Литература

— И все-таки, товарищ Деланнуа, что нам делать со ста тридцатью четырьмя отказниками? — Пфайзер почесал живот через футболку с изображением Джозефа Сталина на фоне цветущей сакуры. — Вы понимаете, что при переходе института в ведение Минобороны вам уже не позволят столь бесцельно растрачивать бюджет на прихоти давно... кхм... добровольно ушедших из жизни людей. Я бы, впрочем, назвал это убийством, поскольку в те времена еще не существовало технологии поэтапной наноразморозки кристаллов, и эти люди фактически...

— Вы что-то путаете, уважаемый Шотаро, — Деланнуа мельком взглянул в узкие глазки Пфайзера и поправил таблетку-переводчик на лацкане белого халата. — Этапки не существовало в начале тридцатых, а вот эти как раз были криоконсервированы в 2036, после запуска производства амалиозида, который замещает у опытного экземпляра, то есть товарища Секацки, 60 процентов всех жидкостей, а у последующих пациентов — всего лишь 40, поскольку тогда его эффективность была уже доказана...

— Матвей, не грузите меня этими подробностями, я всего лишь бухгалтер, — Пфайзер почесал правый ус Джозефа Сталина.

Тупо-самодовольная рожа этого полуяпонца-полунемца раздражала Деланнуа, он с удовольствием выкинул бы малолетнего мерзавца, присланного проверять отчетность НИИ. Пфайзер, который годился профессору Деланнуа во внуки, чувствовал свою власть над всем персоналом и придирался даже к самым ничтожным расходам, а такие огромные затраты электроэнергии он просто не мог обойти стороной.

— Так вот, что мы будем делать с отказниками?

— Шотаро, я уже говорил вам: с ними мы будем делать то же, что и с неизлечимо больными. То есть продолжать поддерживать их в этом статусе до устранения причины криоконсервации. То есть, в данном случае, пока не будет выполнена последняя воля криоконсервированных.

— Абсолютно ненужные сантименты, — Пфайзер снова почесался и высморкался в свой универсальный ингалятор. — Это идиотское дерево у пятого корпуса пора срубить, невозможно дышать!

— Можете заморозиться до тех пор, пока не найдут универсальное лечение аллергии, — невинным тоном предложил Деланнуа. — Сейчас это модно.

— В топку ваше лечение, — чихнул Пфайзер. — Вот эти неизлечимо больные: допустим, мы их разморозим и частично вылечим. И государству придется тратить на пособия в десять раз больше, чем на поддержание этого их статуса. К тому же, некоторые из них заморожены еще восемьдесят лет назад, вряд ли их потомкам понравятся претензии на возврат наследства.

— После инфляции 53? Товарищ Пфайзер, не хочу показаться грубым, но вы плохо знаете историю Союза.

— Товарищ Деланнуа, я хорошо знаю аудит, — Пфайзер отчаянно заскреб ногтями усы Сталина и уткнулся в ингалятор. — И количество нецелевых расходов вашего НИИ вводит меня в ступор. Зачем, к примеру, лаборантам зал для медитаций?

— Понятия не имею, он оборудован еще на средства Цукерберга-младшего. В тридцатые это было модно — считалось, что уют на рабочем месте помогает повысить эффективность труда. Конечно, реставрация требует серьезных вложений...

Сам Деланнуа родился в тридцать втором, но обладал феноменальной памятью, так что он помнил Антуана Секацки, который как раз и занимался оформлением зала медитаций. Вися в слинге на отцовском плече, он наблюдал, как этот невысокий человек с отекшим лицом клеил позолоту на деревянную статую Амитабхи и рисовал на стенах синих демонов с высунутыми языками. К слову, именно Секацки десятью годами ранее спроектировал и само здание НИИ на бульваре Новаторов. Он же посадил вокруг корпусов сорок лип, из которых ныне сохранилась только одна, ставшая настоящим проклятьем для аудитора.

— Какая, к черту, реставрация? Могли бы тупо закрасить фрески, они совсем некрасивые и вообще не в тему. Медитация, как я понимаю, это дыхательные упражнения с целью быстрее заснуть? Как можно заснуть, когда на тебя таращится рогатая тварь?

— Видите ли, Шотаро, тут все дело именно в рогах... Супруга товарища Секацкого была, если так можно выразиться, последняя блядь...

Пфайзер несколько раз нажал свою таблетку:

— Можно какой-нибудь синоним?

— Олеся Секацки ушла к лучшему другу своего мужа. Это и называется «блядь».

— У моего мужа тоже есть лучший друг, — поддакнул Пфайзер. — Но он меня бесит, значит, я не блядь. Ну, понятно, в общих чертах.

— Так вот, Антуан Секацки распорядился держать себя в статусе криоконсервации до тех пор, пока товарищ Олеся не осознает, что была неправа, и он является любовью всей ее жизни. Иными словами, жизнь Антуана оказалась в буквальном смысле в руках этой женщины.

