Литература

Недавно в вашем городе Простове случились события столь значительные и важные, что не засвидетельствовать о них – верх неприличия по отношению ко всему сущему и разумному. Мы утверждаем, что мы свидетели приличные. А ещё мы аккуратны в деталях и последовательны, поскольку свидетельским ремеслом владеем в совершенстве. Наше нехитрое, но весьма ответственное дело зиждется на шести вопросах. Что? Где? Когда? Кто? Как? Наконец, почему? Что касается событий, о которых мы расскажем, то найти ответы на первые пять вопросов особого труда не составило. Вкратце всю нашу историю можно уложить в одно предложение: летом 492 года в Простове были убиты двенадцать горожан, а их убийца, несмотря на то, что был полностью изобличён, сумел избежать правосудия. Однако без ответа на шестой вопрос – почему? зачем? с какой целью? – любой сюжет, пусть даже и очень занимательный, рискует превратиться в ничего не стоящую пустышку. Дальнейшее повествование, в конечном счёте, подчинено поиску ответа именно на шестой вопрос: почему в Простове произошло то, что там произошло? Сумеем мы справиться с поставленной задачей или нет – судить уже не нам.

Прежде чем перейти к самому интересному – к убийствам (что может быть интереснее убийств?), необходимо потратить некоторое время на ознакомление с местом действия. Ваш город Простов был очень одиноким и очень холодным. Одиноким он был оттого, что был единственным городом на планете. Холодным он был из-за отвратительного климата. Простов находился на экваторе, но это ему не помогало: даже в летние месяцы снег на улицах не таял, а только чуть подтекал да хлюпал под валенками простовчан. Что уж говорить про осень или зиму? На студёной планете, сплошь покрытой льдами, доброй и ласковой погоды отродясь не бывало. «Город стынет в щеке полушария, словно прыщик под снежной пудрой», – писал один из ваших поэтов.

Календарное время в Простове шло не вперёд, как это заведено в городах на благополучных планетах, а назад: здешние месяцы, годы и столетия понуро брели к нулевой дате. Иными словами, горожане точно знали, когда наступит конец. Такая, мягко говоря, невесёлая хронология досталась простовчанам от предков, которых угораздило здесь приземлиться. Формально планета подходила для обитания, но только для временного. В защиту ваших предков мы просто обязаны сказать, что злосчастная высадка была вынужденной, путешественники собирались лишь пополнить запасы и накормить истощённого драккара – и только; задерживаться планов не было.

Поначалу всё шло как надо. Щупальца драккара, пробившись к ядру планеты, устранили дефицит летательных веществ. А потом произошёл таинственный инцидент, после которого драккар не смог взлететь. Что тогда случилось – доподлинно не знает никто, но, вероятнее всего, это был саботаж. Ходили слухи о свихнувшемся штурмане: якобы он спалил и навигационный мозг, и взлётно-посадочную систему, а затем покалечил отделы памяти, после чего и без того не самый юный драккар впал в старческий маразм. Научные базы данных, архивы и вахтенные журналы, в общем, весь корпус знаний оказался повреждён; хорошо хоть в багажных отсеках нашлись первобытные библиотеки, так что вынужденные колонизаторы не остались с совсем уж пустыми руками.

Ваши предки подсчитали, что жизненных сил драккара хватит на две тысячи лет. Они перевели его в режим города-убежища и включили в календаре обратный отсчёт, надеясь на то, что до наступления нулевого года потомки сумеют убраться с неуютной планеты.

Что касается происхождения названия города, то здесь обошлось без тайн: Простов назвали в честь капитана драккара Фёдора Простова, погибшего при освоении городских окрестностей в 1999 году. Фёдор Михалыч нечаянно и без малейших намёков на собственный умысел провалился в полынью. К сожалению, капитана не могли подвергнуть оживлению, поскольку у него был оформлен отказ.

Саму планету тоже назвали Простовом, но уже не в честь погибшего капитана, а в честь единственного города. В итоге получился забавный дуплет: Простов-на-Простове или простовский Простов. Ваши предки относились к решению топонимических задач просто, без затей. Да и вообще: жили они легко, иногда даже слишком легко, а порой так и вовсе безрассудно. Наверное, таким образом они выражали протест против суровых условий бытия. Когда прозябаешь в местах, где замерзнуть насмерть проще простого, довольно скоро приходит понимание, что лишняя улыбка лишней не бывает, а шутовство и самоирония могут спасительно приободрить, особенно в роковую минуту. Застрять на промозглой планете, похожей на гигантский обледенелый снежок – пусть и неприятное, но всё-таки приключение, не правда ли?

