Литература

Судья Маевский пристально смотрел в глаза генерала Муравьёва. Эти страдающие глаза имели болезненно-тухловатый оттенок, словно генерал мучился лютым похмельем.

– Скажи, генералиссимус, а ты часом не принимал запретных веществ? – спросил Маевский.

– Нет. Не принимал. А почему интересуешься, господин судья?

– Да просто весь этот файл – бред сумасшедшего. Бред, созданный под ментальными ускорителями. Вот я и подумал: а вдруг генерал Муравьёв допился до делирия и теперь изволит шутить? Например, показывает судьям какую-то ахинею, а не настоящие файлы.

Генерал понимающе улыбнулся:

– Проверь свидетелями. Я не против.

Маевский мысленно приказал нам проверить последние помыслы Муравьёва, и мы их проверили. Мы подтвердили не только факт генеральского похмелья, но и подлинность седого файла: файл не врал, все сведения, содержавшиеся в нём, были правдой.

Маевский выглядел обескураженным. От файла предков он ожидал большего. Сам файл тем временем свернулся на коленях стажёра Лапина и мирно посапывал. Лапки, похожие на кошачьи, дергались – будто во сне он кого-то преследовал.

– Надо же. Сумбурная бредятина является чуть ли не главной тайной нашего города, – задумчиво сказал Маевский.

– Может, проанализируем бредятину? – спросил генерал и закурил, – из-за этого файлища до фига вопросов возникает, аж башка трещит. Вторые сутки мучаюсь бессонницей… С чего начнём?

Стажёр Лапин сказал тихо, вполголоса, чтобы не потревожить спящий файл:

– Мне кажется, первое, с чем нам надо разобраться – это с вопросом, а кто мы такие? Здесь два варианта. Мы либо потомки исходников, либо планетариев. Дикарей я исключаю. Совершенно очевидно, что наши пращуры не были дикарями.

– Согласен. Мы стопудово потомки исходников, – сказал генерал Муравьёв. – Во-первых, у нас есть технология оживления. Во-вторых, основатели Простова прибыли сюда на космическом драккаре.

– Драккар и оживления не доказывают нашего исходного происхождения, – возразил Маевский. – Мы не знаем, мог ли наш драккар перемещаться между звёздами, когда был здоров. Зато мы точно знаем, что драккар умеет добывать черноту из ядра планеты даже будучи больным и умирающим. Что касается оживлений, то исходники умели воскрешать мертвецов, используя всего одну уцелевшую клетку, нам же требуется целый неповреждённый мозг. Чернота плюс примитивная оживляющая технология. По-моему, явные указания на то, что мы планетарии.

Стажёр оживился, глаза вспыхнули.

– Кстати, да! Если мы планетарии, то враждебность Мастера может объясняться, например, тем, что он потомственный исходник. Тогда понятно, почему он мнит себя существом высшего порядка, а к простовчанам относится как к скотам. Может, он даже и за планетариев нас не держит, и считает нас дикарями. Если мы кажемся ему дикими животными, то тогда все его поступки – это просто действия жестокого охотника, изнывающего от скуки.

Генерал нахмурился:

– Нет. Давайте всё-таки отталкиваться от того, что мы – городчане. Исходные ли, планетарские ли – пока неважно. В конце концов, говорим-то мы на городецком языке. И письменность у нас городецкая. Значит, мы точно не дикари. И здесь у нас какая-никакая, но всё-таки цивилизация, причём весьма продвинутая.

Маевский сказал:

– Ещё есть вариант. Если допустить, что основатели Простова были исходными отшельниками и собирались практиковать технологическую аскезу, то многое в истории города становится понятным. Получается, что праотцы высадились на ледяной планете не случайно. Экстремальные погодные условия были выбраны сознательно.

Лапин сказал:

– Или так: Мастер – исходник, который ради забавы построил частную планету, вывел простовчан, и теперь издевается над нами – как над лабораторными подопытными.

– То есть, полагаешь, что за всеми событиями кроется обыкновенный садизм? – спросил Маевский и покачал головой. – Нет, не верю. Слишком просто. Можно, конечно, предположить, что Мастер проводит в Простове грандиозный социологический эксперимент, но на учёного он ни разу не похож. Ещё я не поверю в то, что он – советник, способный путешествовать во времени.

– Во времени? – удивился Лапин.

– Советница Зоя просит советника Дениса что-то проверить в 2003-м, а затем в 3003-м, – напомнил Маевский. – Подробный же отчёт о цивилизации исходников привязан к 1303 году. Наверняка эти советники из переписки могли перемещаться туда-сюда между тысячелетиями.

– В такие антинаучные чудеса я точно не поверю, – сказал стажёр.

Генерал улыбнулся:

– Всё правильно, так и должно быть. Мы не обязаны верить версиям и гипотезам. Но в этом файле, если не отвлекаться на фантастическую галиматью, есть три факта, которые вполне заслуживают доверия в силу очевидности. Факт первый: где-то когда-то жила-была империя, жители которой общались на городецком языке. Факт второй: империю уничтожили, подвергнув обнулению. Факт третий: обнуление совершили некие советники с рангами. Предлагаю проводить анализ на фундаменте из этих фактов.

– Ты забыл четвёртый факт, – сказал Маевский. – Обнулили не всех. Наши предки каким-то образом выжили.

– Согласен, – подумав, кивнул генерал. – Пусть будет четыре факта.

– Минуточку. А с чего мы взяли, что разговариваем на городецком языке? – неожиданно спросил Лапин.

Судья и генерал переглянулись и спросили почти одновременно:

– В смысле?

Стажёр почесал за ухом у сонного файла и пояснил:

– Файл был создан советниками для переписки между собой. Причём тут городчане? Когда мы в справочнике читаем описание древней культуры, то читаем на языке тех, кто составил справочник, а не тех, кого описывают.

– Устами стажёра глаголит истина! – рассмеялся Маевский. – Разнёс фундамент одним махом!

– Стоп. Не дурите. Во всех простовских учебниках написано, что городецкий – это наш язык. И на уроках родной речи нас учили городецкому. И про планету Городец в архивах есть упоминания, – возражения генерала, впрочем, звучали не очень уверенно, его самого поразила мысль, что он, быть может, всю жизнь разговаривает на языке, происхождения которого не знает. И всё же его изворотливый ум схватился за аргумент, вернувший картину мира в прежнее непоколебимое состояние:

– Вот вам цитата из советника Дениса: «Уважаемые обитатели Городецкого Содружества! Благодарим вас за участие в проекте «Городец 17». Вы, хоть и без вашего ведома, все эти годы были нашей второй семьей…» Есть только один язык, на котором имеет смысл составлять прощальное послание к жителям Городецкого Содружества, и язык этот – городецкий. Так что не морочьте мне голову, дорогие судьи.

Лапину понравилось ощущение, когда выбиваешь собеседника с привычных позиций, он решил и дальше попедалировать файловую тему.

– Скажите, Сергей Юрич, а каким образом многоуважаемый файл оказался в распоряжении высшего совета?

Муравьёв подмигнул стажёру и некрасиво облизнулся. Лапин подумал: «Ой, чуть забыл, он же педераст. Надо быть начеку».

– Мальчик мой, обращайся ко мне запросто, на ты, и зови Серёжей, – вкрадчиво отвечал генерал. – Ремонтники нашли файл предков в двухтысячном году, сразу после аварии. Раненый файл прятался в мозговых извилинах драккара, уцелевших после инцидента, – Муравьёв понизил голос, – и поскольку здесь все свои, полагаю, что не будет большой беды, если я раскрою ещё одну городскую тайну. Это была не авария и не инцидент. Какой-то поганец умышленно взорвал мозги драккара, а затем проехался по ним, будто бульдозером; почти все данные по цивилизации пращуров были уничтожены. Свидетели многократно проверяли всех членов экипажа, но виновного так и не нашли. Так что теперь это единственный файл, сохранившийся со времён последнего полёта. В высшем совете полагают, что переписка советников попала в прощальное сообщение случайно. Видимо, советник шестого ранга Денис был уверен в том, после обнуления вселенной никого не останется, поэтому и не стал удалять из прощального послания предыдущие сообщения. Или не заметил, что переписка попала в послание. Или халтурщику было просто-напросто плевать, мол и так сойдёт.

