Литература

1

Я просыпаюсь от шума в подушке. Не вопли за окном меня будят, не сигнализация, не соседская дрель, не солнце в глаза, не топот ног с потолка, а именно шум подушки. Будто доносящийся со дна океанической впадины, он выволакивает за собой тоскливый вой одинокого древнего чудища. Этот монстр запросто переживет ископаемые останки твоих костей, вплетенных в пружины любимого ортопедического матраца. Исполинское и дремучее оно отлеживается глубже самого бесчувственного из коматозников. Чудовище посасывает магму и воет от неимоверной тоски. Я чувствую, я слышу, как эта магма процеживается сквозь глубоководный сосок, как монстр ее глотает всхлипывая. И просыпаюсь, будто вулкан из плоти и желаний, мое тело хрустит, предвкушая извержение.

Я чувствую ее дыхание, оно скользит по одеялу и щекочет мне затылок, едва заметно колышет волоски. Я поворачиваюсь к ней, вдыхаю запах губ – они до сих пор отдают моими гениталиями и даже немного слюной. Я вулкан, у которого сводит мышцы от желания. Облизываю ей лицо – подбородок и уста, закрытые глаза, соленые в уголках, засовываю язык в ноздри. Она ворчит и перекатывается на другой бок, я подбираюсь ближе, прижимаюсь к ней сзади, обнимаю и ласково массирую маленькие сисички. Урчание постепенно перетекает в стон, она двигает тазом, как будто ищет опору или стержень – я ей помогаю. Ввожу член плавным движением, чтобы головка, сбросив крайнюю плоть, расцвела-распустилась внутри нее.

Постепенно она пробуждается, фрикции становятся осознанными, а стоны – мелодичнее. Я пытаюсь не ускоряться, не наращивать амплитуду, понимая, что если дернусь чуть резче, войду немного глубже, то кончу мгновенно и всепоглощающе. Она же только начинает смаковать – извивается, словно под кожей у нее рождаются демоны. Я рукой сдерживаю движения, впиваясь пальцами в ее упругие ягодицы – кажется, я могу нащупать тазовую кость, так она напирает.

Ныряет лицом в подушку, так мучительно ее блаженство – я все делаю правильно. Покусываю ее за шею и плечо – у самого затылок начинает затекать, но это пустяки. Мычит в подушку, так ей невыносимо, кусает за культю, посасывает и вонзается зубами так, что я отпускаю ее зад, и тот таранит меня, как страстный локомотив. Все вокруг сотрясается, – древний монстр поперхнулся – и наши клетки, все до единой, дребезжат в унисон тектоническому трепету. Мы кончаем, кончаем во имя избыточной невинности и неисчерпаемой девственности.

Немного подостыв, вынимаю поникший член и говорю:

- Сори, что разбудил.

- Та ниче, я выспалась, не волнуйся.

Я ложусь на спину, на культе следы от зубов, болит:

- Ты бы так не вгрызалась – она еще не совсем зажила.

Поворачивается ко мне, прижимается и целует – лобок приятно покалывает мне бедро – лукаво усмехается:

- Ну так не подставляйся.

Я делаю несколько воображаемых затяжек:

- Ладно, теперь и поссать бы не помешало.

- Та да.

!

Струя не без труда пробивается на волю – после ебли член еще не готов к этим вашим низменным утилитарным нуждам. А неплохая, кстати, метафора – секс как искусство, а испражнение как утилитаризм. Или даже, секс как творческое, а испражнение как утилитарное. Творческий секс и утилитарное испражнение. Мочеиспускание. Чувствую легонькую резь в мочевом канале – обычное дело после ебли.