Поначалу основной досуг в Простове состоял в том, чтобы согреваться горячительными напитками и долгими ночами сходить с ума от метельных завываний. Но постепенно простовчане пообвыклись, обустроились, наладили более-менее сносную жизнь и стали худо-бедно размножаться. Если в 2000 году население аварийного драккара составляло десять тысяч человек, то к тысячному году горожан насчитывалось около полумиллиона, а к пятисотому году численность популяции уверенно перешагнула миллионную отметку. Народу могло уродиться и больше, если бы не ужасные климатические условия: из-за вечных холодов, слякотей и нескончаемых сумерек большинство простовчанок были бесплодными.

Теперь можно перейти и к убийствам.

Как мы уже упоминали, летом 492 года Некто убил двенадцать горожан (убийца сумел скрыть свою истинную личность, так и оставшись анонимом с россыпью фальшивых имён). Казалось бы, двенадцать обывателей для города-миллионника – ерунда, процент на грани статистической погрешности. В Простове случались преступления посерьёзнее. Однажды на хоккейном матче хулиганы взорвали трибуну с болельщиками, и к праотцам улетели две тысячи простовчан. Вы наверняка спросите: отчего же дюжина трупов удостоилась столь пристального внимания публики? Что такого особенного в этой пустячной истории? А всё дело в том, что в вашем городе Простове многосерийные убийства были невозможны. Свидетельская технология, защищавшая общество от многосерийных убийц, исправно служила горожанами с первого дня планетных мытарств. Разумеется, убийства и теракты в Простове время от времени происходили, ведь людям свойственно убивать друг друга, но чтобы после первого убийства преступник смог совершить ещё и второе, и третье, и пятое-десятое – до 492 года такого безобразия в Простове не случалось.

Расследовал дело судья Пётр Петрович Маевский – главное действующее лицо нашего повествования. На обрисовку Маевского придётся потратить куда больше слов, чем на место действия.

Отец Петра, известный бобслеист и убеждённый отказник, то есть противник посмертных оживлений, вылетел с ледяной трассы в 521 году, когда сыну было шесть лет. Мать Петра не вынесла потери супруга, впала в депрессию и в один хмурый вечер проглотила горсть снотворного. В прощальной записке несчастная написала два слова: «Времени нет». Поскольку мать Петра тоже была отказницей, а иных родственников у мальчика не было, он оказался в детском доме (если бы не мода на отказничество, в Простове сирот вообще бы не водилось).

Маленький Пётр, окруженный чуткой городской заботой, не испытывал каких-либо несчастий или неудобств: время, которого у него было в избытке, текло беззаботно. В семь лет проявилась врожденная страсть Петра – неутолимая, неиссякаемая жажда проказничать. По виду паинька, а по нутру – бестия. Всем видам развлечений Пётр предпочитал розыгрыши – устраивал изощрённые интриги, ставя окружающих в неловкие ситуации. Излюбленная забава – посеять раздор между воспитателями и довести их до бурной ссоры, а ещё лучше до драки. В минуты, когда из-за его козней взрослые разбивали друг другу носы, коварный мальчик испытывал величайшее наслаждение.

В двенадцать лет Петра усыновила вдовствующая генеральша Ё., мечтавшая о наследнике с породистой внешностью (Пётр, надо признать, был весьма красив и на простовчанок действовал как магнит). Его зелёные глаза бурлили энергией; казалось, в них томится сгусток нетерпеливых чувств, рвущихся наружу; Петины глаза словно распространяли вокруг себя пульс жизни; везде, где появлялся живой и озорной взгляд, пасмурные будни как-то сразу светлели. На собеседованиях перед усыновлением Пётр мастерски прикидывался тихоней, соблазняя генеральшу Ё. напускной кротостью, и воспитатели, мечтавшие избавиться от него, всячески подыгрывали спектаклю.

Новая мамочка была простодушна и покладиста, одарённый интриган управлялся с ней играючи. Вскоре Петру стало скучно, и он снова ринулся в шалости: убедил генеральшу, что её любимый любовник путается с племянницами, и после череды грандиозных скандалов Ё. осталась одна-одинёшенька, потому что прочих любовников новоиспечённый сынок от дома тоже отвадил. Генеральша, оказавшись под единоличной тиранией Петра, наконец-то сообразила, что под невинной личиной скрывается бессовестный поганец. Она определила отрока в кадетскую школу, чтобы там из него выбили дурь и приучили к дисциплине.

