Литература

Судья предложил пройтись перед застольем, чтобы освежиться на холодном воздухе, и стажёр с радостью согласился. Исполинское тело Лапина, с детства влюблённое в силу, в движение, в размах, пёрло напролом через простовскую метель, не оставляя снежному потоку ни единого шанса на то, чтобы их остановить. Идти до ресторана «Буря» минут десять. Лапин прокладывал дорогу мощно, как вездеход, Маевский семенил сзади, прикрытый стажёром, как навесом.

Маевский обдумывал предварительные впечатления от нового сослуживца, и они складывались положительными. Розовые щёчки, повадки недотёпы и реплики «вас понял, вас не понял» могли обмануть кого угодно, но только не многоопытного судью.

«У него есть убеждения. Это главное. Если есть убеждения, значит есть и характер, – размышлял Маевский. – А от характера и до личности рукой подать…»

Маевский, презиравший любые проявления стадности, не ошибался насчёт стажёра. Действительно, Александр Иванович Лапин – простовчанин весьма оригинальный, с индивидуальными особенностями.

Лапину, родившемуся в 513 году, чуть за двадцать, он моложе Маевского на пятнадцать лет. Александр только что закончил кадетское училище; оценки его были не таким блестящими, как у Маевского, но в десятке лучших выпускников он всё же оказался. Так же, как и Маевский, он выбрал судейскую специализацию. Но если Маевскому на поприще судьи указал, если можно так выразиться, перст судьбы под личиной произвольного случая (инцидент с ошпаренными ушами Гришки Отрыжки), то Саша Лапин шёл к судейству с юных лет, для него эта дорога была неизбежна. Родители Лапина поклонялись двум святыням: жизни и правилам. Сложение этих двух слагаемых суммировалось в одну истину, абсолютную: приличные люди живут по правилам. А кто помогает простовчанам соблюдать нравственную гигиену? Правильно, судьи.

Отец Лапина был городским дизайнером, занимавшийся застенными ландшафтами, а мать преподавала медицину. Отец ни разу не повысил голоса не то что на мать – вообще ни на кого; он был тихоней, но не по слабости характера, а, наоборот, по силе духа. Отец, увлекавшийся созерцательными медитациями, денно и нощно тренировал молчаливую сосредоточенность (вот почему Лапин ловко среагировал на вопрос Маевского о разнице между тишиной и молчанием, он был знаком с тематикой). Мать поддерживала отца и тоже лишний раз рта не раскрывала.

Лапины категорически осуждали отказничество, поскольку верили, что каждый имеет право жить столько раз, сколько пожелает. И они пошли в своих жизнелюбивых убеждениях ещё дальше, объявив жизнь необходимостью: если живёшь, значит жить должен, и кроме жизни, другого пути к счастью не ищи, ведь только живые могут стать счастливыми. Что такое счастье для живых, и чем оно отличается от счастья для мёртвых, родители Саши Лапина не уточняли, оставляя этот целевой ориентир размытым и неопределённым. Мысль же о том, что сама жизнь тоже может быть источником несчастий, в семействе Лапиных старательно игнорировалась (мы не собираемся проповедовать первобытные религии, но всё же есть азбучные, так сказать, первопроходческие вопросы, которыми нельзя не озадачиться, если занимаешься духовными поисками честно). Простовские будни ставили вопрос о неизбежности страданий ежедневно, ежечасно, ежеминутно: из-за лютых морозов стены зданий лопались, и горожане вскакивали посреди ночи из-за навалившего в постель снега, ещё горожане часто замерзали насмерть в уличных снегах при самых обыденных обстоятельствах – по дороге на работу, или по дороге домой, и потом им приходилось проходить через болезненные процедуры размораживаний и оживлений.

