Литература

Всю ночь звенели на базарной площади топоры. Подрядчик торопил мастеров – готовили на завтра эшафот. Доски подгоняли так, чтобы не было зазоров, тесали гладко, не Дай Бог, заноза попадется.

Костры и факелы не могли отогнать ночь, и та жадно прятала под своим плащом всякую щепь. Сонный подрядчик бродил внизу, под деревянной платформой, не желая подниматься наверх, что почитал дурной приметой. В уме он прикидывал - сколько заплатит за лес, плотникам за работу, и сколько останется ему за срочный заказ. Деньги ожидались хорошие, поэтому он не уходил домой, оглядывал, прикрывая рукой зевающий рот, - кто и сколько гвоздей в карман положил, кто попортил. Завтра при расчете вспомнится…

Ближе к утру, когда начало светать, на площадь начал подтягиваться праздный народ. Люди собирались кучками, живо обсуждая объявленную намедни казнь, ели купленные у шустрых мальчишек-разносчиков пирожки. Затесались в толпу бурсаки, возвращавшиеся из кабака сразу стало шумно: кто-то встретил недавнего обидчика. Замахали кулаками, потекла кровь из разбитого носа. Зеваки смотрели на драку равнодушно, ждали главного.

- Православные! Ведут! - закричала молодая бабенка, в подол которой вцепился пацаненок. – Глядите, вот они, преступники! Ишь, зенки вылупили, крестятся!

А кто-то попроворнее, сунулся вперед, внутрь кольца стражников-конвоиров. И пока те разворачивались, чтобы шугнуть наглеца, он уже сорвал с груди обреченного серебряный крест и одним прыжком скрылся в толпе.

Ничего не понимающих, с ужасом глядевших на толпу, на эшафот смертников поставили на колени. Подошел старый поп и, постоянно осеняя себя крестным знамением, начал исповедовать их. Откуда на помосте появился палач? Как нечистая сила, возник он вместе с двумя помощниками, воткнул свой топор в плаху. От испуга дернулся крест в руке попа, протянутый для целования смертнику, и потекла из разбитой литой медью губы кровь.

- Начинайте, - наконец махнул платочком судейский чиновник и тут же поспешил прочь от зрелища крови и смерти. Не по нутру ему…

И началось, закрутилась кровавая карусель!

- Эх! – выдохнул народ, запрудивший площадь тысячами голов. А бабы тонко запищали, когда палач, взмахнув топором, высоко поднял отрубленную голову за испачканную кровью волосню.

- Ой! – отшатнулись передние, когда палач, вдруг ощерив мелкие белые зубы, почти без замаха запустил ею в середину толпы.

- Нечисть-то кака! – всхлипнула маленькая девочка в нарядном сарафане, чистым пальчиком указывая на кровавый ком, в котором с трудом можно было признать человеческую плоть.

- Тьфу, да не гляди ты на нее! – Рядом стоявший мужик сильным движением развернул девчушку к себе, а сам не отрываясь глядел, как натекает из под головы темная лужа.

Народ, которого так весело почтил палач, еще ближе придвинулся к помосту, чтобы видеть все подробности смертного действа. А подручные палача тащили к плахе второго мужика.

- Рви его! – прикрикнул палач, удобнее перехватывая топорище. – Сейчас и этого попластаем!

Народ затаив дыхание, следил как сорвали с несчастного кафтан, отбросив ненужную тряпку в сторону, как рванули исподнюю рубаху – от шеи до низу. Мужик, мотая сивой бородой, пытался было вырваться из цепких рук помощников.

- А ну не задерживай!

Тут же парни, схватив мужика за руки и ноги, размахнулись, грянули несчастного грудью о колоду. И пока тянулись страшные мгновения между замахом топора и сочным хрустом человеческой плоти, один из них успел поддернуть бородатого за ноги, чтобы его шея легла по точнее, но не удержался и вместе с сапогом жертвы отлетел назад. По толпе побежали смешки, но тут же прекратились.

Палач, весело щеря зубы, подхватил покатившуюся было прочь голову, задрал ее, но теперь кинул вниз, под помост, где уже лежали нелепые безголовые человеческие тела.

- Эх, потеха! – Вдруг заорал в толпе мужичок рыжий, с нехорошим прищуром левого глаза. – Божья радость!

Мужичок ударился в пляс, лихо выбивая искры подковами сапог, изо всех сил хлеща себя ладонями, дернулся всем телом в сторону и пошел выплясывать, освобождая для себя круг. Толпа боязливо отшагнула… «Рыжий да с прищуром…», - зашептали. Загудел, заволновался народ, и вдруг – «Колдун! Колдун!» – понеслось от человека к человеку. Кинулись на безумного танцора мужики и бабы, подхватили его под локти, выбросили на эшафот, под ноги палачу. Кто-то крикнул, обращаясь к палачу:

- И этого окрести!

Махнул палач подмастерьям. Схватили мужичка, поставили на ноги. Тот не противился, только вскидывал кудлатую голову к солнцу. Снова хряпнул топор. Сбросили вниз красно-рыжее. Палач не спеша подошел к краю эшафота, трижды перекрестился, кланяясь глядящему на него народу.

Выборные, опасливо переступая через натекшую вокруг колоды кровь, поднесли угощение.

- Спасибо, батюшка, за праздник. Спасибо, уважил, народ порадовал.!

Палач степенно выпил, отломил от хлеба небольшой кусок. После скинул рубаху, обнажил жилистое, загорелое тело, опрокинул поданное помощниками ведро воды на себя, огладил грудь руками, стирая с нее чистые капли. Одел чистую рубаху, с удовольствием развел плечи.

А после спустился с помоста и двинулся к близкой отсюда церкви, шел, глядя поверх людских колов на золото близких куполов.

… А вечером в трактире вспоминали:

- Палач-то веселый был!

Пили за упокой казненных и за здоровье палача. А поздним вечером бурсаки страшно и жестоко подрались между собой и кого-то в горячке смертельно ударили ножом.