– Зачем сбрили семнадцатый номер с файловой спинки? – спросил Маевский. – Ради конспирации существо изуродовали?

– Да ему не больно было, обрили и обрили, ничего страшного, до свадьбы заживёт, – хохотнул генерал. – Обрезали, так сказать, связь с проектом «Городец 17». Зато сейчас никто не догадается, что этот тот самый файл. Если, конечно, он сам себя не покажет посторонним, уж больно ласковый.

– Да, сразу видно, что ручной, – сказал Лапин. – Наверное, предки с ним хорошо обращались, не обижали.

– Кстати, нашей древней тайне пора баиньки. Пусть отдыхает, – сказал генерал и показал файлу на вход в секретный застенок.

Семнадцатый вильнул хвостиком – и был таков.

На Муравьёва накатило благодушное настроение, он выставил на стол высокую бутыль коньяка.

– Дерябнем? – спросил он. – Или ты по-прежнему в завязке, а, Петрович? Злые языки поговаривают, будто ты уже неделю как сухой.

– Можно, – кивнул Маевский, – только по чуть-чуть.

– А ты, Саша, с коньячком дружишь?

За стажёра ответил судья:

– Он не пьёт, ибо спортсмен. Только покуривает. И предпочитает простовчанок, так что не трать извращённый шарм понапрасну.

Генерал примирительно поднял руки:

– Буду скромным и добродетельным.

Генерал и судья пропустили по две-три рюмашки. Лишь только коньяк подействовал, Муравьёв тут же позабыл о зароке быть скромным, в его голосе появилась та самая развязность, из-за которой его собеседникам так часто хотелось бить отёкшую физиономию.

– Итак, что имеем, Петя? Ты на уши поставил весь высший совет и ради добычи файла предков устроил грандиозный шухер, причём с большим-пребольшим риском для жизни. Ты, может, и не в курсе, но озвучивались весьма резонные мнения, что пора бы тебя обнулить, ибо стал ты уж слишком дерзким. Серьёзно борзеешь в последнее время, аж дух захватывает. Не, лично я против тебя ничего не имею, судья ты правильный, с понятиями, и судишь чётко, без косяков. Но в твоей стратегической мотивации меня кое-что смущает, не могу разобраться.

Маевский сказал:

– Если не хочешь путаться в чужих побуждениях, вступай в судейскую коллегию. Сразу всё станет просто и понятно.

Муравьёв рассмеялся:

– Ага, такой я дурак, чтобы мне в башку свидетелей засунули. Нет уж, увольте от такого счастья, как-нибудь своим умом проживу.

– Спасибо за сочувствие, я это очень ценю. А что тебя смущает в моей стратегической мотивации?

– Да всё, пожалуй. Но я начну с главного. Зачем ты сопротивляешься Мастеру? Ведь наше дело проигранное, это уже всем ясно. На фига дёргаешься?

– Натура такая, упрямая, – ответил Маевский. – Да и принцип: судейские не сдаются.

Стажёр Лапин сказал:

– Не понял. Что значит «дело проигранное»?

– А чего тут не понять? Город решил сдаться, – ответил генерал. – Как только Мастер озвучит свои требования, простовские власти их безоговорочно выполнят. Если, конечно, он их озвучит. А если он и дальше продолжит играть в молчанку, что ж, значит, судьба у нас такая – быть терпилами. Будем изо всех сил сохранять спокойствие и наблюдать. В любом случае конфронтация с Мастером признана куда более опасным занятием, чем непротивление.

– Это официальная позиция высшего совета? – спросил Маевский.

– Официальная. Однако свободу воли никто не отменял, поэтому поступай так, как считаешь нужным. В совете не сомневаются, что ты продолжишь борьбу, пусть и бессмысленную. Тебе никто не будет мешать.