Что касается традиций, обычаев, законов и правил, то они, как справедливо полагали Лапины, возникают не просто так. Правила служат выживанию. В суровом простовском мире соблюдение устава помогало предкам поддерживать жизнь в драккаре и растить замечательный город. За каждую строчку в какой-нибудь инструкции заплачено жизнями. А кровь соплеменников, понятное дело, надо чтить, тем более что эта кровь могла быть пролита давным-давно, когда предки ещё не умели оживлять погибших. Косность мышления, неизбежно порождаемая поклонением параграфам, пунктам и разделам, не коснулась, на удивление, разума Александра: он не хотел слепо следовать правилам и стремился во всём разобраться сам. Но, в итоге, своим собственным умом он вывел ровно ту же самую максиму, которую в него стремились вложить родители: ты будешь счастлив только тогда, когда будешь поступать правильно.

Не последнюю роль в становлении этой максимы сыграл спорт. Речь идёт, конечно же, о дуэльных единоборствах, к которым у Саши Лапина была природная предрасположенность. Казалось, он был рождён для того, чтобы доминировать на арене: внушительные габариты, чудовищная физическая сила, добродушное выражение лица, остающееся таковым даже под градом ударов.

Поначалу жизнелюбивые родители настаивали, чтобы сын не участвовал в состязаниях, где допускались смертельные исходы. Впрочем, это семейное ограничение действовало весьма недолго. Когда тренеры обнаружили в юном гиганте огромное дарование к заламыванию рук, разбиванию носов и крушению костей, они объявили родителям, что если подростку не позволить убивать на соревнованиях, то его чемпионский талант в полной мере не раскроется; а что может быть печальнее упущенных возможностей? Скрепя сердце родители дали добро, но с условием: чтобы всё было по правилам. Тренерский штаб их успокаивал: само собой! А как же иначе? Уж где-где, а на смертельных поединках соблюдение правил находится под строжайшим контролем, без дисциплины и регламента в таком деле никак нельзя. Да, собственно, спортивные единоборства и стали исходным толчком к развитию всей системы простовского правосудия. Самый частый вопрос свидетелей к дуэлянтам: «Вы жульничали?» Понятное дело, что со временем этот вопрос стал риторическим, потому что лгать в присутствии свидетелей хуже самоубийства: за ложь они вывернут тебя наизнанку и вытащат на всеобщее обозрение всё твоё нутро, а подобной участи даже злейшему врагу не пожелаешь. Саше Лапину однажды пришлось пережить свидетельский стыд.

Это произошло на соревнованиях юниоров. Мальчик Евгений, доставшийся Саше в соперники, выбрал ружья. Такое случалось часто, ибо по Лапину предпочитали бить с дистанции, мало кому хотелось схлестнуться с ним в ближнем бою. Евгений, поддавшись искушению заполучить выигрыш во что бы то ни стало, подменил патроны в ружье Лапина на холостые. Саша заметил подлог, но снисходительно промолчал. А чего ему опасаться? Голова под надёжной защитой дуэльной каски, его могучее тело пуля всё равно не остановит, дистанцию он сократить сумеет, да и прикладом бить разрешается, поскольку это не кулак, а часть ружья. Тот бой Саша выиграл с легкостью. Но подлый мальчик Евгений продолжил мухлевать и с другими соперниками. И когда серия подозрительных побед стала предметом расследования, всплыла афера с холостыми патронами. Никто не стал бы копать это дело, если бы не окончательная смерть одного участника соревнований: пуля, выпущенная из ружья Евгения, случайно пробила дуэльный шлем.

