[Найдено в ноутбуке поэта Алексея Садомова]
Решил пописать без мата: вам, наверно, уже остокоммуниздила моя посконная истовость? О родине иногда нужно говорить светлыми словами. Я люблю свою родину, её заплёванные подъезды, её радостную водочную муть. Я люблю своего соседа: он в трудные годы поделился со мной флаконом «Трояра». Люблю свою одноклассницу, работающую на мясокомбинате: когда все гады послали меня, она одна притащила мне сумку с убоиной. Детей очень люблю. За это некоторые называют меня педофилом. Я щетаю, те, кому в головы взбрело, что любящий русских детей равняется извращенцу, - самые настоящие русофобы. Съели, мыши церковноприходские? В стёклах моих очков отражаются кривые ваши рожи и бесцветные кривые слова. Тут я вспомнил свою кошку. Она уже далеко. В прошлом году я остался без денег и поехал на электричках мириться с бывшей гражданской женой Раисой. А чо, подумаешь, из Крыжёппула в Крылатов съездить потрахаться, бешеной сучечке семь вёрст не крюк. Мне в очередной раз удалось примирить женщину с некоторыми особенностями своего бытования, и мы торжественно вернулись в Крыжёппул. Вокзальные собаки встретили Раю как родную, только жрать она им не дала. «Вся колбаса, - сказала она, - приготовлена для твоей кошки». Дома я, однако, не обнаружил животного. Куда же я его дел? Ночью приснилось, что кошку сожрал ноутбук. - Он не кошку сожрал, - заявила Рая, когда я очнулся в слезах офигения, - а тебя. Ты сидел там, переписываясь с фантомами, принимал левые дурацкие журналы за дневники нормальных людей и наоборот, посвящал хитрым девкам стихи. Тебя уже почти не осталось, только жёлтые разводы от мочи в кухонной раковине напоминали: здесь жил поэт. Ты помнишь, кто заблокировал тебя в аське, но забыл, что сделал с живыми существами. Я разозлился, хотел ей врезать, но Рая выше и толще меня. Да и долги за квартиру всё ещё висели надо мной, как обгаженные удавленники. Мы пошли в люди искать кошку. На площади встретили ещё одну мою бывшую жену, Антонину. На ней был буддистский оранжевый балахон, в косе – красная лента, какими перевязывают коробки с тортами. - Как дела? – елейным тоном поинтересовался я. - Тебе какое дело? – прошипела Антонина. - Ты мою кошку не видела? Бежевую такую? Помнишь, я про неё в твиттере писал? - Чего-чего? В свитер поссал? – окликнул меня городской сумасшедший. – Все люди как люди, все – в штаны, а ты – поэт, мать твою! Антонина плюнула и зашагала дальше размашистой тибетской походкой. Мы побрели дальше. - Помнишь этот дом? – мрачно спросил я, указывая на остов, взыскующий ремонта. – Сюда мы с Гришей ходили пить настойку, потому что в квартирах были родители. - Конечно, не помню, - мрачно ответила Раиса. – Попадись ты мне тогда, получил бы ты ремня. - Альоша, - внезапно услышал я старушечий голос, - ты по-прежнему много куришь. Это была моя учительница, Аглаида Умаралиевна. - Я нервничаю – не могу найти свою кошку, - оправдался я. - Если кошки пропадают, значит, это кому-нибудь нужно, - грустно пошутила она. - Собакам, что ли? Или бомжам? Вы думаете, они съели её? - Не волнуйся так, Льоша, - сказала учительница. – В конце концов, все едят всех. - Я любил её! – воскликнул я. Раиса поднесла к глазам чёрный кружевной платочек. Вокруг нас опять начали собираться сумасшедшие. - Льоша, - строго произнесла учительница, - я всё понимаю, но… По городу ходили слухи о твоей… твоём… пристрастном отношении к несовершеннолетним. Неужели ты и до кошек дошёл?! - Валите Маяковского читать, – не выдержал я, - фифа невнятная! Сам не понял, что сказал, но такова природа визионера. Впереди показался блочный дом, где жила моя бывшая любовница Света. Прекрасный светлый человек. Выгнала меня из-за того, что я рассылал с её компьютера вирусы. Света вышла нам навстречу с мешками под глазами, в мешковатом халате. Я сразу понял: кормить не будет. Света смерила дородную Раису неприязненным взором. А я так скажу: лучше семьдесят пять килограммов веса, чем глазные мешки. - Я у тебя две недели назад кошку не оставлял? – спросил я. Света дико уставилась на меня. - Ну, я продолбал