Литература

 Сквозь идеально чистое и прозрачное стекло я вижу две сальные хари. Одна - запечатанная в тугой форменный воротник, украшенный петлицами, принадлежит начальнику полиции северного округа. Другая - представителю служб безопасности, прибывшему ради меня из столицы. Этот, одетый в штатское, стройный мужик не разглядывает меня. Он не отрываясь смотрит мне в глаза. Начальник полиции Крейцель вслух перебирает различные способы моей казни. Стекло звуконепроницаемо, но я слышу все, что произносят пухлые, измазанные жиром губы Крейцеля. Я улыбаюсь, и беднягу полицейского это бесит. Он понимает, что я его слышу сквозь звукоизоляцию, и это не укладывается в его башке. Крейцель боится таких как я. Однако, его кровожадные фантазии утомили высокого гостя из Москвы. Тот разом оборвал словесный понос, сказав, что меня необходимо переправлять в столицу. Крейцель побледнел. Крейцель не дурак. Крейцель понял, что это означает. Он побежал догонять вышедшего ФСБ-шника. Я слышу его голос в коридоре, покрашенном светло-жёлтой краской, по которому эти идиоты пытались меня вести с завязанными глазами. Крейцель вопит о том, что я обязательно сбегу, что меня может сдержать только его стеклянный куб, что мне даже еду не дают из-за боязни разгерметизировать мою камеру. Затем возникла пауза, после которой я услышал звонкий голос:

 - Вот что, Фёдор Ильич! Я хочу побеседовать с заключённым, а после - будем переправлять в Москву!

 Если б Крейцель знал, что я в своей стекляшке слышу его голос даже из коридора, он бы наверно повесился на собственных носках.

* * *

 Меня вели в обычную комнату для свиданий. Я шёл как обыкновенный заключенный - без наручников. Комендант прекрасно знал, что они бесполезны, поэтому не стал позориться. Даже конвойный не слишком обращал на меня внимание, хотя наверняка слышал, кто я такой.

 Комната свиданий была пуста. Я прошёл и сел, не дожидаясь разрешения. Через пару минут вошёл гость из Москвы. Не здороваясь, он представился:

 - Климанов Евгений Александрович.

 - Гагарин Станислав Сергеевич, - в свою очередь назвался я. Климанов кивнул, давая понять, что знает мои паспортные данные.. - Вот что, Стас. Как ты понимаешь, меня интересует, с какой целью ты заслан, зачем позволил себя арестовать. Если ты не захочешь ответить на этот вопрос, мы прекратим нашу беседу и продолжим её в Москве, в специальном учреждении.

 - Если довезёте... - ухмыльнулся я. Климанов вперил в меня свой острый как жало взгляд, но промолчал.

 Мы молчали минут десять. Я раздумывал, Климанов ждал...

* * *

 Не помню в каком возрасте во мне стали проявляться черты трудного ребенка. В четыре года, уставшие от меня, родители отправили меня в деревню. Мне не объяснили причин, по которым меня отвезли к бабушке и дедушке. Сам я этих причин не понимал, поэтому продолжал вести себя так же, как и раньше.

 Бабушка рассказывала мне сказки на ночь, всё больше про народных героев: Ермака, Разина, Пугачёва. Днём я игрался, воображая себя одним из героев бабушкиных сказок. Затем я стал представлять себя отважным путешественником и уходил на несколько дней в тайгу, питаясь сырыми грибами. За это мне здорово влетало, поскольку искали меня всей деревней (как правило - не находили).

 Потом, помню, я мечтал стать зенитчиком. Во времена моего детства по телевидению часто показывали военную кинохронику. Очень мне нравилась картинка тёмного морозного неба, разрываемого в клочья длинными яркими лучами. Словно многорукий Полифем шарит во тьме, пытается нащупать врага. А после - стайки лёгких, как мотыльки, трассеров, улетающих в бездну... Всё это меня завораживало. Помню, я тогда тренировался в деревенском туалете, сбивая струёй жирных мух, в большом количестве кружащих над клозетной ямой. Больших успехов достиг, между прочим! Потом мне наскучило и это, однако, опыт остался...