Я выдаиваю последние струйки и выхожу из уборной, уступая место возлюбленной. Полощу член над раковиной, чищу зубы и умываюсь. Иду на кухню, выпиваю стакан воды и возвращаюсь в постель, жду Настю. Я по звукам определяю каждое движение, рисую в голове картину ее действий до мельчайших подробностей. Вот она отрывает кусок туалетной бумаги, шелестит ею, подтирая промежность, она цепляет рукой натянутые между ног трусики и те вибрируют, вот ее белоснежная попка отрывается от сидения унитаза, вот она одевает трусики и так громко шлепает резинкой, что я вздрагиваю. Она жмет на слив.

Теперь я слышу все эти мельчайшие шорохи только утром, точнее, пару часов после пробуждения. Иногда они обрушиваются на меня беспощадной волной – и эта какофония раздирает на части. Подпольные, мышиные звуки, словно тяжелые фракции, оседают и накапливаются внутри, они меня распирают. А иногда я могу контролировать этот поток и настраиваться на определенную волну, как вот сейчас. Это еще терпимо, хотя порой тоже достает – можно зависнуть на одной волне на несколько часов, а выйдя из такого транса, остаток дня слоняться в потерях.

Я часто врубаю музыку на полную мощь, чтобы заглушить все эти шорохи. Какую-нибудь долбежку типа Bring me the horizon или олд-скульный Exploited, так чтобы не дать шорохам ни единого шанса прорваться. Мне сразу же становиться легко и свободно, в сонной голове светлеет, как в кинотеатре после сеанса, настроение поднимается, хочется жить и творить. Соседи, правда, выебываются – жалуются на адский шум по утрам. Ну уж извините – мне тоже надо как-то день начинать. Да и что они знают об адском шуме! Слышат ли, как трещит пух в подушке под тяжестью их голов; слышат ли, как скребется муха лапками по стеклу; как ворочаются личинки моли в шкафу; как трещит ток в розетке; как остывает кофе; как колышется тюль; как сопят ноздрями сонные соседи; как березовый листик опускается на карниз; как ебутся голуби на крыше дома; как там колышутся антенны; слышат ли они свист, с которым падают капли дождя; как трепещется волосок на изгороди; как он рвется; как скрипят их мышцы; слышат ли они хотя бы свой пульс, в конце концов? Когда все это обрушивается на тебя – вот что такое настоящий ад. После завтрака эта чувствительность обычно проходит.

Сейчас модно медитировать, очищать мозг от мирской суеты и постигать, как ветер колышет траву. А я ебал в рот ваш тянь, дзен или как там его – посмотрел бы я на вас, буддисты хуевы, если бы вы взаправду достигли того, к чему стремитесь. Это и на минуточку не умиротворение, но всепоглощающая тоска и уныние. Когда ты уходишь в себя, отбрасываешь лишние мысли, отряхиваешь будничную мишуру и прочее, то ты никак не роднишься с окружающим тебя миром, и никакой бог с тобой не разговаривает. Разве только бог – это чавканье сфинктеров внутри тебя. Ты замыкаешься в карцере, и кажется, что это спасательная капсула, но это карцер вне времени и пространства. Когда я возвращаюсь после непроизвольного погружения в небытие, назовем это так, то хочется проблеваться, чтобы почувствовать себя человеком, а не стерильным космическим обломком, блаженно парящим на орбите нирваны.

Все самое важное происходит на поверхности и нехуй тут углубляться. Внешность всегда выдает то, что внутри. Поверхность нужно анализировать и познавать, а не нырять вглубь себя, запаковавшись в батискаф медитаций, в поисках скорбящего древнего чудища.

Настя говорит, у меня непомерный дар, что я мог бы стать гениальным поэтом или художником. В пизду! Я люблю, когда моя голова кишит мыслями, а не шорохами. Эти болваны годами медитируют, вычищая себя, как рыбешку перед фаршировкой, чтобы заполнить мирскую пустоту пустотой космической. Заебись трансфер! Короче, если туда и уходить, то лучше уже не возвращаться – нет ничего хуже подобных возвращений, чувствуешь себя обескровленным куском мяса, который даже повеситься не в состоянии. Будто тебе лоботомию сделали, и ты это осознаешь.