Не удалось ни дури выбить, ни привить уважения к авторитетам; мальчик продолжал куролесить. Учился он неплохо, но без особого рвения, вся энергия тратилась на шкоды. При каждом удобном случае Пётр мешал работе учебного заведения: портил учебный инвентарь, спутывал графики занятий, устраивая там хаос, продавал товарищам табак и прочие запретные вещества, а ещё однажды на спор поджёг кабинет директрисы. Школьные механизмы не успевали наводить за ним порядок.

Помимо врождённой испорченности Пётр обладал многими другими «достоинствами», благодаря которым водил за нос бывалых преподавателей. Например, умел вдохновенно врать, рисуя в воображении слушателей картины эпических масштабов; однажды он дошёл до того, что объявил себя прямым потомком Фёдора Михайловича Простова, вследствие чего потребовал поклонения и безоговорочного исполнения своих капризов. А когда Петра ловили на лжи, то он даже не краснел: что ж, попался так попался, ничего страшного, в следующий раз половчее будет.

Отбывание детства в кадетской школе – в эдакой тюрьме для трудных подростков – неожиданно обрело и положительную сторону, эстетическую: Пётр нашёл отдушину в чтении первобытной литературы, книжки из библиотеки драккара стали его лучшими друзьями. Сказки, мифы и легенды, повести и романы заполняли всё его воображение; он садился на плечи звёздных пиратов и позволял уносить себя в дальние миры. Не пренебрегал Пётр и стихами – лирические, там где про раненые чувства, нравились ему особенно. Он даже сам иногда пописывал столбиком – но тайно, ибо жутко стеснялся своей тяги к рифмоплётству. Художественные наклонности явно указывали на то, что очертания Петиной души были возвышенными, а тот изощрённый цинизм, который он проявит позже, во взрослые годы, будет лишь реакцией на травмирующую среду, но никак не проявлением его натуры.

Если бы не феноменальная дерзость, Пётр наверняка бы оказался среди забитых изгоев, потому что книгочеев в мужских коллективах принято презирать. Однако он держал осанку так, будто являлся капитаном пиратского драккара. Связываться с ним боялись: кадеты чувствовали, что в критической ситуации Пётр пойдет до конца – и не потому что захочет, а потому что не сумеет остановиться и совладать с собой; в нём сидела, будто свернувшись, свирепая пружина; и пружина эта ждала своего часа.

Однако преподаватели кадетской школы не сомневались, что если Пётр обуздает характер и научится дисциплине, то его блестящая карьера в городских службах и комиссиях – вопрос времени, ведь живость и цепкость Петиного ума были очевидны.

На последнем курсе выяснилось, что, несмотря на обилие порочных наклонностей, Пётр всё же является порядочным человеком. Случилось вот что. Кадет-переросток по прозвищу Гришка Отрыжка, месяцами третировавший первокурсников в школьной столовой, долго не мог поверить, что Пётр вылил ему на голову кастрюлю горячего супа. Переростку повезло: отделался всего лишь ожогом ушей. Петра заставили публично извиняться перед ошпаренным кадетом, и Пётр извинился с таким виртуозным сарказмом, с такой едкой иронией, что пострадавшему хотелось заткнуть ошпаренные уши, но было очень больно, и он не мог этого сделать. Пётр Маевский доходчиво объяснил Гришке Отрыжке, что издеваться над теми, кто не может дать сдачи – занятие подлое, гнусное и в высшей степени омерзительное. Когда же к Петру с благодарностями пожаловала делегация первокурсников, он почувствовал, как червоточина чем-то заполняется.

О червоточине под сердцем (Пётр так называл тревожную пустоту в груди) он никому никогда не рассказывал, но эта душевная рана мучила его всегда, сколько он себя помнил. В глазах окружающих Пётр представал кретином – заносчивым, отвязным, с неизменной нахальной ухмылочкой (а кто из вас не маялся дурью, дорогие читатели, особенно по молодости?). Но внешность, как известно, мадам обманчивая. Никто не догадывался, что внутри Петра шла постоянная выматывающая работа, суть которой состояла в том, чтобы удержать интерес хоть на чём-нибудь. За что бы он ни брался, его увлеченности хватало на пару недель, максимум на месяц; беспокойная проницательность Петра была напрочь лишена выдержки. Моментально проникая в суть предмета, он уже не обращал внимания на детали; им тут же овладевала скука. Пётр хватался за всё подряд, обрастая сумбурными знаниями. Он затыкал сердечную червоточину книгами, музыкой, фильмами, спортом, драками; бросался из крайности в крайность: периоды бурлящих эмоций и спонтанных поступков сменялись периодами строжайших аскез, причем самоограничения тоже были развлечением, ведь это так забавно – проверять свои пределы на прочность.