– Зачем высшему совету такая невнятная позиция? – удивился стажёр. – Бред какой-то.

– Эх, молодость! – умилился генерал и плеснул в рюмашки ещё коньячку. – Петрович, объясни салаге.

– Саша, тут всё просто. Если противостояние с Мастером завершится нашей победой, то совет объявит, мол, вот какие они молодцы, не мешали отважному судье и бравому стажёру бороться с преступником. А если проиграем, то власти при первой же возможности присягнут Мастеру и скажут, что не оказывали нам никакой поддержки. Беспроигрышный вариант.

Лапин поморщился:

– Подленько и мерзотненько.

– Такова жизнь! – с энтузиазмом провозгласил генерал. – Всегда приходится чем-то жертвовать ради всеобщего блага.

– Скорее, кем-то, – буркнул стажёр.

– Вот только не надо обижаться и корчить из себя мучеников. У судей столько привилегий, что горькая пилюля вам не повредит. Без горечи нельзя познать сладость. И наоборот.

Маевский тоже поморщился:

– А давай обойдёмся без банальностей, хотя бы сегодня. И без тебя тошно.

– Так вроде же выпили, можно и по душам поговорить. Или брезгуете моим обществом? – генеральские глазки сузились.

Муравьёв приложился уже достаточно, гнилые повадки выползали наружу. А зря. Конечно же, было бы разумнее сдерживаться. Муравьёв знал, что Маевский его недолюбливает, но ошибочно полагал, что продвижение в высший совет и генеральский чин изменят расклад в их отношениях.

В зеленых глазах Маевского мелькнуло движение – резкое и змеиное. Под кожей у Муравьёва на мгновение стало липко и сыро, генерала прошиб судорожный озноб, а горячительный эффект коньяка сошёл на нет.

– Разве у члена высшего совета есть иммунитет от дуэлей? – спросил Маевский.

– Петрович, ты серьёзно? – голос генерала прозвучал гораздо суше и выше обычного: так бывает, когда в горле резко пересыхает.

Генерал с наигранной непринуждённостью откинулся в кресле. Ладошки генерала одёргивают коричневый комбинезон, чуть не лопающийся на пузе, а локти, растопыренные углами, пытаются изобразить значительность. Сергей Муравьёв относился к тому редкому, можно даже сказать наиредчайшему, типу простовчан, внешность которых полностью соответствует нутру. Он был утрированной карикатурой на самого себя, то есть это была жирная и облезлая свинья, вызывавшая отвращение даже у сервисных механизмов. Начинка генерала напоминала содержимое мусорной урны: грязи, самой разнообразной, там было немало. Лысина генерала лоснилась так ярко, что хотелось подойти и посыпать её пеплом, чтобы погасить жирный блеск. Редкие волосики, торчавшие из макушки, одним только видом провоцировали тошноту. Обвислые щёчки, покрытые рубцами от подростковых угрей, сжимали вонючий рот, вооружённый рыжей щетиной.

Судье не хотелось быть излишне жестоким в присутствии стажёра. Он не питал ложных иллюзий насчёт того, что может быть авторитетным образцом для подражания; Маевский не считал себя учителем, а стажёра своим учеником. Даже наоборот: судья очень бы расстроился, если бы однажды стажёр превратился в подобие Маевского. И всё же при Лапине он не хотел обнажать тёмные стороны. Однако сейчас судья чувствовал, что присутствие стажёра может его не удержать. Маевский поймал себя на том, что хочет разбить коньячную бутылку об уродливую голову, но не так, чтобы это выглядело как взрыв гнева, он бы вколачивал стекло медленно, расчётливо, без суеты, – чтобы не осталось ни малейших сомнений в том, что останки генерала оживлению не подлежат.

У Муравьёва свидетелей не было, ведь он не был судьёй, но интуиция была развита чрезвычайно, поэтому он безошибочно считал намерения Маевского. Генерал сделал плаксивое лицо, выбрав защитную тактику «убогих не трогают».

– Петя, ну ты чего? Мы же старые товарищи. Не стреляй в меня и не калечь.

