Литература

Павлик поскреб дверь, обитую облезлым дерматином. Ему открыл похудевший олень в семейных трусах и с известным устройством на ноге.

Еще на пороге олененок включил камеру и сказал:

— Я, олень Павел Преображенский, достигнув возраста согласия и находясь в здравом уме и твердой памяти, выражаю свое согласие на пенетрацию меня во все дыры одиннадцатого ноль четвертого две тысячи двадцать первого. Я займусь проникающим сексом добровольно, по большому собственному желанию и с пониманием всей ответственности, которую дефлорация накладывает на меня.

Павлик остановил запись и переслал файл оленю Олегу.

— Не напомнишь, где у тебя ванная? — спросил олененок.

— Справа в конце коридора, — безучастно ответил Олег. — Не старайся, я все равно тебя не хочу.

— А я и так чистый, — Павлик пробежал в спальню и рухнул на кровать.

— Ты популярный и я популярный, но есть нюанс, — сказал олень Олег, роясь в ящиках комода. — Мне хочется тебя на мелкие кусочки распилить, говнюк.

— Да ну, тебя даже с работы не уволили, — ввернул Павлик.

— Да, не уволили. Но только потому, что меня ценят. Хороший юрист в сто раз полезнее любого школотрона. — Олень нашел зажигалку, прикурил сигарету и лег рядом.

— Это мы еще посмотрим, кто полезнее, — ответил Павлик.

— Я считаю, что меня арестовали вовсе не потому, что ты мелкий шкет, и не потому, что ты дважды хотел мне дать. Все потому, что я либерал и некоторые местные политики меня очень боятся, — олень выпустил колечки дыма.

Павлик закашлялся.

— Хочешь? — олень протянул ему сигарету.

— Нет, у меня от этого голова будет болеть, — сказал Павлик, взял сигарету и как следует затянулся. Ему показалось, что все вокруг стало четче, яснее. Он словно видел себя и усталого оленя со стороны.

— Я тоже был либералом, пока меня не сломала система, — сказал олененок.

— И ты стал вертухайской шлюхой, — продолжал рассуждать олень. — Я заметил, у тебя стокгольмский синдром по отношению к этому псу. Бедный малыш. Пойми, Павел, он не герой и не брутальный мужчина, а подлая, беспринципная черная крыса. Это не мы с тобой плохие и преступники, это он отрабатывает свои кровные. Он ведет себя как заботливый папик, но при первом удобном случае продаст тебя. С потрохами.

— Он не такой, — неуверенно сказал Павлик. — В любом случае спасибо за советы, я понял, что мне надо разобраться в себе. Ну так что, займемся старым добрым сунь-вынь или я поеду домой?

Под окнами уже чадила «Нива» шпица. У Павлика заныли кишки от знакомого звука двигателя.

— Не спеши потерять девствененость, — сказал олень. — Тебе кажется, что ты обретешь какую-то свободу. Но на самом деле ты останешься все тем же печальным пацаненком, который думает, что никто его не понимает. А к боли в твоей душе прибавится другая боль.

— И все же, Олег, — Павлик задрал хвостик.

Огромная оленья туша навалилась на него. «Господи, помоги, я сейчас умру», — стонал олененок. Пять минут казались ему пятью годами в аду. И когда олень закончил, он запечатлел на лбу олененка чистый отеческий поцелуй.

Павлик вытерся и начал одеваться. Он чувствовал себя другим оленем — еще более грустным и разочарованным, лишенным последней надежды. «Какой же я дурак, — думал Павлик. — Мне даже не нравится этот Олег».

— Если нужна будет поддержка — звони, приезжай, — приглашал олень.

— Ага, я позвоню, — Павлик выбежал из дома и вихрем пролетел мимо шпица.

Родители все еще сидели в кафе. Мать-олениха вытирала с глаз остатки косметики и допивала бутылку «Мартини». Батя-олень ковырял вилкой жареный ягель.

— Мама, я так тебя люблю, — Павлик полез обниматься. — Ты лучшая мама на свете. Я постараюсь больше никогда тебя не расстраивать.

А батя-олень морщился, ловя ноздрями запах табака и незнакомого мужского одеколона.