 В двенадцать лет меня чуть было не поставили на учёт в детскую комнату милиции. Я тогда бил стёкла в школьной раздевалке. Не из простого хулиганства. Просто мне нравилось переживать чувство опасности и наслаждаться своей маленькой победой, обусловленной безнаказанностью. Не знаю, как меня вычислили, но в отделении милиции оказался именно я. Участковый долго заставлял меня сознаться, я молчал. Тогда меня посадили в клетку и сказали, что оставят ночевать в отделении.

 К тому моменту, когда на улице стемнело, менты были вусмерть пьяны. Я беспрепятственно вышел из клетки, выбрался на волю, пошёл к школе и перебил оставшиеся стёкла. Затем я так же спокойно вернулся в отделение, залез в клетку и уснул. Утром передо мной извинились и отпустили домой. Стёкла в школьной раздевалке были выбиты, а меня заслоняло от правосудия железнейшее алиби.

 В четырнадцать лет я начал экспериментировать над своим телом. Ежедневными упражнениями, растяжками, позами я неимоверно издевался над собственной плотью. Кроме физической боли упражнения приносили неудобства психологического плана, так как требовалась большая концентрация внимания. В результате я превратился в человека, который контролирует себя постоянно. Ни одного движения я не делал неосознанно. Самый тяжёлый момент наступает, когда осознаёшь это. Но я справился.

 У меня не было никаких методик обучения. Да я, собственно, даже и не знал, чему я учусь. Просто в голове возникала очередная безумная мысль, и я окунался в соревнование с самим собой. Я знал, что делаю правильно, что мне это пригодится.

 Я вступал в тот возраст, когда мальчики перестают дёргать девочек за косички и норовят дёрнуть их за что-нибудь посущественнее. А самые развитые мои сверстники вовсю гордились геройски заработанной в подъезде гонореей. В то время я впервые назвал себя воином. Назвал в следующем контексте: Я тогда решил, что воин не должен касаться женщины, женщина забирает большую часть силы, энергии. Однако, силы природы оказались сильнее ни чем не подтверждённого домысла. И я решил сначала попробовать, а после делать выводы.

 Опыт оказался довольно неудачным. Ассистентка залетела. Пятнадцатилетняя девчушка, от страха она собиралась покончить с собой. Но я твердо взял её за руку, и мы навсегда исчезли из жизни наших родных и знакомых. Я привёз её в другой город, за полторы тысячи километров от нашей родины. У меня в том городе жила троюродная бабка, про которую все давным-давно забыли. Мы поселились в её доме.

 Незрелый организм моего подобия жены вскоре разродился полудохлым, недоношенным тельцем женского рода. Новоявленная мамаша умудрилась вскормить её своей не вполне сформировавшейся грудью и детским пособием, выданным государством. Я в этом процессе не участвовал, нигде не работал и продолжал свои дикие упражнения.

 Я занимался неподвижным сидением в одной позе и уменьшением веса тела по команде головного мозга. Чрезвычайно сложная, требующая большой концентрации, процедура. Это упражнение плохо давалось мне.

 Я неподвижно сидел, скрестив ноги, уже двадцать часов, когда в очередной раз заорала дочь. Мать её попыталась успокоить, однако ей это не удалось, и она начала психовать и орать на ребёнка. Превозмогая боль в суставах, я встал и задушил её. Потом я вышел на улицу и направился в сторону городского парка. Под сенью огромной берёзы я просидел неподвижно четверо суток. Мне никто не мешал, опыт удался.

 Вернувшись домой, я увидел, что ребёнок тоже мёртв. Мне больше нечего было там делать. Я ушёл и никогда не вспоминал об оставшихся намоём пути трупах.

 Я шлялся по всей стране, не страдая ни от голода, ни от каких-либо других неудобств. Я уже не искал себе темы для упражнений. Вся моя жизнь превратилась в практическую отработку, в реальный экзамен на выживание. И я сдавал этот экзамен удачно и не напрягаясь. Так я промотался четыре года, пока Он не пришёл ко мне...

* * *

 Это была не религиозная секта и не тайное общество. Скорее это походило на содружество близких по духу, знаниям и опыту, независимых друг от друга людей...

 Он тогда просто пришёл ко мне. Просто пришёл, сел рядом и спросил:

 - Ну что, поставим мир на уши?

 - Поставим, - так же просто ответил я, хотя практически никогда в жизни не позволял себе задушевных бесед с незнакомыми людьми. В его голосе, интонациях, я услышал нечто, что сразу меня убедило - я ждал именно этого. Я сразу почувствовал то, чего никогда не знал - гармонию, захлебнулся, заигрался ей и неожиданно для самого себя спросил:

 - Как будем действовать? Он только улыбнулся и ответил:

 - Время пришло. Присоединяйся! Затем, в течении года, ко мне запросто подходили абсолютно незнакомые мне люди, здоровались, называя меня по имени, представлялись сами. Но того, первого, который позвал меня, я больше не видел. Лишь много после я узнал, что это был главный - Нойон, дух и бог всех раздолбаев, колышущих мир. Говорят, его можно видеть только два раза в земной жизни: первый раз - когда он приводит тебя в мир новым бойцом, второй когда забирает тебя с поля боя...

 Несмотря на то, что нами очень плотно занимались ФСБ и МВД, мы продолжали свою деятельность на территории страны и за её пределами. Усилия всех спецслужб на свете были тщетны. Нас невозможно было уничтожить даже не столько из-за индивидуальных способностей, сколько из-за того, что организация как таковая не существовала. Не было ни устава, ни офисов, ни телефонов, ни имён, ни адресов. Были наши действия, результаты наших действий - мировые и внутренние скандалы, и ничего больше. Кому-то одному приходила в голову мысль, остальные подключались. Ну например, однажды одному из нас, не помню точно кому, пришла в голову грандиозная патриотическая мысль - опустить в глазах мирового сообщества зарвавшегося американского президента. В результате мир познакомился с Моникой Левински. Почти никто не знает, что у этой донельзя скромной полячки шестеро детей, которых очень трудно прокормить на хвалёную американскую зарплату. Никто не знает, что мистер Клинтон никогда в жизни не видел Моники (он так и не вспомнил ее лицо в наборе девушек из "овального" кабинета, хранящихся в памяти.

 Никто никогда не узнает, как из "Bank of New-York" исчезли 25млн. долларов, и как они появились на швейцарском счету Моники Левински. И уж конечно никто не знает, как никому не известные ребята из России смогли заляпать платье Моники спермой президента...

 По сути своей, мы являлись раздражителями общества, неким жизнепродолжающим вирусом в благополучно загнивающем организме. Всё это делалось нами не просто ради энергичной жизнедеятельности. Мы, как заправские лоцманы, заставляли мир лавировать, уводили его от неуклонно подстерегающей энтропии. С течением времени всё меньше и меньше новичков слышали "зов", нас - раздражителей, становилось всё меньше и меньше. Отчасти поэтому государственные спецслужбы лелеяли надежду избавить любящее здоровый сон общество от такой занозы. Правда пока безуспешно.

 Не все из нас выдерживали подобный сумасшедший образ жизни. Иные уезжали в глухие лесные деревни и пытались кануть в туман неизвестности. Не знаю, кому и насколько это удалось. Когда я попробовал успокоиться, ничего хорошего из этого не вышло.

 Не помню, откуда вытек слух, будто мы на самом деле являемся тайной государственной организацией, финансируемой правительством. Может быть эта чепуха, а может не замечаемая доселе и вдруг выплеснувшаяся усталость способствовали моему решению прекратить своё участие в делах так называемой "организации". При проведении одной из наших операций я сделал так, что меня арестовали.