Благодарность первокурсников пробудила Петра. Наконец-то перед ним замаячила цель, способная раз и навсегда заполнить сердечную пустоту. Всё, решено, больше нет сомнений по поводу грядущей судьбы: он будет защищать слабых, наказывать негодяев. Для скучающей бунтарской души цель вроде бы парадоксальная и нелепая. И даже для начитанной рыцарской души цель чересчур наивна. Но это лишь на первый взгляд. Если же присмотреться, то перспектива вырисовывается следующая. Моральные уродцы не переведутся никогда (они были, есть и будут в любых ваших городах на любых ваших планетах), а сама борьба с ними весьма азартна. Пётр понял: вот оно, идеальное развлечение с идеальным самооправданием. Да, он родился дрянью, этого не изменить. Но теперь он будет дрянью полезной.

После инцидента в столовой Пётр подтасовал результаты выборов и занял пост школьного старосты – не потому, что стремился к власти, совсем нет. Просто он решил проверить: а будет ли ответственность сильно тяготить? Выяснилось: тяготить будет, но вполне терпимо. Пётр Маевский задался целью стать образцовым кадетом на своём курсе, и он им стал. Перемена, случившаяся с ним, удивила не только генеральшу Ё., преподавателей, но и его самого. Однажды ночью он листал первобытную летопись и зацепился за слова: «Добровольная несвобода суть высшая форма свободы». Несмотря на очевидную архиглупость (речь идёт о наихудшей форме рабства), пафосная сентенция потрясла, вдохновила, и Пётр долго не мог уснуть.

В 507 году двадцатилетний Пётр Петрович Маевский выдерживает выпускные экзамены с наивысшими баллами и поступает стажёром в судебную коллегию Простова. Красный комбинезон он носит гордо и с достоинством. Карьера идёт не то чтобы блистательно, но вполне успешно: проходит всего один год, а он уже принимает решение стать судьёй. Вскоре после судейской инициации Пётр женится на Ксении Ганаевой, сотруднице комитета по изучению болезней драккара. Ксения очаровала скромностью, спокойствием и надёжностью; для Петра она стала несокрушимым тылом; супруга походила на причал, перед которым смирялись штормовые волны его страстей. В семье царило уютное человеческое счастье, не омрачавшееся даже тем, что пара несколько лет не могла завести ребёнка. Когда же наконец родился сын Ваня, такой же зеленоглазый красавчик, как и отец, Пётр был на седьмом небе от счастья; он и не подозревал, что в нём скрывается столько любви. После рождения сына у Петра появилась надежда, что сердечная червоточина, которую он с таким трудом залатал в кадетской школе, уже никогда не вернётся; меньше всего на свете он желал бы её возвращения. После выпуска из кадетки Пётр постоянно сдерживал ненасытную, разбрасывающуюся натуру, и сдерживал с преогромным трудом. Однако против природы не попрёшь, недовольство обыденностью накапливалось. Сослуживцы и начальство раздражали, расследуемые дела утомляли однообразием. Всегда одно и то же: то убийства в городе, то убийства за городом. Впрочем, иногда ещё Маевскому приходилось разбираться с жульничеством на дуэлях, но это были совсем уж никчёмные случаи, нелепости. Маевский чувствовал себя так, будто бы он находится в тюрьме, из которой невозможно сбежать даже мертвецу. Впрочем, в этом мрачном настроении он не был одинок: весь ваш город, понуро шагавший к нулевому году, был похож на смертника, получившего отсрочку от исполнения приговора. Нет никаких сомнений, что всеобщее чувство обречённости и было причиной того, что отказников от оживлений с каждым годом становилось всё больше и больше. Понять простовчан можно: кому нужна вечная жизнь в ледяном аду?

В 495 году жизнь Маевского перевернулась. Его вездеход взорвали: Ксения и Ваня погибли на месте, а сам Пётр выжил чудом. Дело расследовали как покушение на судью, злоумышленников так и не нашли. После случившегося к Маевскому вернулась червоточина – нагрянула оглушительно, во всём своём унылом уродстве. Маевский боролся с ней точно так же, как в кадетской юности, но теперь у него была власть. Судья – не самый последний простовчанин, уж поверьте. А с характером Маевского это уже не просто должностное лицо, а двуногое стихийное бедствие. К наркотикам, интрижкам и гонкам добавились бесчисленные пьяные дуэли. Вскоре Маевский бесповоротно сорвался с цепей самодисциплины: борьба с сердечной червоточиной становилась всё радикальнее и радикальнее. А потом и вовсе приобрела зловещие черты.