Судьям запрещено использовать свидетелей при допросах детей. Слишком большая нагрузка на неокрепшую психику. Однако убитый выстрелом в глаз ребёнок оказался судейским сыном, так что судьи в конце концов свидетелей призвали. И когда очередь дошла до Саши, он выложил всё: да, он видел подлог, но промолчал, хотя должен был о нём сообщить, а промолчал он потому, что возомнил себя самым сильным дуэлянтом в своей возрастной категории, и никакие хитрецы с холостыми патронами не могли бы остановить его восхождение на пик славы. Высокомерная усмешка на Сашином лице постепенно превращалась в болезненную гримасу. С помощью свидетелей судьи обнажили сердцевину его побуждений, и сердцевина оказалась с гнильцой. Неважно, каким он выдумывал себя, важно, каков он на самом деле: а он всего лишь жаждет всеобщего одобрения и восхищения, истово веруя в свой спортивный талант, презирая соперников. Внутри всё оказалось довольно просто и гнусно: под грудой сильных мышц и толстой кожей вызревали гнойники самодовольства и самоупоения, и ничего более. Свидетели и судьи утащили сознание Саши в уединённое безжалостное место, где он с ужасом рассматривал себя настоящего: он потом надолго потерял способность восхищаться собой. Лицо юного гиганта полыхало от стыда, ведь если бы не тривиальная гордыня, соперник подлого мальчика Евгения был бы жив. Тот урок Александр запомнил на всю оставшуюся жизнь: всегда соблюдай правила, всегда! Многие после свидетельских допросов ломаются и даже обращаются в отказничество, а он, наоборот, именно в тот день и решил стать судьей. Саша Лапин понял: иметь доступ к свидетелям – великая честь и огромная ответственность, и такое могут вынести лишь очень крепкие люди, а себя он считал крепким.

В семействе Лапиных царил культ здорового тела. Если поклонников дуэльных состязаний можно называть некрофилами (в стремлении убивать, пусть даже и в спортивных целях, есть что-то нездоровое), то Лапиных перекосило в другую сторону: они были ярыми биофилами. Своему телу вредить нельзя. Никаких вредных привычек. Пища исключительно полезная: овощи, фрукты, нежирное мясо. Лапины ели много, очень много и даже порой с вожделением, но всегда умели останавливаться перед чертой, за которой начинается обжорство. Вкусная и здоровая пища была первейшим и простейшим способом прочувствовать жизнь. Разумеется, Лапины были в курсе, что в Простове все продукты питания производились из отходов драккара, но они благоразумно об этом не думали.

Следом за полезной едой шли закаливания, режимы дня, а также непрестанное саморазвитие. Столь рьяное увлечение Лапиных оздоровительными практиками выглядело, мягко говоря, странно, поскольку простовчане могли злоупотреблять чем угодно и сколько угодно, совершенно не опасаясь последствий; в вашем городе Простове излечению поддавались любые болячки и нивелировались последствия даже вреднейших привычек. В наиболее запущенных случаях, если позволяла страховка, можно было взять да и заполучить новое тело – включая внешнюю часть головы (головной мозг, понятное дело, замене не подлежал). Сорок лет пил и курил как не в себя? Ничего страшного. Вот тебе новая печень, новые легкие и новое сердце.

Некоторые горожане, не имевшие средств на покупку новых тел, совершали самоубийства и получали новые казённые туловища бесплатно, поскольку власти гарантировали жизнь всем и каждому, однако в таких случаях самоубийцы довольствовались стандартными телами с усреднёнными параметрами. Увы, но вернуться в жизнь голубоглазым красавцем с широкими плечами можно было только за деньги, причём за большие. Несправедливое устройство простовского общества, где самые желанные блага были недостижимы без упорного труда и накоплений, критиковалось апологетами материального равноправия, однако городские законы, установленные предками, были нацелены в том числе и на то, чтобы уберечь простовчан, запертых на ледяной планете, от ничегонеделания. Экономические игры, связанные с зарабатыванием денег, проблему занятости населения решали весьма эффективно: дел у простовчан было полно. Здесь поработал, там послужил, рубль туда, рубль сюда, то да сё – глядишь, вот и ещё день прошёл в приятных хлопотах, отвлекающих от главного – от неизбежного приближения нулевого года.