её, - сознался я. – Не могу вспомнить, кому оставил. - У меня ты оставил только свои грязные штаны! Раиса смерила меня неприязненным взором. - Да-да, - продолжала Света, - тринадцатого вечером. Попросил одолжить что-нибудь чистое. Я дала штаны двоюродного брата, они висели на тебе как на чучеле огородном, но утром ты всё же в них ушёл. Раиса дико уставилась на меня. Именно тринадцатого вечером я послал ей стихи о любви. - Ну всё, мы пошли, - торопливо проговорил я. Теперь нас ждал привокзальный притон. Точнее, никто меня там не ждал. Сволочи завистливые пили за здоровье местного журналиста Широбрюхова, хранящего в столе недописанный роман. А меня – печатали. И даже мой недописанный роман нашёл себе пристанище в чорной дыре литературного портала «Пятая точка опоры». - Фу, гадость! – поморщилась моя спутница. Дымище и грязища совсем её дезориентировали. - Щас, погоди, - засуетился я, - Широбрюхову-то я какрас мог жывтоне оставить. По доброте душевной. Ему совсем одиноко с дурой-женой и тремя спиногрызами, когда вырубают интернет, а вырубают его у них на раёне каждые пять минут. - О, Альошя! – улыбнулся Широбрюхов, открывая золотые и чорные зубы. Креативно, подумал я. Надо забор вокруг Раиной дачи так покрасить: одна доска жолтая, другая чорная. – Вернулся на родину с новыми стихами, подлец? А кто это с тобой? - Раиса Ительзон, моя жена, - гордо ответил я. По лицу журналиста прошла патриотическая судорога. Я быстро проговорил: - Николай Степаныч, я вам случайно перед отъездом кошечку не оставлял? - Кошечку? – задумался мэтр, монстр и легенда умрудской прессы. – Да… приходила с тобой одна, лет восемнадцати, мяукала чота. Куда потом делась – в упор не знаю. - Пойдём отсюда, - прошипела Раиса. – Ах, простите, - она кокетливо поправила тяжеленные бусы, по цвету гармонирующие с дымом, - я забыла дома баллончик для самообороны, надо вернуться за ним. Широбрюхов моментально растворился в дыму. У входа меня подстерегали враги. Красногонов и Бесомыслов. Их тоже не печатали. Первый навис надо мной, как пятьдесят удавленников. - Притащился, «наглое мордище»? – процитировал он метафору из моего программного верлибра. – Со всеми в интернете переругался и думаешь: зато в реале тебя любить будут? - Фиг тебе, - поддакнул Бесомыслов. – Реал – та же самая помойка. И таких, как ты, здесь подвергнут не бану, а химической казни. Он врезал мне в солнечное сплетение, я согнулся вдвое и стал блевать своей непонятой душой. На вкус душа – как желудочный сок алкоголика. Краем глаза я заметил, что Раиса сорвала с шеи бусы и намотала их на руку, словно кастет. - А-а-а, гнида! – заорал мой враг. …Когда «скорая» приехала, чтобы увезти окровавленного Бесомыслова, я потихоньку начал выползать из канавы. Зазвонил сотовый. - Альошенька, - прошамкала моя бапка с окраины, - ты, говорят, уже приехал? А кошка твоя пропала. Вчера ещё была, а сегодня уже нет. Вот так и вся жизнь. Такси подъехало к бапкиной хибаре в пять утра. На заборе сидели все кошки, кроме моей. Они смотрели на меня, словно авторы отрицательных рецензий. - Ой, какая подруга у тебя, Альошенька! – сказала бапка. – Хорошая, толстая. - Я толстая? – спросила у меня Раиса. - Нет, - соврал я. - Ну всё, дожила, уже толстой обозвали. - Дак а чо тут переживать? – удивилась бапка. – Толстые, они… Я поспешил в дом, пускай без меня разбираются со своими эталонами красоты. Комнату украшали сухие цветы и советские настенные часы. Они показывали неправильное время. В телевизоре показывали неправильную родину. Настоящая родина была как моя кошка, я потерял её навсегда и не нашёл благодаря ей ничего хорошего. Кроме своего творчества. Я взял с комода лист А4 со списком покупок и на обратной стороне стал набрасывать:
В грязном городе Крыжёппуле под небом скособоченным к двери туалета вокзального кошка дохлая приколочена а кто это сделал – то ли Шитман, то ли Ройзман то ли атман, то ли брахман не понятно ни хрена
сикось-накось всё в Крыжёппуле в подгнившем его вертограде что стоит возле устья реки-говнотечки во самом во аде… |
проголосовавшие
Hron_ |
комментарии к тексту: