Литература

- Я думаю, ты просто осёл, - говорю я ему и махаю перед его прыщавым лицом рукой в перчатке из толстой резины. Перчатка большая и розовая. Такими обычно щеголяют уборщицы, прерогатива которых общественные туалеты. Я хлопаю его по щеке. Неплотно прилегающая к моей коже резина издаёт хлюпающий хрустящий звук. Будто кто то жуёт презерватив с открытым ртом. Моя рука намокла от пота. Я думаю об уборщице. О тупоумной женщине с пассивным лицом и слезящимися от аммиачных паров глазами. О том, как её обтянутая синим халатом задница, мерно колышется над очередным унитазом. О том, как её обтянутые розовой, влажной изнутри и мокрой снаружи, резиной руки проталкивают непослушный, липнущий, несмываемый кусок говна в жерло канализационного хода. О том, думает ли она, кому это принадлежит. Поглядывает ли ненароком: из чего состоит, не торчат ли какие-нибудь орехи, семечки или помидорная кожура, не шевелятся ли белые тельца глистов? О том, каково ей. О том, нюхает ли она свои резиновые пальцы перемазанные в чьём то дерьме…

- Я думаю, ты никчемный слабовольный ублюдок. Говняный обсос, - заявляю я и плюю ему в лицо. Пенистая от долгих разговоров слюна выглядит словно потёк спермы. Будто кто то кончил этому дебилу прямо на щёку. Будто он отсасывал кому то, и был за это вознаграждён смачным плевком живого белка в морду. Я думаю о гомике. О престарелом пидарасе, подходящем со спины и заглядывающем тебе через плечо, когда ты отливаешь под каким-нибудь мостом. О его воняющем смегмой шёпоте. О его обкусанных губах. О его протёртых на коленях штанах с вырезанным правым карманом. Он шепчет, что сделает это так, как не способна ни одна шлюха. – Я сосу как пылесос, - возбуждённо шипит он и уточняет, - как промышленный. На его лице нет синяков и ссадин. Кто захочет марать руки о его пидорную пасть? Синяки и ссадины у него на животе и рёбрах. Там, куда его пинают. Я думаю о том, что он знает – никто не даст ему пососать свой болт. Только несколько соседских алкашей, прикормленных дешёвым пойлом, таясь, заходят иногда в его одинокое жилище и деловито присаживаются на карточки над его лицом, направляя свои болтающиеся грязные концы в его широко распахнутый горячий рот. Стараясь не замечать, как угловато дёргается его правая рука по локоть засунутая в карман брюк.

- Это же просто! – кричу я ему, - Раз плюнуть, мать твою! Просто открой эту сраную дверь! Давай же, щенок! Я рычу на него. Я злюсь. Он молча скалится в ответ. Эта надоевшая рожа… Его надоевшая рожа. Особенно бесит, что я всё равно его люблю. Со всеми его психическими расстройствами, фобиями и навязчивыми идеями. С его постоянными депрессиями, перемежающимися весельем и резкими подъёмами настроения. Со всем этим долбанным неконтролируемым безумием. Я думаю о безумце. О его упёртом в одну точку мутном взгляде, который постоянно подворачивается внутрь себя. О его трясущихся губах, вечно дожевывающих конец какой то, объясняющей все, что с ним происходит, фразы. О нескончаемом заседании верховного совета, происходящем в его голове. О том, как он боится ложиться спать. Как он испуганно замирает, когда он сам, в своём двадцать четвёртом воплощении, воплощении сантехника Ромы, который когда то давно поймал его в подвале и, позабавившись с ним анально, на протяжении двух лет шантажировал его, заставляя почти каждый вечер спускаться в слесарную каморку с закусоном из дома, раздеваться и ждать, что придёт ему в голову, говорит: - Я нашёл тебя, сучёнок… Сам знаешь – подвалы есть везде. Я прямо под тобой, малыш. Спускайся ко мне. Или я расскажу всё твоим родителям. Расскажу им, что ты педик. Что твоя дырка – моя! Я думаю о том, как он хнычет в наполненной шепчущими, бормочущими, храпящими, сопящими телами палате. О том, что он понимает, что все эти поселившиеся в его голове голоса нереальны. Что это он сам. Он сам мучает и пугает себя. И что он не может ничего с этим поделать. И снова вступает в спор со своими я. Я думаю о том, как это жутко.

- Ты говоришь, что это невозможно? – вопрошаю я у него, - Что это долбанная фантастика? Сказки для мелких засранцев? Для маленьких трясущихся мудил, упорно дожидающихся Говнодеда Мороза? Он молча кивает. Я делаю вид, что задумался и киваю вместе с ним. Я беру в свою резиновую ладонь кусок старой майки и макаю его в жидкость для мытья унитазов. А так же: ванн, кафеля, линолеума, и всего того, что испачкано чем-нибудь жирным или липким. Трудновыводимым. Жидкость содержит хлор. Запах хлора наполняет мои ноздри. Такой резкий и мерзкий. От него хочется блевать. Я немного выжимаю тряпку, что б не накапать на пол, поднимаю руку и начинаю тянуться к его лицу. Он морщится от этого хлорного смрада и смотрит прямо мне в глаза. В них печаль одновременно с весельем. Смешение этих эмоций обычно приписывается клоунам. Я думаю о клоуне. Не о таком, вроде Карандаша или Никулина. Не о Маски шоу. А о рядовом обычном клоуне, всю свою жизнь пашущем в захудалом провинциальном цирке. Смешащим маленьких ублюдков. Каждый вечер - лишенные даже зачатков юмора номера. Упал на задницу - взрыв смеха. Встал, с глупой рожей – звенящее детское хихиканье. Снова упал на задницу – несмолкающий гогот. Встал, с глупой рожей – аплодисменты. И так до самой пенсии, изо дня в день. Хотя наверное мало кто из подобных клоунов доживает до пенсии. Очередное похмелье, очередное падение на задницу.., а вот встать с глупой рожей не вышло. Лопнул просто очередной сосуд в очередном мозгу очередного старого спившегося клоуна. Так они и уходят под восторженное ржание толпы детей на свои провонявшие пудрой и помадой небеса. Там накрыт разными пластмассовыми явствами бесконечный стол, там они рассаживаются на свои пищащие свистящие и пердящие стулья, и, по сигналу Чарли Чаплина начинают наперебой рассказывать анекдоты. Восседающий во главе стола Никулин слушает их с презрительной усмешкой. Он, знающий несколько тысяч анекдотов, по праву занимает свой пост. Столько анекдотов не знает никто. Беспокоится только Мастер Никулин о предстоящей в будущем схватке с Трахтенбергом. Но это всё в будущем…

- Значит, нету, говоришь? – смеюсь я в его лицо, - Просто сраный обман? Никакого Зазеркалья? Никаких зазеркальных реальностей? Всё чушь? – я вздыхаю с деланным облегчением, - Ну и отлично. На хрен. Тогда всё в порядке. Я провожу тряпкой по его лицу. Купленное за бесценок у местных наркоманов зеркало в богатой бронзовой оправе постепенно начинает сверкать в моих руках. На нём есть несколько царапин, но это не беда. Под металлической виноградинкой я увидел имя – С. Льятонни. Это очень редкая антикварная вещица. Уйдёт за хорошие бабки… Весело насвистывая я подмигиваю ему. Он подмигивает мне в ответ. На данный момент мне больше никто и не нужен.