Раньше «непомерный дар» преследовал меня двадцать четыре часа в сутки. Я мог в любой момент выпасть из этого мира, услышав например, как где-то у меня под ногой червь роет себе туннель. Мог сутки слушать, как звезды шепчутся между собой. Слава богу, после операции – осталось пережить только утро. Когда есть Настя – это секс, когда нет – врубаю музыку. Кстати, именно после операции начал появляться этот шквал звуков, от которого рвет на части – раньше всегда были волны, как радио, на одной из которых меня периодически выносило в запредельность.

- О чем ты так задумался?

Я и не заметил, как она вернулась.

- Да так, о дзен-буддизме.

- Ухты! Расскажи!

- Нечего рассказывать – хуйня это все на постном масле.

- Ты как всегда – лишь бы все похерить и обосрать. Тоже мне самый умный нашелся.

- Причем здесь «самый умный» – это моя точка зрения, я на нее имею право. И вообще, замяли, есть дела поважнее.

!

Я взбираюсь на Настю и приникаю устами к соску, подставляя ей зудящую культю. Настя ласково вылизывает место своего же укуса, сосет ее. Сосок твердеет у меня во рту, я чувствую языком его миниатюрные изгибы, манящую рельефность, перехожу ко второму. Настя продолжает играться с культей, у меня уже стоит, но я понимаю, что сейчас не его черед. Правый сосок у нее всегда более вялый, он чуточку шире и ленивей. Настя пускает в ход зубы – значит, пора приступать ближе к делу. Я ласкаю ее промежность рукой – да, уже мокрая, как раз то, что надо. Разминаю щель пальцами, разрабатываю ее, Настя теребит меня за член, тискает и вертит. Я разворачиваюсь к ней задом и вожу культей по набухшим половым губкам, она и сама трется, тянет мой член ко рту. Как-то не совсем удобно, меня перекрутило, словно знак безконечности. Я валюсь на бок, теперь Настя взбирается на меня и медленно садится на культю – она так возбудилась, что дополнительная смазка без надобности. Поглотив плечо, Настя нагибается к моему члену. Когда она поднимает зад, половые губки тянутся по культе, как плавленый сыр, меня это неимоверно возбуждает. Я бы уже кончил, если бы сегодня это было впервые. Она набирает обороты – кажется, я вот-вот полностью провалюсь в это жаркое и вязкое влагалище. Слизываю ее смазку с ключицы, глубоко вдыхаю, голова идет кругом, я забываюсь в экстазе, но кончить не могу – хуй как деревянный. А Настя, похоже, кончает, да еще как кончает – я подмышкой чувствую ее мощные спазмы. Она опускается на меня всем телом, будто шелковая скатерть – могу языком дотянуться до приоткрытого ануса – дотягиваюсь.

- Ты не кончил – тебе не понравилось?

- Понравилось, конечно.

- Тогда, почему ты не кончил?

- Не знаю.

- Я хочу, чтобы ты тоже кончил!

Настя снимает себя с культи – влагалище ее не смыкается, таинственное, словно океаническая впадина – разворачивается ко мне лицом и просто-таки вонзает мой член себе в задницу. Вскрикивает и, я бы сказал, зловеще улыбается. Движения ее резкие, как рубанок, – больно, но эта боль ей в кайф. По щеке Насти покатилась слеза – я вот-вот кончу – слеза зависла на подбородке, никак не может оторваться – почти, уже кончаю – вот она отрывается от подбородка и летит мне в лицо – да, да, да, я кончаю. Настя целует меня взасос, потом резко спрыгивает с постели и кричит:

- Я в душ!

Звучит как в той рекламе: «Вільна каса!» Теперь я уже не слышу ни ее возни в душе, ни исполинских монстров со дна подушки, ни даже своего пульса – мне хорошо, я готов жить, настроение просто заебись. Который час вообще!?