А сейчас мы продолжим составлять портрет Александра Лапина через разность с портретом Петра Маевского, которого дорогие читатели уже более-менее знают. Такой приём нам кажется вполне уместным, поскольку судья проведёт в обществе стажера немало времени. Забегая вперёд, отметим: они даже станут друзьями (впрочем, прозорливые читатели догадались об этом и без наших подсказок). Конечно, различия между Маевским и Лапиным и так проявятся по ходу действия, поэтому нет никакой необходимости в том, чтобы сравнивать двух героев прямо сейчас. Однако. Если мы собираемся быть честными по отношению к ним, то эту честность нам следует распространить и на себя. А мы (пришла пора признаться) питаем слабость к сюжетным отступлениям (и мы уверены, что читатели давным-давно простили нам этот недостаток, ведь иначе они бы в этой части текста не оказались). Но признаться нам следует вот ещё в чём. Конечно же, мы не только свидетели, но и соучастники всей этой истории. Иногда нам кажется, что если бы не наше вмешательство в первобытные рулетки Маевского, то ничего бы этого не произошло. Тем не менее, мы надеемся на то, что наши действия не являются ответом на ключевой вопрос, который мы обозначили в первом абзаце повествования: почему в Простове произошло то, что там произошло? Всё, что произошло в вашем городе – совершенно точно произошло не из-за нас (нам хочется так думать).

Детство Маевского прошло в сиротском доме, а Лапин с пелёнок знал тепло родительской любви, и когда Лапин учился в кадетском училище, мама и папа регулярно навещали его по выходным дням, а на долгие каникулы забирали домой. У Саши Лапина был даже драгоценный опыт общения с дедушкой и бабушкой. От бородатого деда пахло табаком и порохом, от мягкой бабушки – сдобой и корицей. Из-за семьи, которая никогда не подводила, Лапин привык доверять окружающим и априори ждал от всех порядочного поведения. Поэтому Лапин довольно часто разочаровывался – в отличие от Маевского, который всегда ожидал от окружающих какого-нибудь свинства. Зелёные глаза Маевского провели детство в окружении озверелых детских глазёнок, не видевших никогда ни материнской ласки, ни отцовской строгости. Уж кто-кто, а Маевский знал твёрдо: в каждом простовчанине живёт сволочь, надо немного лишь подождать, и эта сволочь обязательно выползет.

В конфликтных ситуациях Маевский чувствовал себя как рыба в воде, более того: он обожал конфликты создавать и всегда играл на обострение. Он словно постоянно проверял простовскую реальность и её обитателей на прочность. Лапин же, наоборот, органично себя чувствовал в роли миротворца, стремился углы сглаживать. Физическую силу чаще всего он использовал не на поединках, а когда разнимал дерущихся. Что касается замены внутренних органов, то раз в три года Маевский тратил сбережения на покупку новой печени. Всё-таки алкоголь в больших дозах – вещество крайне вредное; да и в малых дозах спиртное ни к чему хорошему не приводит. Внутренние органы Лапина в замене не нуждались, ибо стажёр всем напиткам предпочитал травяной чай или квас. Однако Лапин не был сторонником умеренности: он вкусно ел, много спал, был завсегдатаем застеночных борделей, гонял на вездеходах и обожал хорошую драку (в пределах дуэльных правил, разумеется). В принципе, Лапин занимался всем тем же самым, что и Маевский, но без отчаянного саморазрушения, к которому был склонен судья. Они оба были ненасытными и словно бы взахлёб пожирали жизнь: но мотивы их, как сознательные так и бессознательные, были разными. Стажёр жуировал от избытка энергии и от жажды ощущать себя более живым, судью же гоняться за удовольствия вынуждала хандра. Лапин чрезмерно стимулировал свои ощущения, потому что внешние раздражители помогали избегать заглядываний внутрь себя, а он не хотел туда смотреть, ибо боялся увидеть пустоту (под принуждением свидетелей он уже однажды в себя заглядывал, и увиденное разочаровало). Маевский же своего нутра не боялся и давно с ним смирился; излишества были обезболивающим средством для его больной червоточины.

