Литература

Из кабинета, откуда выхромала старушка, донеслось пронзительное:

– Следующий!

Я поднялся со скамейки, колени хрустнули.

Синие стены кабинета навевали ипохондрию и скуку. Из зарешёченного окна падал мутный свет, в нём танцевали пылинки.

– Присаживайтесь на кушетку, дедушка, – сказала девица в белом халате.

Я огляделся. Нашёл кушетку и, кряхтя, сел.

Девушка подступила ко мне, наклонилась и, ощупывая лимфоузлы на шее, стала приговаривать:

– Хорошо, тут всё в порядке, тут в норме...

Пахло от неё сладкими духами, конфетами, а на бейджике значилось: «Зульфия Баграмян, врач-терапевт».

Несмотря на её расовую принадлежность, я не обнаружил у девицы сросшихся бровей или усиков. В ней текла славянская кровь. Врач даже напоминала мою однокурсницу Иринку Андрееву, с которой в стародавние времена мы прогуливали пары, ходили в кино, жевали беляши на остановке… В общем, Зульфия мне понравилась.

– Снимайте рубашку, – скомандовала она, закончив с лимфоузлами.

Я снял, и девица взялась слушать грудь холодным стетоскопом.

Работала она механически – так, словно проверяла не здоровье человека, а пружины да шестерёнки в приборе. Меня же самого как будто и не видела.

Я решил это исправить.

– А вы молодец, делаете всё как надо, – отметил я авторитетно. – Предыдущий врач возилась дольше.

Девушка задумалась. И слегка улыбнулась.

Затем она измерила мне давление, пульс, осмотрела полость рта.

– Зубки, вижу, у вас неплохие, – констатировала врач. – Что-нибудь вас беспокоит? Сердце, почки, спина?

Всё это, конечно, меня беспокоило, как и любого старика, но рассказывать об этом я не стал. Только заметил:

– Сплю последние месяцы скверно. Удушье какое-то. Дурные предчувствия…

Девица кивнула:

– Ладно. Давайте поглядим.

Она взяла со стола карточку и приступила к чтению:

– Иван Ростов… Лёгкие в порядке, моча в норме, кровка неплохая… Ох. Так вы же 1986 года рождения!

Зульфия заморгала:

– И у вас такое хорошее здоровье. Никаких хронических болезней, ничего такого. Наверное, занимаетесь спортом?

– Занимаюсь, – ответил я. – Всю жизнь. А ещё у меня неплохая наследственность, и я никогда не пил ничего крепче кефира и не курил.

Девица восхищённо покачала головой. Её щёки нежно порозовели, а взгляд смягчился. Вот-вот она переведёт его на меня, и наши глаза встретятся.

– Лёгкий страх – это нормально, – сказала Зульфия. – Это не самое страшное в вашем возрасте. Ведь вам…

Лобик её наморщился, она сосчитала в уме:

– 83 года.

Я чувствовал, что победа близка. Я уже сделал девице комплимент, врач впечатлена моим возрастом, здоровьем. И чтобы она наконец-то посмотрела на меня как на человека, а не бездушный механизм, я решил, что использую свой коронный приём. Остроумие.

Мне вспомнилась одна прибаутка студенческих годов. Бывало, на посиделках в общаге встречались студенты младших курсов и те, что уже заканчивали учёбу. Первым они казались настоящими стариками. И вот, сознавшись, что учится на пятом курсе и даже пишет диплом, такой «старичок» доверительно сообщал: «Я ещё застал времена Сталина». Что всегда вызывало дружный смех.

Поэтому теперь я сказал Зульфие то же самое:

– Я ещё застал Сталина.

И усмехнулся.

Тогда она наконец-то на меня взглянула. Но совсем не так, как я ожидал.

От её взгляда внутри как будто поскребли холодной кочергой.

– Что? – сказала Зульфия. – Вы застали?..

Я решил, что сболтнул лишнего и лучше промолчу.

Девушка отвернулась. И принялась писать в карточке.

– Пейте два раза в день витамины. И побольше гуляйте на свежем воздухе, – сказала она безо всякого выражения.

– И пригласите следующего.

Выйдя из кабинета, я проковылял по коридорам поликлиники, спустился на улицу и двинулся вдоль бетонного забора с колючей проволокой.

Со стороны теплотрассы доносилась трескучая ругань на узбекском. Откуда-то тянуло дымом. У спуска в подвал хрущёвки, где выдавали водку по талонам, выстроилась очередь из пяти-шести человек.

Я обогнул канаву возле гаражей и вышел к бараку, в котором жил. У входа поджидали двое кавказцев в кожаных плащах.

Мужчины посадили меня в УАЗик и отвезли в здание на Пионерской. Сопроводили до двери кабинета № 94, куда я вошёл один.

В кабинете на стене висела карта: Эвенкийская Народная Республика, Бурятская Народная Республика, Чукотская… В полумраке за столом сидел тучный человек с коротко стриженной бородой и одетый во френч защитного цвета с погонами. Фуражка с васильковой тульей лежала на столе около папок.