— Только я не понял, при чем здесь рога, — буркнул Пфайзер. — Кстати, я хотел бы на них посмотреть, ну, на этих отказников.

— Капсулы первого поколения полностью из нержавеющей стали. Но где-то в архиве лежат фотографии. Они бумажные, база данных была уничтожена в сороковом.

Пфайзер и Деланнуа спустились по наклонному полукруглому коридору в подвал корпуса, где, собственно, и находилось хранилище. Ряды изгрызенных снизу ржавчиной капсул не впечатлили аудитора, древние холодильные установки невыносимо гудели и нагревали огромное помещение, что, в сочетании с сыростью, создавало эффект мрачного тропического леса. Трубы и кабели бесконечными лианами переплетались под потолком.

— Отвратительное место, — сказал Пфайзер. — Не представляю, как у них у всех хватило ума оказаться тут. Я бы ни за что...

Деланнуа провел его в смежное помещение, уставленное стеллажами. Здесь пахло плесенью и потрескивали длинные лампы неизвестной Пфайзеру конструкции.

— Что ни говори, а бумажные носители надежнее, — Деланнуа вытянул папку со сталлажа, помеченного кодом «11-36». Вот, это, можно сказать, наш основатель.

— Некрасивый, — протянул Пфайзер. — Понятно, почему она ушла.

— Товарищ Антуан был хорошим человеком. Правда, я его почти не помню. Вот тут его последняя воля...

— Матвей, мне кажется, это бессмысленно. Товарищ Олеся, наверное, уже давно...

— Отчего же, институт до сих пор платит ей пенсию. После реформы 53 года, разумеется.

— Государственного пособия вполне могло хватить, — поморщился Пфайзер.

— Между прочим, она член той самой исследовательской группы, амалиозид составляет до 40 процентов жидкостей ее тела, старушка держит себя в форме.

— Вот что... — Пфайзер внезапно улыбнулся. — Почему бы товарищу Секацки не разморозить своего бывшего супруга? Он архитектор, ему еще нет сорока. Пусть сам ее содержит. Конечно, необходимо повышение квалификации...

Деланнуа в ответ только сощурил глаза.

— Я с ней поговорю. Стационарный видеофон на втором этаже в рабочем состоянии?

Деланнуа кивнул.

— Так, давайте остальных.

Деланнуа вытаскивал папки и молча клал их на стол под единственным в подвале окном, Пфайзер просматривал фотографии:

— Страшная. И эта страшная. Эта вообще старая. Ну, в общих чертах понятно, почему никто не захотел их разморозить... Извините, Матвей, а что такое Гинтама? — Пфайзер протянул Деланнуа фото усатого длинноволосого блондина с жирными щеками, по которым угадывался сидячий образ жизни.

— Понятия не имею.

— Тут написано «разморозьте меня, когда выйдет 40 сезон Гинтамы, а то я заебался ждать».

— Насколько я помню, — начал Деланнуа, — это так называемый хикикомори, то есть молодой человек, живший на содержании у своих родителей. Кажется, у него было какое-то специфическое увлечение, связанное с Японией.

— Интересно, — Пфайзер отложил папку блондина. — Кстати, что значит «сезон»? В году всего 4 сезона, как их может быть 40?

Наверху что-то упало, кто-то громко выругался и проорал:

— Не сюда, дебил!

— Это наши монтажники, — пояснил Пфайзер. — Идемте на второй этаж?

Ярко светило солнце, так что запыленный, весь в синеватых разводах экран видеофона не давал полного представления о внешности Олеси Секацки. Но для своих лет она держалась бодро и казалась ровесницей Деланнуа. Впрочем, этот высокий старик с татуировкой на голове тоже наверняка поддерживал свое состояние каким-то из более новых растворов, которых на рынке появлялось великое множество.

— Товарищ Секацки, нам значительно урезали финансирование, — Деланнуа смутился. — Поэтому поступило предложение разморозить Антуана Петровича. Дабы возместить вам отсутствие рабочей пенсии. Их уже многим не платят, поверьте, я долго уговаривал ее сохранить.

— Бред! — выкрикнула старушка. — Во-первых, что он умеет, этот несчастный лох? Бегать со своими проектами по разным строительным компаниям? Прошло столько лет, его квалификация давно никому не нужна. Во-вторых, ему еще нет сорока, а я сами видите — старушка кокетливо поправила волосы. И потом, мне совершенно неохота ворошить прошлое. Он сделал свой выбор. Я еще тогда сказала, что Тоша мне безразличен. Но, понимаете, он был непроходимый идиот, вбил себе в голову, что мое «нет» это на самом деле «да», что я сама не понимаю, как он мне дорог. И все такое прочее.

— А по-моему, вам просто стыдно, — сказал Пфайзер.

