Литература

Во всём обычном может скрываться нечто необычное. Но только не в суждениях поварихи Галины, которая с пафосом ветхозаветного пророка изрекает в беседе фразу, поражающую своей свежестью и убедительностью:

– А мужчин не осталось!

И она брезгливо возвращает пирожное-картошку на блюдце.

Посудомойщица Аля и грузчик-хлеборез Васёк, после закрытия столовой также задержавшиеся в горячем цеху, не огорошены оригинальностью мысли, зато Аля косвенно отмечает её справедливость:

– Хоть один бы помог, когда привезли новые разносы. А то сама из грузовика сёдня таскала, – женщина кривит губы. – Измельчал мужик.

Васёк сосредоточенно макает клеклый тост в стакан с "Алокозаем" и делает вид, будто его, тёртого калача, не волнует ни вздор фригидной предпенсионерки, ни поддакивания унылой ложкомойки помоложе. А чтобы это стало ещё заметнее, он переводит разговор в другое русло:

– Да щас разносы таскать легко, их льют из пластмассы. А когда я служил в армии, они были алюминиевые, – Васёк хитро щурится. – Мы салаг так посвящали. За Родину-мать, за войска дорожные и батьку-комбрига – пятьдесят ударов разносом по голой жопе!

И он радостно смеётся, орошая стол влажными крошками.

Аля ещё больше мрачнеет, Галина же, найдя своему тезису ещё одно подтверждение, замечает с ехидцей:

– Вот-вот, хороши ж мужики. Только и умели детей обижать. Похоже, и раньше-то мужчин было с шиш, а теперь так вообще кончились.

С жужжанием из вытяжки вылетает жирная муха и, покружив над конфорками, она устремляется к воздушному пространству вечерничающих.

Васёк не из тех, кто испугается какой-то бабы. Он принимает бой.

– Да ты чё несёшь! – хлеборез откладывает погрызенный тост на столешницу. – А кто защищал Русь от монголо-татар – твои подруги, что ли? А Наполеона кто гнал? Фашистов бил подо Ржевом? Не было мужиков, говоришь? Да если б не они, ты не наваривала бы тут борщи!

На "щи" слюнявая шрапнель вылетает сквозь зубы, но до Галины не достаёт.

Повариха складывает руки на груди, становясь похожей на Наполеона, и щурится по-монголо-татарски.

– Вот-вот. Убивать людей – любимое занятье мужичья, – она кривится. – А вы бы попробовали родить! Узнали бы, почём фунт лиха. Вынашивать, мучиться – всё, чтобы подарить ляльке жизнь... Это тебе не кататься на танке, не бить друг друга по башкам. Фу!

И Галина морщится.

Кулаки Васька безвольно падают: он не знает, что ответить на тираду кастрюлеголовой колгочихи – да и надо ли? Дома по телеку скоро начнётся кино про Сталина...

Но нет, Иосиф Виссарионович повариху непременно осадил бы, и Василий тоже не слиняет. Раз уж она завела речь о бабьем чреве, он ответит в её же духе – лихо, по-гусарски, он это умеет!

– Так ведь матка – это всего лишь мешок, – Васёк усмехается. – Без мужского семени в нём ничё и не заведётся. Жизнь-то – в мужских яйцах. В них всё самое важное: белок, жир, гены, соли. Сперма – вот ценность!

И он воздевает указательный палец, торжествующе глядя на Галину. Та фыркает и отворачивается.

Хлеборез отмечает победу глотком "Алокозая" и хлопает по карману, проверяя, остались ли сигареты. Он поставил мужененавистницу на место и теперь собирается уходить. Но вдруг видит нечто странное.

Лицо посудомойщцы Али налилось красным и словно раздулось. Женщина жмурится. Её потряхивает.

В тревоге Васёк привстаёт, и тут рот Али взрывается в хохоте.

Посудомойщица хлопает себя по бокам, притоптывает, у неё текут слёзы.

– Цен... Ценность, – выдавливает она сквозь хохот. – Какая ценность!

Галина ошарашена не меньше хлебореза, она тоже прежде не видела, как постоянно унылая Аля смеётся. Да оно, похоже, и к лучшему.

Посудомойщица, наконец прохохотавшись, утирает щёки.

– Если бы сперма была такой ценной, – с одышкой говорит она, – мужики не разбрызгивали бы её повсюду. На простыни. Шторы. За духовку. В розетки. В кроссовки.

И со смешком добавляет:

– Тоже мне ценность!

Повариха с хлеборезом переглядываются. Муха бьётся о галогенную лампу.

С настороженностью Васёк спрашивает:

– А зачем... в кроссовки-то?

Но тут из коридора доносится громыханье двери, ведущей на задний двор.

Хлеборез вздрагивает.

– Кого это ещё принесло? – удивляется он. – Столовка же закрыта, вон, уже темень…

Галина пожимает плечами.

– Да это мой зашёл, – Аля начинает торопливо собираться. – Вместе поедем домой.

Шаги звучат по коридору всё ближе. Муха заползает в слив раковины. Дверной проём разбухает чернотой. Васёк слегка бледнеет, глотает слюну.

На пороге появляется Алин муж.

– Добрый вечер, – говорит высокий худой мужчина с внимательными глазами.

Кивнув ему, хлеборез вжимает голову в плечи.

Галина с интересом оглядывает мужчину с макушки до туфель. Улыбается. Делает губы колечком, и, взяв пирожное-картошку, вкладывает его в них. Кусает.

– До завтра, – Аля перекидывает сумку через плечо, и они с мужем исчезают в коридоре.

– Чао, – говорит им вслед повариха, поправляя причёску.

Васёк смотрит на свои руки. Они не дрожат.

"Вот так, – думает хлеборез. – Никогда сходу и не скажешь, что за человек стоит перед тобой. Во всём самом обычном может скрываться что-нибудь необычное… А в "Алокозай", пожалуй, недурно бы плеснуть коньяку!"