!

Пока она там плещется, я делаю горячие бутерброды с ветчиной и сыром, ставлю чайник, включаю комп, захожу на мыло. Письмо от Тани: «пока прочитала только половину рассказа. интересно. завтра постараюсь дочитать» – как всегда, это «завтра» на полгода. Больше ничего интересного – рассылка от PinchukArtCentre, субботняя дискуссия, тематическая экскурсия, занятия для детей и прочая дребедень. Пресс-релиз я уже читал – зачем слать одно и то же по сто раз? Залипаю на фейсбуке.

- Мы еще не опаздываем?

Я вздрагиваю:

- Не знаю, а который час?

- Уже полвторого – во сколько открытие?

На ней ничего нет, только тюрбан из полотенца – чистая, как совесть животного.

- В четыре – времени еще завались.

- Иди мойся.

- Я там бутерброды сварганил, в микроволновке, завари мне кофе, пожалуйста.

!

Рассматриваю себя в зеркало, кричу из ванной:

- Как думаешь, может мне подмышки побрить?

- Зачем?

- Ну как – нас все-таки ждет культурное общество…

- Ты это серьезно?

- Вообще-то да. Там же, наверное, обниматься надо будет, фоткаться – а я как бэтмен...

- Ты нагишом идти собираешься?

- Нет, но все равно.

- Короче, чего ты от меня хочешь? Брей, если считаешь нужным.

Я подхожу к ней, нагибаюсь:

- Ну, вот полюбуйся.

- Блядь, что ты делаешь, прекрати!

- Страшно? Вот и я о том же.

- Иди брей уже, достал.

- Поможешь с правой? Я прошлый раз сам чуть плечо не вывихнул…

- Помогу, куда я денусь.

!

- Не забудь пригласительные!

- Думаешь, так не пустит?

- На всякий случай.

2

От нашего дома на Подол есть прямая маршрутка. Там от Валов к галерее «В[арт]е» пять минут пешком пройтись. В маршрутке ко мне пристает незнакомый пьяный дед – нагло и беспардонно падает на ухо. В такие моменты жалеешь, что нет своей тачки, или что не опаздываешь, иначе заказал бы такси.

Как я понял, дед когда-то был первым плотником у себя на селе. На каждой руке у него по три пальца, как у черепашки-ниндзя. Донателло, – который с фиолетовыми повязками – так я про себя идентифицировал деда за цвет носа и щек. Он всю дорогу доставал меня своим пониманием «что это такое – потерять часть тела». Подробно поведал историю каждого из шести отрезанных пальцев, а по большому пальцу правой руки даже слезу пустил. Утешал меня, мол «лучше потерять конечность, чем отдать концы» – какая-то совсем несуразная интеллектуальная самодеятельность. Донателло повествовал о пальцах, как о детях своих – того и гляди, вместо «средний» вырвется «Лешенька мой». «Да ты не переживай», «да не волнуйся», «у тебя вся жизнь впереди», «все наладится», «боль пройдет», «время лечит», «до свадьбы заживет» – вот при всем уважении к старшим, реально заебал. На меня уже вся маршрутка пялится, как на Венеру Милосскую недоделанную, а он и не думает замолкать. Я не выдерживаю и говорю:

- Ваша остановка.

- Чего?

- Выходите – ваша остановка.

- Етить-колотить! Не может быть!

Старый алкаш подхватывается и выскакивает с маршрутки. Водитель быстро закрывает дверь и дает газу – похоже, Донателло не одного меня достал своим бестолковым трепом. Смотрю в окно – дед стоит и дупля не отстреливает, что произошло и где он находится. Ничего, там совсем рядом пивной киоск – он быстро освоится, может даже новых друзей себе заведет, поразговорчивей меня.

Фу, как ярмо сняли. Настя хохочет.

- Ты чего?

- За что же ты так беднягу – он к тебе со всей душей…

- Ага, только душа его бздит перегаром.