* * *

 Климанов всё так же молчал. Я откинулся на спинку стула:

 - Вам так хотелось взять кого-нибудь из наших, вот я и решил посмотреть, что из этого выйдет ГэБэшник хлопнул ладонями по коленям:

. - Та-ак! Вижу, разговора у нас не выйдет. Ну что ж! Поговорим в другом месте.

 Вечером того же дня возле моей стеклянной тюрьмы долго ошивался Крейцель. Я наблюдал за ним из-под полуприкрытых век и ждал, когда его прорвёт. Наконец сие произошло:

 - Завтра переправляем тебя в Москву. Только хрен ты у меня сбежишь, с-сука! Я к твоим яйцам бомбу радиоуправляемую прикручу! Я понял, что Крейцель не трезв. Смотреть на его красную от искреннего усердия рожу у меня не было ни малейшего желания, и я отвернулся. Неожиданно Крейцель заговорил спокойно и даже как-то ласково:

 - Ну какого чёрта ты выёбываешься? Расскажи ты им про свою сраную секту. Потом всю жизнь будешь пенсию государственную получать! А то ведь отвезут к себе в казематы, подохнешь. Они ж на твоей жопе ананасы выращивать будут, пока ты им не расскажешь...Я медленно поднялся с пола, подошёл к стене клетки, прильнул к стеклу лицом, вытаращил глаза и со всей дури заорал. Крейцель позеленел, попятился к дверям приговаривая: "Псих, вот, мать твою, псих..."

* * *

 Мы ехали уже два с половиной часа. Оставалось ещё четыре. Везли меня не в "уазике", как обычных спецзаключённых, а в бронированной будке-летучке (чтобы максимально увеличить расстояние между мной и четырьмя охранниками). За всё время поездки конвоирам не разрешалось отводить от меня ни взглядов, ни АКМ-ов. Видимо задание для них было непривычным, потому что за два с лишним часа они заметно подустали.

 Я один за другим просчитывал варианты побега. Если бы мне надо было сбежать, я бы уже сделал это семнадцать раз. Но бежать я не собирался...

 Несколько раз мы останавливались, и я слышал, как Климанов звонит начальству по какому-то super-телефону. Из разговора я понял, что ему поручено было выяснить причину моей сдачи не выезжая в центр. Пару раз Климанов спрашивал, что ему со мной делать, после чего разговор прекращался.

 Мы проехали ещё часа полтора. Затем неожиданно свернули и поехали по какой-то разбитой дороге. Машину трясло, автоматчики синхронно покачивались из стороны в сторону у меня перед глазами. Ещё через полчаса мы остановились. Дверь будки с грохотом открылась, и Климанов сделал мне знак выходить. Охранники тоже дёрнулись было, но властный голос представителя госбезопасности заставил их занемевшие жопы снова опуститься на лавку.

 Я вылез из будки и огляделся. Оказывается мы приехали на какой-то сельский аэродром.

 - Руки за спину! - гаркнул Климанов. Я проигнорировал.

 - Ладно, чёрт с тобой! К вертолёту бегом марш! Мы с ним побежали к военному вертолёту "Ми-24". Лётчик видимо ждал именно нас.

* * *

 - Мне приказано выкинуть тебя в тайге, подальше от людей, сквозь гул моторов кричал Климанов.

 - Как это выкинуть? - не понял я.

 - А вот так! С каким бы заданием ты не был заслан, ничего у тебя не выйдет. У нас тоже не дураки сидят! Была бы моя воля, я б тебя вообще расстрелял, и делу конец!

 - Да я ж специально сдался, решил завязать!

 - Не пизди! - отрезал Климанов и отвернулся от меня.

 - Да правда же!

 - Пошёл ты... Нинзя!

 Вертолёт спустился и завис на высоте трёх метров над землёй.