– Помойный труп тебе товарищ, – сказал судья, – и запомни раз и навсегда: ты мне не ровня. Я честный служивый, а ты паразит. Даже если когда-нибудь ты возглавишь высший совет, я всё равно буду тебя презирать.

– Вот за что я тебя уважаю, Пётр Петрович, так это за твою привычку размазывать правду-матку по лицам окружающих.

Чтобы успокоиться, Маевский выпил две рюмки и закурил.

– Нет у меня никакой правды, что я буду по тебе размазывать? Да и что такое правда? Кто определяет достоверность? Свидетели? – он горько усмехнулся. – И почему мы так безоглядно верим свидетелям? С какой стати? Ведь даже этот древний файл может оказаться враньём. Не исключаю, что Мастер сам сочинил всю эту галиматью про исходников, планетариев и дикарей. Сочинил и нам подсунул. А что, если все простовские летописи – одна сплошная мистификация от «а» до «я»?

– Маловероятно, но вероятно, – генерал нахмурился и тоже закурил.

– Послушайте, я уже совсем запутался, а сам-то Мастер – он кто? – спросил стажёр. – Один из наших пращуров? Чистопородный исходник? Он с того самого Городца прилетел, с нашей прародины?

– Да какая тебе разница, кто он и откуда? – говорил Маевский. – Что тебе с того? Инопланетный моральный урод – вот он кто. Играет с нами не на равных – ни чести, ни достоинства. А, может, он и не урод вовсе, а просто дурачок – умственно отсталый в медицинском смысле. Какой дуэльный интерес убивать тех, кто не может дать сдачи? Это всё равно что залезть в песочницу и глумиться над детьми. Его технологии недосягаемы. Одна трансцендентная неуязвимость чего стоит. Вполне допускаю, что он ко всему прочему ещё и категорически бессмертен. Или способен моментально телепортироваться в любую точку не только нашего города, но и галактики. Или может одновременно присутствовать в разных местах. И таких «или» – миллион, тут уж насколько фантазии хватит.

– И как нам арестовать такое чудо? – спросил стажёр.

– Никак. Это невозможно, – сказал генерал. – Ни арестовать, ни ликвидировать... Мастер нам не по зубам.

– Ну разве что он сам, смеха ради, явится к нам с повинной, – сказал судья. – Мы засунем его в пожизненную одиночку. А дальше что? Он оттуда выйдет в любой момент и продолжит убивать… Может, прямо сейчас Мастер здесь находится, подслушивает нас.

Судья обвел взглядом своды потайного бункера и громко спросил:

– Ау, придурок, ты здесь?

Никакого ответа, кроме эха, из прокуренного пространства не последовало.

– Ублюдок чистопородный, ты здесь? – снова спросил судья.

Тёмный воздух опять не даёт ответа.

Маевский продолжил:

– Мы должны принудить Мастера выйти на контакт с городскими властями. Это наша первоочередная задача. Пока мы не будем знать, чего он хочет от простовчан, будем только зря тратить время.

Генерал Муравьёв ухмыльнулся:

– Ой, Петь, да ты и правда гений. Вот без тебя мы бы никак не догадались. Да мы уже почти месяц как пытаемся выйти на диалог с ним. А он в упор нас не видит, игнорирует.

– Если он так старательно нас не замечает, значит мы ему очень интересны. Ты бы знал это, если бы ухаживал за девушками, а не сослуживцами.

– А какая разница? Ведь Мастер ведёт себя, как красна девица, – возразил генерал, – кокетничает да набивает себе цену. Зачем он ломается? К чему вся эта таинственность? Нормальный мужик давно бы сказал, что ему нужно – и сказал бы прямо, без танцев с бубнами.

Судья посмотрел на генерала как на слабоумного.

– Сережа, ты семнадцатый файл ушами слушал или другими частями тела?

– Ушами, Петя, ушами.