- Злой ты. Может он тоже на выставку ехал.

- Смешно. Я вообще не понимаю, как можно самому себе отпилить шесть пальцев? Ну один-два по неосторожности, максимум три, а дальше надо же как-то учиться на ошибках…

- Вот он и сменил руку.

Я улыбаюсь и целую свою Настю.

!

Галерея «В[арт]е» находится в подвальном помещении – вход, понятное дело, со двора. Мы пришли на двадцать минут раньше, а во дворе уже куча народа. Сначала меня это воодушевляет, но очень быстро начинает напрягать. Не люблю столпотворений, чувствую себя неловко, как не в своей тарелке – что делать, куда приткнуться, как вести себя? Я не паникую, конечно, но чуть волнуюсь. Прошу у бородатого хипстера в фиолетовых бриджах и психоделической блузке сигарету, подкуриваю – фильтр со вкусом абрикоса, хуясе. Настя толкает меня в бок:

- Ты опять куришь?

- Надо же чем-то себя занять.

- Расслабься. Колоритненько здесь… Давай, может, Ярика поищем?

- Разве тут протолкнешься?

- Перестань, пошли.

- Как на птичий рынок попал.

- Что ты там ворчишь?

- Говорю, интересно, это они всегда так одеваются или только на подобные мероприятия?

- Думаю, что «подобные мероприятия» для них и есть «всегда».

- Это ж сколько времени они тратят на выискивание всех этих нарядов!

- Зато ты здесь самый главный хипстер.

- В смысле?

- Выделяешься.

- Чем!? Я как обычно…

- Вот именно – своей невзрачностью… внешней.

- Вовремя поправилась.

- А вон и Ярик.

!

Ярик торчит возле самого входа, курит свою понтовую трубку, важно подкручивая рыжие гусарские усы, и втирает какой-то припанкованной малолетке о значимости символизма в искусстве тату, или о символической значимости тату как искусства, или о татуажной символике обозначающей искусство, или значимости искусства в символизме тату, или татуаж искусства и его символическая значимость. Короче, что-то в этом духе, я стараюсь особо не вникать в подобный чес. Часто Ярик дело говорит, но не сейчас – тут он явно пытается произвести впечатление. Как по мне, то хватило бы и усов с трубкой. Наконец он и на нас обращает внимание:

- О, здорова – вы уже здесь? Знакомьтесь – это Ежик.

- Ежик?

- Сокращенное от Ежевики!

- Понятно. Я Нельсон, а это Настя – сокращенное от Анастасии.

- А ты, смотрю, вырядился, как в последний раз!

И ржут сучары, Настя тоже хохочет. Окидываю Ярика взглядом: синие треники с мотней по колено, заправленные в его любимые ниндзя-шузы; под тесной кожаной курточкой оранжевый балахон с принтом Бэнкси – целующиеся полицейские; голову он побрил, осталось только пару дредов на затылке; на шее массивный бутафорный инь-янь, а на пальцах перстни с иероглифами.

- Я не знал, что бразильский карнавал в Киев переехал.

- Седня и твой день тоже – мог бы подобрать наряд попраздничней.

- Зато он подмышки побрил!

- Очкуешь?

- Как это связано..?

- Я в общем спрашиваю.

- Немного есть. Я просто некомфортно себя чувствую в толпе.

- Ну ниче, скоро бухло подадут – освоишься.

!

С Яриком мы скентовались у Насти на днюхе, он тогда был хахалем одной из ее подруг. Как обычно, все упоролись в синьку – кто-то блюет, кто-то резвится, кто-то дрыхнет – но без особого мракобесия. Я подзаебался играть в «показуху», и на завтыке меня начало накрывать «непомерным даром». Вот я уже не слышу голосов, ни бренчания гитары – только как шевелятся языки, как они бьются о небо и трутся о зубы своих владельцев. Я почти выпал из реальности, но вовремя подорвался и двинул еще за бухлом.