 - Прыгай! - приказал Климанов. Я упорно продолжал сидеть. Тогда он вытащил из-под куртки табельный пистолет и заорал:

 - Прыгай, твою мать! Я спрыгнул на мягкую торфяную почву. Вертолёт сделал круг над поляной и стремительно скрылся за верхушками сосен.

 Лежать, раскинув руки, на тёплой земле было в кайф. Я провалялся так почти час. Что ж, видит Бог, я хотел стать "нормальным" человеком, таким, как все. Но "все" этого не захотели. Бог с ними, им же хуже!

 Я встал, отряхнул одежду и пошёл по известным мне правилам ориентирования.

* * *

 Добирался я только мне ведомыми путями и способами. Путь до Москвы занял у меня неделю. Ещё день был потрачен на поиски места жительства Климанова. Четырёхкомнатная квартира была хорошо обставлена. Я набрал в холодильнике всевозможной жратвы и устроился в мягком глубоком кресле. Точного плана действий у меня не было. И вообще, я добрался до Москвы повинуясь интуитивному зову, не представляя для чего.

 За окнами темнело. Вдруг раздался скрип ключа в замке входной двери, и послышалось размеренное сопение раздевающегося человека. Я наблюдал, как Климанов надевает домашний халат, как маска облеченного властью и ответственностью человека уступает место простому, домашнему выражению лица. Он меня не видел, свет в прихожей не давал ему разглядеть мой окутанный мглой силуэт. Вот он зашёл в комнату, включил свет...

 Я никогда бы не подумал, что человек со страху может скорчить такую гримасу. Климанов дёрнулся, весь как-то сжался и начал судорожно оглядываться. Я продолжал неподвижно сидеть в кресле, вперив в него свой пустой взгляд. Наконец он совладал с собой:

 - Ты что, блядь, совсем охуел?! Демонстрируешь мне своё могущество, да? Да я тебя... А ну убирайся отсюда на хуй! Быстро, я сказал! Ишь, шуточки он шутит, попугать решил. Вон отсюда, говнюк! Я поднялся с кресла, вышел из комнаты и пошёл по прихожей к двери. Возле стоящего у стены Климанова я остановился:

 - До свидания!

Климанов схватил меня за рукав и подтолкнул к двери:

 - Давай, давай. И чтоб я тебя больше никогда не видел, сделай одолжение! Он лихорадочно начал открывать замки. Я подошёл к нему вплотную и ткнул согнутым пальцем в нервную точку за ухом. Климанов брякнулся на пол, как мешок с песком. Я перешагнул через него и пошёл прочь. Больше он меня никогда не увидит...

 Я шёл по ночной улице и думал о себе. Победил я, или нет? Если да, то кто тогда проиграл? Я как волк, пришедший жить в собачью свору и мечтающий стать травоядным. Но вот проходит время, и инстинкты дают о себе знать. Если ты пытаешься бороться, они начинают жить своей, отдельной от тебя жизнью.

 Я вдруг понял, что всё прошедшее: "игрушечная секта", "кошки-мышки" со спецслужбами - всё это было той же самой тренировкой, подготовкой к чему-то. И только сегодня я сделал свой выбор. В тот момент, когда одним движением руки оборвал жизнь. Я не жалел Климанова, нет. Он, его личность, фамилия для меня были не важны. Важным было то, что теперь я уже не мог играться в игрушки, пусть даже и грандиозные, со сверстниками. Теперь я стал одиночкой, как зверь, которому вымазали кровью морду. Я чувствовал в себе невъебенные потоки энергии.

 Скидывая с вертолёта, Климанов назвал меня ninja. Ну что ж, теперь я и вправду настоящий чёрный дьявол.

 В древней Японии кланы ninja использовались в качестве непобедимых наёмников...

 Этому миру не повезёт, если у ninja появится хозяин. Этому миру вдвойне не повезёт, если этого хозяина не будет...