Главное же различие же между Лапиным и Маевским заключалось в следующем. Маевский был по-взрослому свободен, а Лапин – нет. И дело тут совсем не в правилах, не в характерах, не в возрасте, и не в объемах служебной ответственности (всё-таки судья и стажёр – две большие разницы). Как ни банально это звучит, между ними была вечная метафизическая пропасть. Каждый разумный взрослый – это осиротевший ребёнок, даже если родители и живы. Сиротство это внутреннее, духовное. Наступает оно в тот момент, когда во всей полноте осознаешь своё одиночество во вселенной. Пелена иллюзий спадает. Кто-то встречает одиночество с радостным восторгом, наслаждаясь полётным чувством свободы: тебе никто ничего не должен, и ты никому ничего не должен. Делай что хочешь: теперь весь мир твой и ты сам себе и судья, и свидетель. И главное: ты вовсе не должен быть злым. Но таких взрослых мало. Большинство же, достигнув порога взросления, тут же делает вид, что никакой свободы нет и не было, и что это был лишь мираж, но зато есть несокрушимая тирания жизни и смерти, обстоятельств и обязанностей, сюжетов и ролей, совести и воли, дружбы и любви, а ещё есть диктатура времени, пространства и гравитации, и прочее, и прочее, и прочее, наконец, есть обнадёживающий дурман будущего. Есть много способов себя обмануть. Пётр Маевский от своей свободы не отрёкся. Весёлый ужас, однажды пронзивший его душу, остался с ним навсегда. А Лапину подрезали крылья ещё в детстве, и теперь у него не было способности взрослеть. Его душа намертво вцепилась в порядок и в правила; он своей свободы боялся. Даже если бы стажёр встретился с судьей через сорок лет или сто, эта разница между ними никуда бы не делась. Лапин был словно вечный угловатый мальчик, по ошибке одетый в большое и сильное тело. Свободные люди, как правило, жалеют рабов и относятся к ним с симпатией (до тех пор, пока рабы им не мешают), и в глубине души Маевский решил, что принимает Лапина в ближний круг. Разумеется, пока всё это осталось на бессознательном уровне. Внизу же, на уровне сознательных будней, под ногами судьи чавкала простовская слякоть и хрустели чёрные лужи, а в груди разгоралось неугасимое желание выпить.

Продираясь сквозь снег, Маевский размышлял ещё вот о чём. Он думал, что знает себя если не до конца, то хотя бы почти целиком. Своей непонятой тайной, своей неисследованной территорией он считал сердечную червоточину, которая то сжималась, то расширялась – в зависимости от зигзагов его пути. Маевский вполне привык к тёмному пятну своей души. Он относился к червоточине как к неизлечимой болячке – неприятной, досаждающей, но всё-таки врождённой, родной. Необъяснимое везение в первобытной рулетке было вторым тёмным пятном. Из-за постоянного притяжения двух тёмных пятен Пётр постоянно испытывал что-то вроде головокружений, его словно приподнимало и вертело над замерзшей землей – в переносном смысле, не буквально (хотя мы можем и такое устроить – в виде шутки, разумеется). Но в общем и целом судья Маевский стоял на ногах крепко. Текущее расследование казалось ему не просто новым тёмным пятном, тут явно назревал кошмар более масштабный: над горизонтом его жизни уже будто бы чернела, увеличиваясь, огромная клыкастая клякса, в которой зарождалась бескрайняя тьма, готовая сожрать не только два его тёмных пятнышка, но и весь мир. Маевский не сомневался, что скоро на него обрушится армада неизвестностей. Похоже, в ближайшее время у судьи уже не будет головокружений – его просто-напросто раздавит тяжестью непонимания. Ни водка, ни табак, ни запретные препараты облегчения ему не принесут. Маевского весьма забавлял тот факт, что стажёр Лапин даже и не подозревает, какие тучи над ними сгущаются. Судя по всему, стажёра сейчас больше волнует предстоящее распитие водки; единственную угрозу для себя розовощёкий гигант видит в жидкой отраве. Впрочем, Лапин обречён на подобное неведение, ведь интуиция растёт из опыта, которого у вчерашнего кадета ноль целых ноль десятых.

Наконец судья и стажёр достигли входа в заведение «Буря».