Её глаз смотрел на меня, я знал, что она слепая, слепая на один глаз. У неё был только один глаз. Всегда хотел узнать, почему один, где другой. Но то ли скромность, то ли моя немота никак не позволяли узнать это. Ну и пусть будет так как есть, в женщине должна быть загадка. Как же загадочно она иногда могла моргнуть. А как она закатывала его, когда кончала. Я знал, что она слепая, но всегда обижался, когда она тянулась поцеловать меня, а попадала губами прямо в нос. Иногда мне было очень неуютно, если она начинала как бы целовать меня в засос, точнее в занос. Я не любил целоваться с ней, когда у меня был насморк, потому что не любил отвратительные звуки чмоканья соплей, которые она высасывала у меня из носа. Я знал, что она слепая, но не мог ей врать. Мне казалось, что она может прожечь меня этим единственным глазом. Она всегда сверлила меня им, хоть иногда и смотрела практически в другую сторону, когда разговаривала со мной. Точнее, разговаривала она сама с собой, я ведь мог только кивать, чего ей увидеть было не дано. Поэтому я часто гримасничал и строил рожи. Не знаю почему, но меня она называла клоуном и кривлякой. Мне казалось, что она это по-доброму говорила, но я всё равно обижался и строил её новую рожу. Я знал, что она слепая. Я рисовал ей картины и дарил их ей. Она радовалась, радовалась как ребёнок и целовала меня, иногда попадая в губы, хлопая своими большими реницами. На своих картинах я по большей части рисовал её. Рисовал её с одним глазом и называл свои картины «Мой любимый циклоп № …». Недавно я подарил её картину с названием «Мой любимый циклоп № 1356». Она их все складывала стопочкой. Когда ей было грустно и одиноко, она сидела и пересматривала их своим единственным слепым глазом. Грустно и одиноко ей было, когда она была одна. Точнее когда думала, что одна. Часто я просто прятался в угол и смотрел, как она печалится, пересматривая портреты. Мне очень нравилось наблюдать за ней, наблюдать за тем, как она плачет, перекладывая мои картины. Один раз я решил подарить ей картину, где нарисовал её с двумя глазами. Но так как я не умел рисовать второй глаз, то его я нарисовал под копирку с первого. Вышло очень даже неплохо, быть может, немного страшно, но мне понравилось. Но когда я подарил ей этот портрет, она посмотрела куда-то мимо меня и сказала, что её это обижает. Я не понял, что же её обидело, но решил, что картину эту надо сжечь. Мне было жалко жечь полотно, которое я рисовал так долго, ровно в два раза дольше, чем остальные, ведь на нём были два глаза. Я так и не сжёг её, я положил её в общую кучу. Но потом я стал замечать, что когда она грустила и перебирала картины, то на неё она задерживала взгляд дольше чем на других, иногда она плакала. Я не знал, почему она плачет, но решил, что плачет она от радости, и так и не сжёг эту картину.
Два дня назад мы расстались. Не знаю почему, но когда я пытался донести до неё стихотворение, которое написал ей о том, как сильно я её люблю, она почему то разревелась, поцеловала меня в нос, собрала картины и ушла. Не знаю почему. Она забрала все картины кроме той одной, где она с двумя глазами. У меня до сих пор перед глазами эта сцена: я пытаюсь промычать немотой ей своё стихотворение, а она смотрит свои слепым глазом куда-то мимо меня и плачет. Я так и не прочитал ей его. Оно называлось «Почему я люблю моего циклопа».
Сейчас мне очень одиноко. Я смотрю на картину, где она с двумя глазами и плачу. Я очень сильно люблю её. |
проголосовавшие
комментарии к тексту:
