Литература

Их усадили за отдельный столик, предназначенный только для судейских.

Горлышко бутылки гулко звякнуло, ударившись о край рюмки. Глоток тёплой водки нырнул в пищевод, примирив Маевского с окружающей реальностью. Блаженно прикрыв глаза, судья полудремал. Стажёр понюхал рюмку, запах не понравился, но морщиться он не стал, чтобы не портить сотрапезнику аппетит. Оба молчали. Перед ними дымились тарелки с мясом и картошкой.

Маевский выпил ещё рюмку водки, кажется, уже четвертую. Стажёр задумчиво посмотрел на судью и спросил:

– Разрешите личный вопрос?

Судья кивнул.

– Вы… – Лапин старался говорить потише, – отказник?

– Я? – Маевский чуть не поперхнулся, – с чего ты взял? Неужели я похож?

– Разрешите быть откровенным?

– Валяй, но… давай уж поаккуратнее. Береги меня.

– Да, Пётр Петрович, вы очень похожи на отказника.

– В чём это выражается? – с интересом спросил Маевский.

– Вид у вас, будто собираетесь застрелиться.

– А мне кажется, что я довольно часто улыбаюсь. Разве улыбчивые люди стреляются?

– Улыбчивые стреляются в первую очередь. Общеизвестный факт.

– Наверное, твой факт прав, – Маевский улыбнулся. – Но я не тороплюсь. Так что придётся меня потерпеть. Ещё вопросы?

– Сколько раз вы умирали?

Маевский наморщил лоб, припоминая:

– Шестнадцать или семнадцать раз, точно не помню. А ты?

Стажёр смутился, его вилка застучала по тарелке.

– Пока не доводилось.

– Как так? – удивился Маевский. – Не дерёшься на дуэлях?

– Почему не дерусь? Дерусь. Просто я всегда побеждаю, – стажёр горделиво приосанился. – У меня уже пятьдесят побед и ноль поражений.

– Ух ты. Целых пятьдесят и целый ноль. А ты серьезный мужчина. И какое твоё оружие?

– Ножи. Кастеты. Иногда дубинки.

– Я почему-то не сомневался, что ты предпочитаешь ближний бой.

– А ваше оружие?

– Револьверы.

– Какой у вас счёт?

– Скромно промолчу, не хочу позориться. Но по сравнению с тобой я мальчик. И поражений у меня гораздо больше, чем побед.

– На что похожа смерть?

Маевский задумался.

– На сон, на тяжёлый похмельный сон. Впрочем, ты у нас трезвенник, откуда тебе знать.

– И что там снится?

– Муть всякая да мерзость. Кошмары, кошмары… – пальцы Маевского задушили очередную рюмку. Он грустно улыбнулся: – Боюсь, что восемнадцатую смерть я не переживу… Ха. Шутка… В общем, видения там самые разные, безобразные и жуткие, но финал всегда счастливый: просыпаешься в больнице с оживлённым телом и живёшь себе дальше. Кстати, если надумаешь первый раз сходить в смерть, обращайся, – Маевский по-свойски подмигнул, – я тебя небольно шлёпну, даже испугаться не успеешь. Заодно объясню что к чему. Первый раз умирать желательно под присмотром.

– Что происходит в тех кошмарах? Расскажите поподробнее.

– Нельзя рассказывать, это очень личное. Таким не делятся.

– Почему?

– Там всплывает правда, до которой даже свидетели не докапываются.

– Ну и в чём состоит ваша правда, Пётр Петрович? – несколько развязным тоном спросил Лапин и сразу осёкся, почувствовав, что брякнул лишнего; его голова робко ушла в могучие плечи.

Над столиком повисла мёртвая тишина. Лапин мысленно повторил сказанное и ужаснулся. Ну и зачем он начал с этого небрежного «ну»?.. Ох он и дурак, ох и дурак…

Маевский наставил на стажёра ледяной взгляд:

– На этом и закончим.