На кухню очередь – целый косяк пьяных мокрощелок. Я пробираюсь между ними и вижу этого Ярика – булавкой накалывает иероглиф на плече какой-то девке. Настина двоюродная сестра, школьница еще. Нацедил целое блюдечко чернил, весь стол ими забрызган, по полу разбросаны ампулы, он макает булавку и вонзает в нежную кожу, макает и вонзает, периодически протирая салфеткой с водкой. А девка просто сияет от счастья, стиснув зубы, бухая в зюзю.

Той ночью он половину Настиных подруг заклеймил, как стадо телок на ранчо. По иероглифу каждой – на запястье, плече, меж лопаток, над сиськой, возле пупка – девки нажрались и одичали, а Ярик всю ночь напролет знай себе неустанно штампует. Даже своей пассии – пробегала мимо – набил «знак извечной любви». Проспавшись, голубки с визгом разлетелись:

- Ты что совсем кретин – я же бухая была!!!

- Я тоже.

- Идиот конченый – что я маме скажу!!!

- Правду – что это знак извечной любви.

- Ну ты и скотина, иди нахуй, дибил! Видеть тебя больше не хочу!

- Пиво не подашь?

Такой бред – Ярик все эти иероглифы, их глубинные значения, сам на ходу изобретал. Я сел напротив, сначала просто наблюдал, потом разговорились, я даже помог ему «вспомнить» парочку закорючек. А девки все никак не кончались – я и не думал, что у Насти столько подруг.

- А можно мне «преданность»?

- Говно вопрос!

- А мне «ранимость»!

- Без проблем!

- Мне что-нибудь на твой вкус.

- Ща я тебе один из своих фирменных – «умеренное бесстыдство» подойдет?

- Ухты, класс!

Иероглифы получались маленькие да удаленькие – рука мастера, хуле. Ярик понтовался, что его коллеги не умеют работать в таких условиях, а ему пофиг – может набивать хоть кайлом и с завязанными глазами. Рассказывал, что пацыки с района признают кустарные методы исключительно. Они прям надом к нему в очередь записываются – почти, как эти девки – за околозековской символикой. Магарыч – максимум, чего можно ожидать, но зато не доебываются. А с его внешностью, живя на Борщаге, это немалого стоит.

!

Сколько себя помню, всегда интересовался нательной росписью, но по сей день кожа моя так и остается девственно чистой. Когда был подростком, предки возбухали – вот станешь самостоятельным, тогда будешь делать с собой все, что заблагорассудится. А потом как-то замялось – то денег лишних нет, то времени, то вдохновения. Обычное дело, короче, всю жизнь мечтаешь, но отважиться не можешь, всегда найдется ебаная туча отговорок.

Ярик не раз предлагал набить то авторского осьминога на плечо, то пиранью на грудь, то кальмара меж лопаток. Короче, на выдумки Ярик всегда горазд был, фантазии ему не занимать. На днюху хотел мне тату подарить, но я все стремался, мялся, так и не решился. Даже не знаю почему – боюсь воплотить мечту.

Я часто заходил к нему в тату-салон после работы, понаблюдать за процессом, а потом вместе на пиво. Не так давно Ярик заинтересовался современным искусством – дарованию необходимо развиваться, хуле. Я от искусства тоже не самый далекий человек – было дело, даже статьи критические писал. Но куропатки из разных-там «арт-юкрэйнов» просто говнистой пеной исходили, что я, дилетант необразованный, так нагло посягаю на их сакральное ремесло.

Ярик любит подолгу рассказывать о своих идеях и замыслах, описывать концепции, советоваться и все такое. За бокалом пива может полжизни спланировать, карьеру себе построить. Но в отличие от меня, он склонен осуществлять свои мечты. Так вот решил стать художником – и стал.

