынка».

– Что он бормочет? – хихикает карлик у стойки. – Какое-то абабаба.

В центре зала воняет куча дерьма. Если постараться, можно разобрать лицо. По лицу ползут мухи.

– Хоть бы прикрылся, – басит куча. – Штаны-то одень.

– У-у-у, мразота!

– Попляши! – взвизгивает карлик. – Давай, дегенерат, попляши!

Старик хлопает в ладоши:

– Цигель-цигель, ай-лю-лю! Цигель-цигель, ай-лю-лю!

Куча дерьма хохочет. Мухи залетают в рот.

Ганс в отчаянии. Всплеснув руками, он бежит из харчевни.

Ближайшая деревня сожжена дотла. В землю воткнуты фигуры селян. Вырезанные из листов жести, они разрисованы эмалевыми красками. Лица дебильно щерятся.

До города не добраться, и Ганс решает вернуться. Он не может думать ни о ком, кроме Неи. Пальцы сжимают руль, черепки хрустят под колёсами. Но к середине пути соя кончается, и «Гармонбоджия» встаёт.

Озверевшее солнце ищет любую жидкость, чтобы её испарить… Жидкости здесь нет, зато можно выжечь Гансу сетчатку, если тот глянет вверх. Слышно, как от жара трещит кожа, как ухает в висках сердце. Мужчина ползёт по раскалённым пустошам, и силы его покидают.

И всё-таки он побеждает смерть – добирается. Но у самого дома чувствует: что-то не так... Переползает порог и замирает, широко раскрыв глаза. В доме творится невообразимое.

Играет музыка, повсюду шум и смех. В комнатах хозяйничают люди в деловых костюмах. Парни клеят обои, приколачивают половицы, вставляют новые рамы. Белобрысая девушка метёт пол, рыжая – шаманит над котелком. Двое крепышей подхватывают Ганса под локти и тащат в спальню.

Нея улыбается. Рядом сопит малыш. Парни отпускают Ганса, и тот падает на кровать.

Муж с женой обнимаются, и слёзы радости текут по лицам. Ганс целует Нею в губы, шепчет, что любит её… и мир мутнеет. Супруги сплетаются в дерево – ветки из мяса и сухожилий тянутся во все стороны сразу, пытаясь найти хоть что-нибудь живое.

И в своём пустынном одиночестве закручиваются ураганом безумия.

Взрываются салюты. Гремят аплодисменты. Кто-то, сунув в рот пальцы, свистит и топает ногами. Праздник!

Загадочные схемы. Если звёзды соединить в заданной последовательности, то получится чертёж вселенского конвейера – машины, выблёвывающей всё живое и неживое.

Гуляки бредут по спящей улице:

– Да брось ты, Фриц!

– Не будь идиотом.

– Многие мечтали сбежать из города. Но либо приползали назад, либо подыхали в пустыне.

– Оно тебе надо?

– Это же бред!..

– Кстати, мужики. Вы слыхали про заброшенную ферму?

– Я слышал: её искали, но так и не нашли.

– Мой батя нашёл. Он ездил по пустошам с нефтяниками, они разведывали уголь и нефть.

– И что?

– Там жуткий сарай, и в нём ютятся двое сумасшедших – старик и тощая баба. Старик дни напролёт скачет голышом по пустыне и что-то бормочет – разговаривает с невидимыми людьми. А баба поливает из ведра могилы детей, ухаживает, как за подземными цветами. Наверное, мечтает хоть раз надышаться их «ароматом».

– Фу, гадость!

– Но самое мерзкое не это. Ходят слухи, что баба сама же их убила в неурожайный год. Чтобы не опухнуть с голоду, она перемолола детей на мясорубке, зажарила котлеты и затем съела. А черепа зарыла.

– Чокнутая!

– «Нет, нет, – ныла она. – Это не я, это всё пустынные великаны».

– Да-а-а, без общества легко спятить. Тут и великаны посетят, и невидимые люди!

– Так что оставайся с нами, Фриц.

– Да, оставайся. Город своих детей любит.

– Город своих детей не выдаст.

– Мы любим тебя, Фриц. Не уезжай!

Светает.