– Сомневаюсь. Тебе же городецким языком объяснили, что чистопородные исходники, засидевшиеся на этом свете, мучаются смертельной скукой. Мастеру скучно. Не будет он ничего упрощать и прямо тебе ничего не скажет. Он хочет, чтобы над его головоломками реально ломались головы. Вся эта игра с убийствами пассажиров в метро – нездоровый спектакль-загадка, вычурная притча, пропитанная публично-показательным эксгибиционизмом. Мастер красуется перед нами, а потом прячется в загадочных декорациях, – Маевский повернулся к Лапину. – Здесь, Саша, ты был прав. Мастер – артист и художник, но только создаёт не красоту, а уродство. А раз он артист, то я заставлю его выйти на контакт.

– Это каким же образом? – спросил генерал.

– Артисты ненавидят критиков, вот я его и покритикую. Выступлю в общественных застенках. Пара точечных личных выпадов в адрес Мастера, пара замечаний о его смертельном «искусстве» – и он будет носиться за мной как угорелый. Ещё можно объявить его бездарным. Артисты такое не прощают.

– Петь, тут уже дело серьёзное, окончательной смертью попахивает, – сказал генерал, – тебе совсем жить надоело?

– Не то чтобы совсем надоело, но к грядущему финалу отношусь спокойно. Я давным-давно спёкся и сто раз перегорел. Ты бы понимал, о чём я говорю, будь у тебя свидетели в голове. Каждую неделю подумываю пустить пулю в лоб, особенно по пятницам. А тебя, Серж, разве не посещают мысли о самоубийстве?

– Конечно, посещают. Мне и без свидетелей тошно, своего дерьма хватает, – ответил генерал. – Но ведь это самое простое – сдаться да и вышибить себе мозги. Наш долг – защищать город, невзирая на хандру и цингу души.

Маевский встрепенулся:

– Цинга души? Чёрт возьми, хорошо сказано, не ожидал от тебя. Ты позволишь, я запишу?

Генерал промолчал, и Маевский призвал крапчатый файлик, в котором хранились его поэтические заготовки. Цинга души отправилась в загон к ангелам и прочим бесплотными свидетелям порока. Настроение Маевского заметно улучшилось, – он всегда воодушевлялся после поимки интересных слов. Судья попытался даже насвистеть что-то мажорное, но промахивался – ноты летели мимо мелодии.

«И всё же он странненький», – подумал стажёр Лапин.

«Типичный шизоид», – подумал генерал Муравьёв.

Стажёр Лапин виновато улыбнулся:

– А у меня хандры нет. Я бодр, энергичен и полон самых радужных планов.

Судья и генерал рассмеялись.

– Ты просто недавно служишь, – пояснил генерал. – И пока кайфуешь от властных полномочий. Это что-то вроде медового месяца. Не переживай, скоро пройдет.

– Как скоро? – спросил стажёр.

– Да уже через пару лет станешь унылым говном. Каждый, кто служит Простову, рано или поздно обнаруживает, что ему очень хочется лишь одного – сдохнуть, – генерал по-свойски подмигнул стажёру. – Но это потом, это не скоро, а сейчас радуйся жизни и лови момент.

– Ладно, многоуважаемые, – сказал судья и хлопнул в ладони. – Предлагаю завершать наш симпозиум. Поеду домой – буду думать над оскорбительной речью для Мастера. С вами я вдохновения не поймаю.

– А я в баню схожу, – сказал генерал. – Кости погрею, пивка тяпну.

– И у меня дела. Какой-то хмырь на дуэль вызвал. А я всего-то на ногу ему наступил в метро – совершенно случайно! – и я даже извинился, а он всё равно вызвал.

– Береги голову, – сказал судья стажёру. – Каску дуэльную не забудь.

Если бы они задержались в бункере хотя бы на несколько минут, то наверняка бы заметили надпись из кривых печатных букв, выведенных чьим-то пальцем на огромном пыльном зеркале, расположенном у стены. Надпись гласила: «Я здесь!»

Но выжить надписи было не суждено, поскольку в помещение вошли уборочные механизмы, вооружённые влажными тряпками. Раз в месяц бункер вычищался от прослушек, подглядок и прочих тайных паразитов.