— Стыдно быть дураком, — ответила старушка. — Короче, без рабочей пенсии я как-нибудь обойдусь, а Тоша пусть лежит в своем подвале, ему так даже лучше. Он же сам написал, что хочет избавиться от дурных мыслей, погрузиться в глубокий сон и проснуться только когда я вернусь.

Товарищ Секацки выключила видеофон, даже не попрощавшись.

— Н-да... — Пфайзер встал с облезлого винилового дивана. — Вы знаете, я бы разморозил этого вашего Секацки даже без согласия супруги. Если бы мой муж так говорил про меня, я бы ему башку разбил. Какая блядь!

— Да ну, он был настоящий сталкер. Собирал ее выброшенные вещи, караулил под окнами ее новой квартиры. Она даже вызывала полицию несколько раз.

— Все равно блядь! — Пфайзер чихнул и заходил туда-сюда по холлу. — Сказать такое про любящего тебя человека! Я бы ее саму заморозил к чертовой матери. Так, Матвей, знаете, что? Давайте разморозим того блондина. Мне самому интересно. Может, этот сезон этой как ее уже давно вышел, а его зря здесь морозят?

— Как хотите.

Деланнуа провел его длинными коридорами к центральному пульту управления системами НИИ.

— Чертов Антуан, мог бы сделать траволаторы, — отдувался Пфайзер. — И это мерзкое дерево, это ведь он посадил? Я помню, вы говорили.

Пульт управления системами поражал своей допотопностью, на нем даже были кнопки, а рабочее состояние секций обозначалось диодами, половина из которых уже не светила. Сидя в круглом белом кресле, Пфайзер оглядывал обшарпанные белые стены и поворачивался от скуки то туда, то сюда, прошло часа четыре. Деланнуа наблюдал, как на экране расползаются кристаллы. Когда до окончания процедуры оставалось две секунды, экран погас.

— Кабель отошел, — Деланнуа прижал разъемы.

Экран все так же чернел. Профессор кинулся к выключателям на стене, Пфайзер ощутил непривычную тишину во всем здании.

— У нас два аварийных генератора, — успокоил его Деланнуа. — Хотите побеседовать с пациентом?

— А нельзя его как-нибудь доставить сюда? У меня нога натерта. Кстати, я не думал, что разморозка — такая долгая процедура. В кино это несколько секунд.

В который раз за этот день Пфайзер тащился за Деланнуа по залитым солнцем длинным коридорам, было все так же тихо, только на первом этаже все так же ругались монтажники. В подвальном помещении было, против ожидания, темно.

— Черт, у нас же два генератора! — проорал Деланнуа. — Какого хуя ни один не включился!

— Где, блядь, я?! — откликнулся хриплый голос. — Я, блядь, нихуя не вижу!

— Это ужасно, — сказал Пфайзер. Он достал из кармана брюк телефон и начал объясняться с кем-то из руководства. — Видите ли, Матвей, вам урезали количество электроэнергии до квоты, так делают со всеми НИИ. Я здесь абсолютно ни при чем, все происходит в автоматическом режиме. Разумеется, новые установки не пострадают, отключили только первый корпус, признанный нерентабельным.

— Кто вы, блядь, такие? — вопрошал хриплый голос. — Выпустите меня из этой хуйни!

Пфайзер посветил экраном телефона, луч выхватил из темноты синюшное лицо блондина, все перекошенное и в слезах. Под открытой капсулой поблескивала лужа раствора.

— Поверьте, Матвей, мне очень жаль. Похоже, оба генератора неисправны. Сколько часов сохраняется статус криоконсервации? — упавшим голосом спросил Пфайзер. — Я отдаю себе отчет в том, что это убийство. Приношу извинения за все наше министерство. Вряд ли, конечно, это поможет.

— Не важно, — ответил Деланнуа. — Вы правы, эти люди на самом деле никому не нужны. А военной медицине и подавно.

— Мне правда очень жаль, — всхлипнул Пфайзер.

— Хватит нести хуйню! — вмешался хриплый голос. — 40 сезон вышел или как?

— Да заткнись ты, недоносок, — Деланнуа сбросил белый халат и направился к выходу, освещая путь фонариком-брелоком, Пфайзер поспешил за ним в ужасе, что его догонит пациент и сделает что-то нехорошее. Солнечные лучи на миг пронзили подвал, стальная дверь захлопнулась, капсулы остались в полной темноте, начался естественный процесс разморозки, разрушающий клеточные мембраны.

— Вы японец! — завизжал пациент, вцепившись в руку Пфайзера и жмуря глаза. — Я это сразу понял! Ну так чо, вышел этот сраный 40 сезон? Вы же японец, должны знать!

— Во-первых, я не японец, а гражданин Союза, — ответил Пфайзер. — А во-вторых, мне это уже совсем не интересно.