Литература

Дядя Павел человек был сильнопьющий, из-за этого конкретно с придурью – и троих своих дочерей назвал одинаково – Еленой. Старшую принято было так и оставить Еленой, средняя стала Леной, а младшая, соответственно, – Леночкой.

Отец их, выпив, любил подраться и дрался в основном с женой и дочерьми – хватал обычно алюминиевую трубку от пылесоса и со всеми последними силами бил по чём попало. Сил у дяди Павла было пока ещё много, потому трубка вся погнулась и сплющилась, а жена его, тётя Мария, и три Елены стали часто ночевать у нас – дядя Павел всё чаще угрожал топором, которым рубил мясо. Топор хоть и тупой, но всё же не полая трубка из алюминия.

Тётя Мария спала в одной комнате с нашей матерью, а Елены – на нашей кровати, за что мы их крепко не любили, поскольку нам тогда доставался совсем дохлый матрас на полу. Елены были жутко стеснительными, спали в одежде, а если мы среди ночи вдруг случайно оказывались рядом – больно щипали нас за плечо.

Мы тогда не могли знать, конечно, что Елена, когда вырастет, станет лётчиком-испытателем, что Лена выйдет замуж за спивающегося писателя, а Леночка сопьётся насмерть сама, – для нас они были все на одно лицо, как близнецы, мы легко их путали и вообще не помнили, кто из них кто, тем более что общее у них на всех имя никак не помогало их различать. Мы упорно звали всех троих Леной, не понимая и не чувствуя разницы между принятыми в их семье вариациями. Елены обижались и подолгу с нами не разговаривали.

Когда старшая закончила школу, а младшая осталась на второй год в восьмом классе, дядя Павел зарубил топором тётю Марию и сел в тюрьму. Елены пробовали жить одни, у них неплохо получалось, но наша мама никак не могла с этим согласиться и кое-как, но всё же уговорила Елену отдать нам Леночку.

Мы думаем сейчас, что старшая ломалась скорее для виду, не желая казаться несамостоятельной и слабой, а на деле была рада избавиться от младшей, потому как очень хотела уехать в столицу поступать, а взять с собой Леночку не могла – та к тому времени капитально испортилась и стала почти неуправляемой.

Так Лена осталась жить на их квартире одна, Елена уехала учиться, а Леночка попала к нам в руки. Мы били её почти каждый день. Во-первых, она была одна, а нас много. Во-вторых, она сильно подурнела и совсем перестала нам нравиться. И в третьих – она воровала у нас деньги. По этим трём причинам Леночка постоянно ходила с подбитымы глазами – то правый, то левый, а то и оба. Дважды мы ломали ей нос, один раз – руку, которая срослась неправильно и потом нелепо торчала в сторону птичьей лапой.

Мы не были хорошими братьями. Мама наша работала в больнице, потому дома бывала нечасто, практически всегда ближе к ночи, – и детей своих почти не видела. Кроме, разве что, Леночки, которую чаще всего подбирала на лестничной площадке этажом ниже – никакую и в рвоте.

Лена Леночку к себе не пускала, мы – тоже, но мама не пустить не могла, хотя, подозреваем мы, в глубине души ужасно хотела уметь не пускать, но не могла. Тащила полуживую Леночку по лестнице, шёпотом матерясь.

Мы в такое время как правило спали, так как все были жаворонками и ложились рано.

Елена приезжала редко, потом и вовсе перестала, сначала раз в месяц писала короткое письмо, но со временем письма становились всё короче и приходили всё реже, а последней пришла новенькая открытка с самолётом. На обратной стороне, там где положено быть словам, слова были, но мало и вот такие: «Не знаю, что написать. Елена». Одно время мы думали, что она умерла, но как-то раз прочитали о ней в газете – и тогда забыли её уже насовсем.

Лена в гости к нам не ходила, а ходили про неё всякие грязные слухи, что, мол, спит со всеми подряд, лучшая минетчица в городе и прочая галиматья в таком же ключе. Мы не стремились проверить, всё-таки Лена была нам сестра, пусть и двоюродная и не шибко любимая. Но к ней мы хотя бы испытывали минимальную симпатию, а вот Леночку просто ненавидели.

Из школы её попёрли – в придачу ко всем своим фокусам она ещё и забеременела. Мама обрадовалась, но Леночка родила мёртвого ребёнка и сошла с ума.

Первый раз в психушку сдали её мы. Леночка в тот вечер пришла домой сама, почти даже трезвая, но вся какая-то мокрая и жалкая – упала в лужу, объяснила нам она. Нам было, в принципе, наплевать, лишь бы не загадила ковры, поэтому мы помогли ей переодеться в сухое, дали стакан чаю и ушли в свою комнату – заниматься кто чем.

Младшие клеили модель самолёта, старшие готовились на завтра в техникум, все вместе слушали радио. В какой-то момент открылась дверь, и к нам вошла Леночка – совершенно голая и с ног до головы перемазанная собственной кровью, но никто не заметил – радио надрывалось, а мы сгрудились вкруг стола, поглощённые напрочь каждый своим делом.

Обнаружили мы её у себя, только когда она начала кричать и легко перекричала радио. Леночка стояла у нас за спинами, смотрела в наши, повёрнутые к ней лица спокойными, добрыми глазами и громко кричала.

Когда уехала перевозка, мы не пошли сразу домой – остались во дворе и впервые нарушили режим: сидели молча на скамейке и курили часов до двух ночи.

Лена через месяц вышла замуж, но на свадьбу нас не позвала, а потом и вовсе продала квартиру каким-то грузинам и уехала с мужем к сестре. Писем от неё не было ни одного. Через год умер в тюрьме дядя Павел.

Можно сказать, мы остались одни – Леночка месяцами жила в больнице, там превратилась в бессмысленную чёрную старушку с подбитой лапкой и окончательно разучилась разговаривать. Дома она, когда возвращалась, почти не бывала, бродила, шаркая разбитыми сандалями, по улицам и собирала пустую тару. На вырученные копейки покупала бутылку самого мутного бырла и с неё за минуты уходила в никуда, в полное небытие.

Когда Леночку нашли мёртвую в траве за овощным магазином, ей было всего двадцать пять. На похороны из остальных Елен никто не приехал.