Литература

ЧЕРНЫЙ

То было беспокойное время. Дети играли в "вышибалу" ручными гранатами и вливали в себя литрами "Салзу" – местный сорт самопальный водки, от которой разило удивительной смесью ароматов нашатыря, хрена и маиса. В приватизированных кинотеатрах крутили "Начальника чукотки". По улицам, красуясь перед девушками, маршировали фашисты. Они шелестели парусиновыми штанами, задевая ляжкой об ляжку и гулко пели свои скопческие песни про любовь к отчизне. Больше никакого толку от них не было. С трех часов дня до двух ночи действовал комендантский час. Иногда из подворотен осторожно выглядывали "физкультурники" и, чуть завидев приближающийся патруль народовольцев, прятались обратно. В кромешной темноте их не достанут. А если достанут, то только рикошетом пули. Ну, хоть так. Хотя бы достоинство сохранить можно. А то ведь схватят и повесят. И будешь болтаться в петле, покуда оголодавшие птицы не сожрут труп.

Женщины теперь отзывались только на "фрау" и искоса смотрели на постепенно сходящих с ума мужиков, которые от недостатка половых сношений подавались в партию скопцов или шли к фашистам, где их не только скопили, но в придачу еще и брили налысо. Последнее было очень актуально, ибо парикмахерские теперь стоили очень дорого: царскими около пятисот тысяч за стрижку без мытья волос. Керенками и вообще не брали. Их, впрочем, никто не брал. Разве что вместо туалетной бумаги. Дело в том, что керенки были не такие жесткими, как газеты, а посему подтираться ими было куда приятнее.

В это самое время, в одном из многочисленных статистических учреждений, которые тогда плодились как грибы после дождя, появился новый служащий.

Никто точно не знал, откуда он взялся. О нем поговаривали многое: плохое и хорошее. Эдакий ходячий сборник мифов и преданий. Одни считали, что раньше он служил адъютантом у самого Маннергейма, другие, наоборот, заявляли, что он беглый каторжник. Сам же он ни на какие вопросы не отвечал устно. Вместо этого писал заявления, прошения и постановления. И то лишь по вопросам, касающихся работы. Он из принципа не брился, не стригся и не мылся, своей стойкостью завоевав уважение остальных сотрудников и еще большее презрение у сотрудниц, которые гноили его пуще остальных мужиков и отчаянно доносили начальству.

Вот и тогда он сидел за столом, одной рукой не давая покоя импровизированной неваляшке в виде пресс-папье, а другой подопрев заросшую щеку. Из динамика радио сладко доносился Ганс Зиверс. На подоконнике рядом с приемником лежал кем-то забытый шар для кегельбана. Из окна была видна площадь имени Де Голля, здания его обрамляющие, и в центре сам Де Голль – правда в виде бронзового памятника. Раньше это был Дзержинский, но с помощью умелой работы скребком и напильником, лик его преобразился и теперь сверкал, свободный от патины.

Солнечный зайчик непоседливо, праздно шатался по комнате и иногда сиплым голосом цитировал Флоренского. В чернильнице бултыхались мухи.

Он потянулся, написал заявление, что ему очень хорошо и он всем доволен, расписался, поставил дату и выкинул бумагу в корзину. В комнате он был один. Сослуживцы пугались его буйного нрава и предпочитали рисовать шаржи друг на друга и разгадывать ребусы в коридоре.

Теперь большая комната со светлым треугольным окном стала его личным кабинетом. Над его головой портрет маршала Конева без рамки, приколотый кнопкой. В пору повесить табличку на двери, и избавится от кислого "он". Итак, звали его Че Самуэль Хортица. По рекомендации, выданной ему не пойми кем, не пойми откуда и не понятно когда, он был исполнительным работником и кристальной души человеком. В приложении (наиболее важной по тем временам части рекомендации) было написано, что мать его была немкой, отец марокканцем и сам он, стало быть, еврей. Короче говоря, золотой человек. Только слегка сумасшедший. Но кто в такие времена не станет психом!

Все свое время он был занят. Никто еще не заставал Че без дела. Если он не строчил на себя доносы, не занимался рукоблудием и не поедал годовой запас сладкой пергаментной бумаги, то уж точно читал. Читал он Червако Локаята на санскрите, причем с конца. Радостно причмокивая, слюнявя пальцы, перелистывая на следующую страницу.