– Иван Викторович, заходите, присаживайтесь! – широким жестом мужчина указал на стул напротив себя и по-доброму улыбнулся. – Меня зовут капитан Трушоев. Вы ведь знаете, почему вас сюда пригласили?

– Нет, – ответил я.

Хотя догадывался.

Трушоев хмыкнул и улыбнулся шире.

Когда я подошёл к стулу, в носу засвербело от кислого запаха сапог. Я сел, колени хрустнули.

Капитан пробежал глазами по распечатке, которую держал в руках:

– Сегодня в восемь сорок три… вы были на плановом медосмотре. Правильно? Угу. И произнесли там одну вещь. Странную, признаться, вещь... Послушайте!

Трушоев подался вперёд, и я заметил у него на лбу испарину:

– Вы заявили врачу, что были знакомы с Иосифом Виссарионовичем Сталиным. Это правда?

– Правда, – признался я. – То есть правда, что сказал. Но знаком не был.

– Стало быть, вам просто захотелось так сказать. Что-нибудь сморозить эдакое. Какую-то гадость, да?

– Да почему сразу… – начал я, но закончить капитан не дал:

– Все прошлые годы на Иосифа Виссарионовича только и говорили гадости. Только и лили помои. Всю эту похабную ложь, бредни либералов… Очерняли Сталина как могли, боялись его имени как огня, а сами разворовывали народное достояние, уничтожали производственный базис, устраивали в стране геноцид. Да, геноцид! Вы и сейчас продолжаете, остановиться не можете, так ведь?

Лицо Трушоева налилось краской. Капитан расстегнул ворот френча, из-под него резко пахнуло потом.

Я сдавил колени пальцами, чтобы не дрожали, и промямлил:

– Да я пошутил просто.

Капитан сощурился:

– Ах, так вы любитель юмора! Вот как. Ну надо же. Многие, многие, которые проходили через этот кабинет, любили смеяться. Что же, пусть… А у нас свои шутки.

Физиономия его перекосилась:

– У нас свои шутки. Свои у нас шутки!

Осоловелые глазки буровили меня с ненавистью:

– Свои шутки! Свои шутки у нас!!

– Да какие же? – спросил я, догадываясь, что именно это он хочет услышать.

Трушоев откинулся на спинку стула. Взор его вперился сквозь меня – словно бур нефтяной вышки, он зарывался в чёрную пустоту.

Мрачным голосом капитан стал декламировать:

Кто чернила вылил в пятницу

Бедной камбале на платьице?

От нее всегда сумятица:

Каракатица… Каракатица!.. Каракатица!!

– КАРАКАТИЦА!!! – завопил он и бросился через стол на меня.

Больно сдавив плечи и плюя в лицо, он затараторил:

– А в больничке-то нам помогают. Вместе мы работаем, вместе. Над такими, как ты, мразь. Каракатица, каракатица. Видел таких? Знаю, видел: один живёт на Красноармейской, другой на Мухина. Ловим мы такую контру, привязываем к кушетке и ломаем кости в нужных местах. Молоточком. Тюк, тюк. Пальчики, ручки, ножки. Челюсть. Выворачиваем так, чтобы смешнее было. И ждём, пока срастутся. А перед тем, как выпустить каракатицу на волю, ещё кишку ей вытягиваем из задницы. Ха! Она так и бродит по городу. Так и живёт. Всю жизнь. Каракатица, каракатица! Вот такие у нас шутки. Вот такие!!

Капитан визгливо захихикал, его затрясло. Глаза закатились.

И вдруг он с шумом выдохнул и обмяк.

Тяжело дыша, повис на мне.

Я сглотнул слюну.

Спустя некоторое время Трушоев поднял голову. Встал. Отряхнул френч. Извлёк из кармана грязный платок и вытер потные щёки.

Уселся на стул и прокашлялся.

– Так… Вы не думайте, что я злодей, – сказал он с хрипотцой. – Я не сопляк, я старше, чем выгляжу.

Он ностальгически улыбнулся:

– И я тоже помню те времена, когда интернет был небезопасным. Когда враги народа со всей планеты писали там что хотели. Шутили как хотели… Эх.

Мотнув головой, капитан отбросил воспоминания:

– Дрянь была та ещё.

Он посмотрел на часы. Перевёл взгляд на меня.

– Что ж. Можете идти. Надеюсь, больше не будете позволять себе такого… юмора. Не хотелось бы опять с вами встречаться.

И, привстав, он указал на дверь.

Я вышел под мерклое небо и, сунув руки в карманы, побрёл к автобусной остановке. Стылый ветер лез за шиворот, со столбов граяли вороны, под ногами шуршал мусор, но я не обращал на это внимания. Мысли мои были о другом.

«Каракатица, каракатица, – повторял я про себя. – Все мы большая уродливая каракатица».