Его пилотный проект – кстати, в «В[арт]е» представлен фотоотчет – называется «Оральная роспись». Ярик собрал группу арт-добровольцев в количестве трех неизлечимых хипстеров и вытатуировал в ротовой полости каждого орнаменты древних людей, точно как в пещерах. Маялся он конечно долго, но получилось довольно интересно – первобытная роспись во рту. Он бы и кишечник не прочь оформить подобным образом, но пока не придумал, как это технически осуществить. Представить только, запускают на обследовании какой-нибудь зонд, а у тебя в желудке – два дня как Флинстоуны съехали.

Ну а сегодня нас ждет презентация его второго проекта «ТрансплантАрт», первым арт-донором которого являюсь, конечно же, я. Ярик попросил помочь – подать пример молодому поколению. Посоветовавшись с Настей, я решил, что это неплохой шанс и себе затусоваться в мир искусства, немного облагородиться. Суть проекта состоит в том… Впрочем, пусть автор сам поведает о своей задумке, тем более, что с минуты на минуту начнется презентация, вон Ярик уже с микрофоном.

!

- Привет всем. Спасибо, что пришли. Надеюсь, вы не напрасно потратите свое драгоценное время. Что там еще обычно говорят в таких случаях? В общем, все мы здесь собрались с целью презентации моего второго проекта «ТрансплантАрт»… Забыл представиться, может кто не знает, меня зовут Нательный Ярослав. На стенах галереи вы можете видеть фотографии с подробным описанием моего дебютного арт-проекта под названием «Оральная роспись». Кто не в теме – ознакомитесь сами, но чуть позже. А сейчас я бы хотел сказать пару слов о «ТрансплантАрте». В соседней комнате вас ждет «первый блин» и чтобы он не был «комом», публику необходимо подготовить, разжевать концепцию. Проще говоря, объяснить, как это понимать. Фуф, что-то я никак не могу начать, волнуюсь немного – никогда речь на публике не толкал.

В общем, все знают, что такое трансплантация – это пересадка органов, грубо говоря. Соответственно, трансплантат – предмет трансплантации, то есть орган или часть тела, используемая для пересадки. Но «ТрансплантАрт» – это не просто попытка внедрить акт татуажа в тело современного, так называемого, контемпорари арта. Прежде всего, я стремился переосмыслить сам процесс нанесения тату как контакт с живой чувствительной плотью. Не в последнюю очередь эта ирония касается тех, кто идет в салон накидавшись, чтобы не чувствовать боли. Такой человек тоже в каком-то смысле умерщвляет свое тело, отрубает нервную систему, а значит и способность осознать акт тату, как ритуальное, почти сакральное действие. С таким же успехом можно делать наколки зомби или вообще трупам.

Чем-то схожим занимается и современное искусство – большинство художников работает с нарочно умерщвленными контекстами, намеренно огибая болезненные и животрепещущие темы. Так проще и спокойнее, нежели заморачиваться с реальными проблемами общества или, хотя бы, индивида. Как мне кажется, мой проект хорошо и критически символизирует эту подавляющую тенденцию работать в левых, неактуальных, ненадобных сферах.

Когда я размышлял, что же такого вытатуировать на ампутированной конечности… Кстати, хочу публично выразить искреннюю благодарность моему старому другу и по совместительству первому арт-донору, Нельсону Ткаченко. Вот он среди вас со своей неподражаемой Настей, которая уже успела испробовать на себе все пикантные прелести и преимущества человека с культей. Правда, Настя? Так что инвалидность – это не всегда в минус. Имейте это ввиду, когда будете колебаться на счет арт-донорства. Так вот, когда я раздумывал над татуировкой, то понял, что это совсем другие принципы нанесения рисунка – тут не нужно запариваться к лицу тату клиенту или нет, не нужно думать о том, как это будет смотреться в движении, ну и подобное прочее. Все на порядок тривиальней. Что-то подобное происходит и с современным искусством, которое пытается косить от живых материй. Его конечный результат часто кажется шокирующим, эпатажным, но на самом деле все это пустышка, очень поверхностно и не имеет никакого отношения к процессам нашей с вами жизнедеятельности. Никакой магии и сакральности, а всего лишь игра в расчлененку и напыщенную сублимацию на этой почве.