– Простите, я…

– Знаешь, Саня, задушевные разговоры нам ни к чему. Друзьями мы точно не станем, товарищи мы временные. Тебя мне навязали. Я согласен терпеть твоё общество лишь при условии, если будешь потешным. Отныне твоя первостепенная задача – быть милым и забавным. А ковыряться во мне не надо, тем более так грубо и неумело. И главное – так по-хамски. Я, может, и сам хам, но себя я уж как-нибудь стерплю, а вот постороннего хама точно терпеть не стану.

Стажёр Лапин опустил глаза. Помолчав, сказал:

– Простите. Но вы сами разрешили личные вопросы. И давеча я прошел тест на холуйство. Вот мне и показалось, что могу рассчитывать на искренность. Честное слово, не хотел вас обидеть.

– Когда сумеешь меня обидеть, вызову на поединок, – сказал Маевский. – А пока что мне за тебя неловко. Где ж это видано: расспрашивать малознакомого человека о самом сокровенном? Рюмка водки на столе – не повод для душевного стриптиза, – сказав это, Маевский ловко выпил рюмку, а затем ещё одну. – Ладно, допустим, я согласился пооткровенничать. А зачем тебе моя искренность? Что ты с ней делать станешь?

Лапин не отвечал, смотрел в сторону.

– Почему ты пошёл в судьи? У нас же полно всяких разных комиссий, комитетов, выбирай не хочу. Чем тебе комитет городской охраны не угодил, а? Там такого чемпиона с руками оторвут: пятьдесят побед, ноль поражений! Так почему же именно в судьи? Обожаешь ковыряться в людях? Думаешь, знать чужую правду – легко и приятно?

– Простите, Пётр Петрович, но вы сгущаете. Сбавьте обороты.

– А я уже пьяный, меня несёт.

– Да, я виноват, увлёкся. Вы поставили меня на место, справедливо пристыдили, ну так и хватит, я с первого замечания всё понимаю, не тупой.

«В самом деле, – думал Маевский, – веду себя, как самораздутый пузырь, корчу из себя невесть что… Как же мне всё осточертело, как же тоска эта сучья достала…»

Скорчив улыбку, Маевский сказал:

– Дяденька твой просил спуску тебе не давать, вот я и усердствую в наставлениях. Дрессирую, так сказать.

Стажёр схватился за повод поменять русло беседы.

– Как вы с дядей подружились? Говорят, вы кастрюлю борща ему на голову вылили.

Но судья был непреклонен в намерении наставлять, опытного судью не так-то просто сбить с панталыку:

– На свете есть немало печальных и умных истин. Вот одна из них: никогда никому не верь, – Маевский наклонился поближе к стажёру и подмигнул зелёным глазом, – и никогда ни перед кем не раскрывайся. Иначе на судейском поприще не выжить. Ибо… ибо… в общем… Такие дела… Это самое… Учись, стажёр, учись, скоро судьёй станешь.

Стажёр от досады засопел. Он был как подросток, еще не научившийся скрывать чувства. Маевский же был готов взвыть от тоски, но ловко маскировался под клоуна, поймавшего самоуничижительный кураж.

– Что касается меня, то ничего интересного из себя не представляю, – Пётр Петрович выпивал очередную рюмку водки, разминал папиросу. – Мне всё обрыдло. И это не кокетство, а самая что ни есть правда, причём, весьма паршивая. Ты же хотел моей правды. Изволь получить… Я, скажем так, двуногий обломок былых радостей. Хандра и скотская пошлость – вот мои будни. Плюс отвращение к себе, презрение к окружающим. Пью отчаянно и без просыха, ибо рожи ваши только под анестезией могу переносить. Про свою рожу молчу, зеркала давным-давно стороной обхожу… Но в башку себе не стреляю! Буду жить назло, наперекор, вопреки… – судья икнул, хлопнул ладошкой по столешнице и крикнул: – Не дождётесь! Маевский просто так не сдаётся!

