Литература

***

В среду вечером Евгений торопился с работы домой. Нет, у него не было этого чувства, которое часто бывает у людей, женатых на своей работе и мечтающих поскорее оказаться дома, со своей семьей, обнять любимую жену, расцеловать детей, почувствовать, так сказать, теплоту очага. Евгений торопился домой просто потому, что больше ему некуда было торопиться. Дороги были покрыты толстым слоем льда, ботинки скользили, и он, как утка, переминался с ноги на ногу, желая поскорее дойти до входа в метро. Не было еще ни одной зимы, когда бы он, как мешок с картошкой не рухнул бы на лед.

В этот вечер ему повезло, и он доковылял до входа в метро без происшествий, по пути купив пачку дешевых сигарет и пирожок с мясом. Там он влился в поток людей, серой массой тянущийся до эскалатора. Становясь частью этой массы, он всегда испытывала отвращение. Тела в пальто, шубах, куртках, плотно прилегающие к нему, несущие и направляющие его худое тело, затхлость воздуха, ощущение дыхания в затылок - все это приводило его в бешенство, и он беспомощно сжимал кулаки, и скрежетал зубами. Но вот, с потоком он вливался на эскалатор и становился где-нибудь, обычно слева. Евгений смотрел на соседний эскалатор, направляющийся вверх, в надежде заприметить симпатичное женское личико. Заметив оное, он впивался в него своими маленькими глазками. Девушка, обычно, сразу же отводила взгляд, и он понимал, что видит ее последний в своей жизни, раз. Она поехала вверх, а он направляется вниз. Он провожал ее взглядом, а потом забывал о ней.

В тот вечер Евгению с легкостью удалось втиснуться в последний вагон пришедшего поезда и пробраться подальше, в глубь, дабы не быть вытесненным выходящей на следующей остановке, лавиной. В вагоне было душно, у Евгения звенело в ушах, и гудели ноги. Он прислонился к противоположной двери всем телом, и устало рассматривал пассажиров, жуя, потерявшую уже свой вкус, когда-то мятную жвачку, отдающую теперь горечью; но выплевывать ее Евгений пока не собирался, смешно и безобразно двигая челюстями. Он бесцеремонно рассматривал людей, сидящих на лавках, держащихся за высокие металлические перекладины, как будто подвешенных на них, опирающихся телами на стены, и стоящих в углах. Евгений смотрел на их обувь - грязную, мокрую, с солевыми разводами. Он смотрел на их лица. Они были разные, но их объединяло одно – какая-то общая грусть, кое-где даже отчаяние. «Интересно, о чем они думают?», - размышлял Евгений. Действительно, о чем думает человек, находящийся один на один со своим сознанием, летящий на огромной скорости по темному тоннелю метро, ждущий своей второй, третьей, шестой или десятой остановки? Вдруг, неожиданно, на Евгения нахлынула волна его собственной грязи, скрывающаяся и обычно спящая где-то глубоко в его сознании. Он ненавидел, когда это происходило. Этой грязью было событие, происшедшее с ним в начале зимы уходящего уже года. То, что он сделал, не поддавалось никаким объяснениям, и ему было мерзко и противно каждый раз, когда эти воспоминания обрушивались на него всем своим невыносимым грузом, и ему хотелось широко раскрыть глаза, заорать, ударить себя, проснуться, но он не мог. Реальность еще не утвердилась в его сознании, но и представить, что это был сон, тоже было не возможно. Ему было страшно. Он хотел стереть эту грязь из своего сознания, но не мог.

Евгений пытался отогнать эти мысли, и всматривался в лица пассажиров. Глубоко, в сознании каждого из них находилась тайна, о существовании которой не догадывался никто. Эта тайна была стыдом каждого из них, страшной грязью, которую нельзя было смыть, и о существовании которой нельзя было забыть. Никогда.