Тут может возникнуть закономерный вопрос – если все так бестолково, и я это прекрасно осознаю, то зачем нужен «ТрансплантАрт», стоит ли его продолжать? Ответ прост – это в первую очередь живородящая рефлексия, ироническая аллегория, для полноценного воплощения которой мало единого экземпляра или жеста. Тему нужно развивать, раскрывать полностью и всеобъемлюще. Поэтому я искренне надеюсь на вашу сознательность и преданность настоящему, живому искусству, и жду легион добровольцев на роль арт-доноров. Обращайтесь непосредственно ко мне. И да – все операционные расходы за счет художника. Ну а сейчас объявляю начало периода «ТрансплантАрта» – все фоткаться! Фоточки! Фоточки! Фоточки!

!

Пока Ярик разводил весь этот треп, я успел осушить не один бокал вина – меня даже не смутила его «благодарность». А вот Настя на меня, похоже, обиделась:

- Зачем ты ему все рассказываешь?

- А что здесь такого?

- На меня теперь косятся и подмигивают.

- Ай, не выдумывай, никто даже не понял о чем он.

- Я домой!

- Ты серьезно?

- Мне теперь здесь некомфортно. Ты едешь?

- Я? Не могу же я так просто свалить! Все только начинается.

- Ну тогда счастливо оставаться – я пошла.

- Может, передумаешь – неудобно перед Яриком…

- А ему удобно такое говорить?

!

После Настиного дезертирства я немного растерялся и приуныл – к Ярику не подступиться, а больше никого я там не знал. Немного повтычил на свою руку в стеклянном футляре – а дальше что делать не понятно. Ну я и решил акцентироваться на бухле, там еще и виски нарисовалось. Дальше воспоминания обрывчатые, но кажись, я таки обзавелся новыми друзьями. Даже не помню, как домой добрался и почему заснул на полу возле кровати. Бодун пока не особо прогрессирует, но чувствую, стоит мне только встать… Пытаюсь что-нибудь вспомнить – хуй там. Наконец встаю, в голове вертолеты, но пока не мутит, еще пьяный. Насти на кровати нет и дома, по ходу, тоже. Пью, переодеваюсь, включаю комп, захожу на фейсбук.

Как и следовало ожидать, на профиле у Ярика тэпэшки с зеркалками уже понавыкладывали целую тучу фотокомпромата. И судя по всему, я таки зажег:

вот я лью виски себе на плече, оно стекает по культе Ярику в рот;

Ярик натягивает свой ниндзя-шуз мне на культю;

моя культя крупным планом, а две какие-то девки делают вид, что отсасывают ее, будто член;

вот я с приделанным при помощи скотча крючком от вешалки;

я с гитарой, правой рукой зажимаю аккорд, а культей типа бренчу;

культя моя упирается Ярику в глазницу, залитую кетчупом, типа кровью;

вот культя моя зажата между сисек какой-то барышни так, что одна грудь у меня под подмышкой;

между сисек другой какой-то барышни;

культя в презервативе;

культя со смайликом и глазками-крестиками;

я сую культю в бокал с вином;

я стою с голым торсом, а за мной кто-то пристроился так, что типа его рука – продолжение моей культи;

вот на моей культе, как на вешалке, чья-то хипстерская шляпа;

вот я голый позирую возле своей руки;

я стою на одном колене, подняв культю так, чтобы казалось, будто рука-экспонат ее продолжает.

Пиздец просто. Ну хоть не даром подмышки брил. Вот теперь меня начинает мутить – слышу, как ворочаются кишки, трутся между собой и вздрагивают.