За соседними столиками стали шикать, стажёр привстал и сделал общее успокаивающее движение. Простовчане, оценив габариты Лапина, приутихли.

– Перестаньте кривляться, – сказал Лапин Маевскому. – Тошно смотреть.

– Тошно тебе потому, что смотришь на своё будущее. Когда-нибудь станешь таким же, не сомневайся. Все простовские судьи – полуживые мертвецы да мизантропы. Просто я присвоил себе привилегию не прикидываться.

– Ну уж нет, таким я не стану.

– Ты не поверишь, но раньше я рассказывал по сто анекдотов в час. А сейчас ни одного не припомню. Ещё я умел быть весёлым без водки.

– У вас всего лишь депрессия. Или неврастения. И вы нисколько не оригинальны. Запишитесь на коррекцию.

– Ха! На эту психокастрацию? Да ты с ума сошел. Уж лучше пулю в лоб.

– Тогда оформляйте пулю в лоб. Зачем мучаетесь?

– А вдруг окончательная смерть хуже временной?

– Боитесь проверить? Неужели вам слабо?

– Иногда на трусость требуется больше отваги и мужества, чем на храбрость (эту удобную фразу Маевский вычитал в первобытных летописях).

– Претенциозная чушь! Вам просто нравится упиваться хандрой и выпячивать свои невыносимые страдания.

– А ты оптимист? Никогда не унываешь?

– Никогда!

– А как же быть с нулевым годом? Тебя не тревожит перспектива всеобщей окончательной кончины?

– Никто точно не знает, что произойдет.

– Я знаю! Драккар издохнет, и мы вместе с ним.

– Мы не должны отчаиваться. Учёные непременно найдут способ вылечить драккара.

– За полторы тысячи лет не сумели, а за оставшиеся пятьсот – сумеют? Шансы для реализации твоего «непременно» так себе.

– С таким настроением, как у вас, мы никогда не улетим. Заранее сдаться – самое простое!

– Лучше заранее сдаться с достоинством, чем суетливо подыхать впопыхах! (а вот эту солидную фразу Пётр Петрович уже сочинил сам).

– Любая надежда благороднее и чище вашего унылого цинизма!

– Не путай цинизм с реализмом. Розовые щёчки – не повод быть наивным. Повзрослей! Не то я буду вынужден думать, что вся твоя удаль в рост ушла, а голове ничего не досталось.

Оба замолчали, устав от восклицаний. Маевский влил в себя ещё рюмку и сказал:

– Хорошо, ладно. Допустим. Давай помечтаем… Происходит чудо расчудесное, и драккар наш поправляется. Мозги у него свежие, брюхо набито чернотой, крылья и лапы в тонусе. Что дальше? Что нам с этим счастьем делать?

– Как что? Улетим отсюда куда подальше. Найдём планету с человеческим климатом. Будем нормально жить.

– Нормально жить – это как? Расскажи.

Стажёр с вдохновенным видом разинул рот, набрал побольше воздуха и.. ничего не сказал.

– Ну же, давай. Поведай мне о светлом будущем. Я весь внимание, – подзуживал Маевский.

Но стажёр безмолвствовал.

– Без драккара мы ничто. Даже толком не знаем, как работают технологии предков. Мы всего лишь приживальщики и паразиты. Может, драккар специально решил умереть на этой планете, чтобы он нас избавиться.

– Он бы не стал о нас заботиться, если бы хотел нашей смерти.

Маевский рассмеялся.

– Сразу видно, что у тебя нет судейского опыта. Ещё насмотришься на ласковых и заботливых убийц.