Но тут, с вашего позволения, я прерву мирное течение моего повествования. Сделаю, так сказать, литературное извращение: введу в него нового члена.

Итак, должен сказать, что не все женщины превратились в бесчувственных монстров-адептов культа андронигии. Не у всех перехватило психоматку от спазматического смеха над пасторальным прошлым. Кто-то из них таки не попал в фазу маятника, и все еще жаждал любви, честной и бескорыстной. Короче, некоторые бабы выбились из общего роя.

Одна из них – и есть тот обещанный новый персонаж. Ничего из себя не представляющая девушка половозрелого возраста. Рост – метр с кепкой, формы – 50-50-50, ноги кривые, глаза пустые. Косички еще. Такие обычно путаются и пишут "нежената" вместо "незамужем". Эдакая апология сексуальной волчицы в измерении надмирных смыслов. И это не такая уж и неправда! Ходила она, всегда выпятив вперед свой угловатый лобок, так сказать, пробивала им путь. Но кому нужна такая нимфа? Мужики даже и не замечали ее тоскливых глаз и озабоченно пытались поскорей избавиться от "мудацкой кишки".

А теперь только представьте себе, что почувствовала эта молодая, цветущая девушка, увидав в своем учреждении бобыля среди скопцов! И, правда: у Че не было партийного билета ни ПССС (партии скопцов славянского союза) ни НФПД (национал-фашистская партия домостроя). Вот счастье-то привалило! Гелена (так звали девушку) решила действовать.

Однажды утром она надушила свою тоненькую шейку мускусными духами, неаккуратно намазала губы сочной катрафактной помадой из-за кордона, так что краска осела даже на пушке под носом. Придя на работу и второпях раскидав накопившийся статистический материал, Гелена направилась прямо в кабинет к Че. В принципе, сам Че был рядовым сотрудником, но так как на его двери висела табличка с его именем, да еще и с фамилией, он всем казался однозначным начальником. Пускай, в другой жизни, но начальником. Даже сам директор боялся заходить в кабинет Че без стука. Вот и представьте теперь, как дрожали тонкие ручки у Гелены, когда та без спросу отворила дверь в его кабинет.

На ее появление Че никак не среагировал. Он целиком был поглощен написанием нового обращения самого к себе, с призывом уйти на обеденный перерыв. Но его чаяниям пришел конец: Гелена незаметно подкралась к нему со спины, неожиданно обняла его и начала целовать в длинные волосы. Че сперва не понял, что происходит, и оперативно написал прошение в комиссариат по борьбе с крокодилами, с просьбой разъяснить ситуацию. Но когда Гелена стала в неистовстве забираться юркими руками под его брюки, вырывать из них рубашку и расстегивать подтяжки, Че не выдержал, развернулся и врезал ей по черепу тяжелым пресс-папье. Гелена без стона опустилась на пол и замерла. Че посмотрел на ее тело, потом на портрет Конева, так напоминающего усиками Камова. Подумал с минуту и написал заявление в генеральный штаб, о том, что обезвредил опасного врага режима консервативной Евразии. Но затем запихнул бумагу под сукно и задумался. Замолчали машины на площади Де Голля, замерли фашисты, подняв к небесам все как один левую ногу. Даже бронзовый Де Голль перестал ковыряться в облупленном носу и застыл в нерешительности.

И тут Че засмеялся. Утробно, будто чревовещатель смеется вместо своей куклы. И засмеялась Гелена, валяющаяся на полу с проломленным черепом. И захохотал Камов на портрете, медленно превращаясь в Гитлера. И великий Граф Хортица с благоговением смотрел с небес на своего внука и тоже смеялся. Че схватил чернильницу со стола и вылил ее содержимое себе в рот.

И все стало черным. Ночь зашорила окно его кабинета, черной ржавчиной покрылся труп на полу, черным стал огромный шар для кегельбана, забытый кем-то на подоконнике.

И слились народовольцы с фашистами, став одинаково черными, и день стал ночью, и ночь стала еще темней, чем раньше. И черное солнце озарило улицы черного города черным-пречерным светом.

И черные мысли черного Че заполонили черным весь этот идиотский мир.

26 сентября 2002 г.