Стажёр угрюмо молчал. Маевский вещал:

– Посмотри, как мы живём. Пьём, жрём, трахаемся. Бабы у нас злые и почти все бесплодные. А та, которая все-таки сумеет родить, сразу мнит себя генеральшей. Убиваем друг друга из спортивного интереса. Дуэлянты херовы. Да! Херовы и херовые! Хер – это древняя буква, а не то что ты подумал. Ещё среди нас есть животные, которые жрут человечину и насилуют детей. Нас всех давным-давно пора усыпить да и вывезти на мусорный полигон. Все мы гнусная мерзость, и только.

Стажёр ответил тихо и серьёзно:

– Не надо обобщать. Вот я, например. Не пью. Питаюсь сбалансированно. К женщинам отношусь с уважением. Детей не трогаю. Соревнуюсь только с совершеннолетними и правил дуэльных не нарушаю. За что меня усыплять?

– Да вот за всё за это. Неужели тебя не тошнит от самого себя?

– Нет. Я хороший человек.

Маевский, оскалившись, стукнул кулаком по тарелке и сказал:

– А я думаю, что ты свинья.

Лапин и бровью и не повел, хотя при других обстоятельствах за подобные слова он сразу бы вызвал на поединок. Стажёр делал скидку на опьянение Маевского.

– Ладно, недостатки общества вы назвали. Что предлагаете взамен?

– Я должен что-то предложить? Не думаю. Не я эти порядки устанавливал, и не мне их менять. Но никто не лишит меня права называть вещи своими именами. Я, кстати, такая же свинья, как и ты… а может даже и похуже тебя. Намного хуже.

Маевский вспомнил о ржавой жестянке, набитой гильзами, и мрачно закурил.

Стажёр сказал:

– Назвать дерьмо дерьмом – не подвиг, знаете ли, а всего лишь плохое воспитание.

– Не жди хороших манер от воспитанника детского дома, – вяло отвечал судья.

Маевский чувствовал, как проваливается в гадкую и липкую хандру. Он боялся подобных чёрно-пьяных минут, ведь именно в такие минуты соблазн выстрелить в голову многократно возрастал. Успокаивало одно: Маевский точно знал, что никогда не вышибет себе мозги в присутствии посторонних; самоубийство – мероприятие интимное. Пока он находится в публичном месте, в этом душном ресторане, он в безопасности. И пока рядом с ним этот стажёр. Теперь, кстати, массивный любитель застольных дискуссий кажется весьма потешным.

– Александр… пардон, запамятовал, как тебя по батюшке?

– Иванович.

– Александр Иваныч, важное объявление. Отныне можешь хамить и дерзить в мой адрес совершенно свободно, разрешаю официально. Тебе станет гораздо легче, а меня это позабавит.

– Да пошли вы куда подальше! – огрызнулся стажёр и схватил рюмку водки. Однако пить не стал, только подержал на весу.

Маевский тем временем влил в себя не то уже четырнадцатую, не то пятнадцатую рюмку и заорал:

– Берегите головы, многоуважаемые простовчане!

Зала ресторана взорвалась возмущением. На судью и стажёра со всех сторон полетели реплики.

– Опять судейские нажрались! Задолбали красномазые!

– Мрази! Сволочи! Скоты!

– Вызовите милицию, пусть их утихомирят!

– Дайте же просто поесть в тишине!

Стажёр достал из потайных ножен кинжал на тот случай, если придётся отбиваться. За честь красного комбинезона он был готов стоять насмерть.

Маевский хрюкнул и хитро посмотрел на Лапина:

– Наврал я тебе, Саша. Ох, и наврал.

– Где наврали? В каком месте?

– Теперь я точно уверен, что мы подружимся.

Стажёр даже опешил от неожиданности. Затем Лапин смущённо улыбнулся и помог Маевскому подняться из-за столика. Судья еле стоял на ногах, стажёру пришлось тащить его к выходу.

На пороге заведения Маевский обернулся, поклонился публике и после размашистого книксена упал лицом в пол. Раздались жидкие аплодисменты и крики «браво».