Литература

1. Стояла избушка в самой глуши святого леса. Стояла, и смотрела на комаров единственным своим выпуклым взглядом. Стояла, покосившаяся, и ничего не знала.

Прошло девять тысяч лет.

Дверь облегчённо скрипнула и в тревожное утро святого леса вышла Тройка. Утро покосилось на неё вопиющим недоумением. Тройка носила на себе цветастое полотенце и бесформенные оранжевые трусы. Тройка чихнула три раза и стянула со своего лица длинный ряд серой паутины. Тройка плюнула, потом закурила так загадочно, что самые мелкие мошки облетали её стороной. Усмехнулась мудро тремя зубами, усмехнулась и тут же неожиданно захлопнула за собой двери, захлопнула их с каким-то давно забытым чувством, приторно их захлопнула, с пафосом полного понимания, с осознанием трех созвездий (отверстий?), захлопнула так, что пни зашатались, захлопнула эти чёртовы двери почти навсегда.

2. - Вам хорошо известно, как обманчиво внешнее благополучие, поэтому поговорим о том, почему мы здесь. Мы здесь не потому, что свободны. Мы здесь потому, что нас лишили свободы. Глупо не замечать цели нашего существования и подвергать сомнению мотивы поступков. Мы здесь из-за вас. Мы должны выполнить свою миссию. Она должна объединить нас. Должна побудить к действию. Должна вести нас. Должна влечь. Наши поступки должны определяться целью. Целью, связавшей нас. Всех нас привели сюда вы, и мы должны забрать у вас то, что вы забрали у нас. Скоро всё будет кончено.

Скоро всё действительно стало кончено. Как клочки по закоулочкам, из-за угла навстречу Новому вышел Василий Иванович, простой, как само Солнце.

Новый побежал. Никогда ещё никто так не бегал, как побежал Новый. Новый бежал, ничего не понимая, заражая судорожных прохожих и всяких там козявок на ходу своим непониманием. Ему была непонятна концепция. Он кривил каменное лицо и ударялся о деревья. Василий Иванович не знал, где живёт Новый. Поэтому, добежав до избушки, Новый яростно захлопнул дверь и набросился на Тройку.

3. Когда Тройка с Новым занимались телоублажением, весь святой лес сходил с ума от парадоксов и талдычился астральными головами о столетние дубы. Когда Тройка с Новым занимались телоублажением, испуганные насекомые с разгону поднимали пыль на болоте, а редкие зверюги порастали грибами. Когда Тройка с Новым занимались телоублажением, солнце точно билось в своей косматой истерике. Новый кривил серьёзные мины, кряхтел и тужился, входя в сиреневые пороги подруги своей лесной и верной. Он никак не мог постигнуть, как это может быть - у него всё ввысь, а у неё ничего. Тройка намагалась скривить в камеру красивое лицо, гладила Нового по обалдевающей башке, пошёптывая на ушко: «Что случилось? Всё в порядке? Что-то не так?» Она никак не могла постигнуть, как это может быть - у неё всё вглубь, а у него ничего. Так вот они и маялись розово, покрываясь мелким гуськом по всей коже. Так вот они и кричали, раз за разом, вверх и вниз. Так вот они и плакали, и штукатурка сыпалась им на голову.

4. Частенько к Новому и Тройке в гости заходила Мила. Она оставляла за собой рыжую борозду надменного оскала, сверлила наклонными глабзами двери, спотыкалась о лесные грибы и неистово смеялась. Мила вознеслась до статуса святой лесной куртизанки - она безоговорочно и со смешком отдавалась всякому лесному зверю, синичке и обезьянке. Всё это мигом прекрасно монтировалось и подавалось в светящемся дупле в виде активного гнилого пирога с вишней. От этого «светлого» тело Милы приобрело нарочито женский оттенок, глабза увеличились в размерах, смех напоминал теперь предсмертное уханье совы, умирающей от оргазма. Мила опускала свои раскачиваемые телеса близ угла с самоваром и рассказывала Тройке и Новому по очереди страшные сказки про коммерческих бабаек, легенды о деньгатых вылизанных зверях и дивных птицах с трёхметровыми фаллосами. При этом визуализация Милы постоянно искажалась, по крайней мере, в нашем четырёхмерном пространстве. Тройка и Новый смотрели на Милу в три большущих ока и считали годы. Тройка и Новый давились блюдечками в крапинку и стучались лбами о деревянный чай, внимая её вычурные истории. После того, как скрип неоновой двери оповещал двоих обитателей скромной грибной хижины об уходе Милы, они принимались неистово ублажать друг друга различными изощрёнными способами. Им было что вспомнить.

4. Как-то тихим мерцающим вечером дверь помидорной хижинки с ласковым грохотом отворилась, и в домашний уют, споткнувшись о грибы на пороге, влетел Негр. Тройка и Новый тотчас прекратили интенсивное ублажение и принялись обсуждать с ним вопросы насущные.

- Атеншен! Маменька расширяется! - Негр постучал по своему лысому лбу увесистым кулаком.

- Прямо, как все женщины! - хохотнул Новый, и у него перед глабзами забегали циферки.

- Я бы помолчала на месте мужчин, учитывая то, что они вытворяют в ванной, - осклабилась Тройка и опустила на голову Нового пудовую затрещину.

- Дело дрянь. Мало того - гигантские утконосы принялись рыть скважины просторного диаметра, - Негр раздвоился глабзами на Нового и Тройку.

- Нафига? - Новый крякнул.

- А хер их знает, - Негр сдвинул сорок восемь предметов к центру стола.

- Что же нам теперь делать? - высморкалась в бумажку Тройка.

- Что делать жёнам я не знаю, а вы мойте подмышки, - Негр скрючился в улитку.

- Это условный знак… - прошептал Новый Тройке в левый бок.

- Херячь! - Тройка воинственно встала с косой табуретки, хрустнули позвонки, за ней нелепо вскочил Новый, и они с грозно-уверенными лицами вытолкали ничего не понимающего Негра за дверь. Теперь твари готовились к войне.

5. Если Тройку трижды рас(с)троить, посадить каждый клон с размаху за одну из дверей дворца Кришны и пустить по кривоватым коридорам разъярённого, орущего Нового - какой процент из получившихся женских особей взрастит во чреве плод, учитывая, что месячный цикл у каждой из них разный?

Если Нового трижды расстрелять, используя при этом взвод разъярённых в процентном соотношении младенцев, а женская особь Тройки станет орать чревом сквозь толщину дверей на взрастающего Кришну, расстроится ли Новый?

6. - Не пизди, а то придут злые дядьки с шипами и молотками - лицо выебут, - Тройка посмотрела ласково на Нового и потрепала его за щёчку. Они сидели в туалете, закрывшись, и её поза по сравнению с его была в двенадцать раз неудобнее. Они сидели в туалете, побрившись, и его поза была по сравнению с её в тридцать шесть раз неестественнее. В этом и была пресловутая прелесть математической гармонии.

Тройка перебирала некие бытовые моющие средства на пыльной антресоли, переставляя их с одного места на другое, меняя ракурсы, разгребая рукой толстый слой серой паутины. Неожиданно она спрыгнула, угодив левой ногой в бурлящий унитаз, задев и испугав Нового. В последнее время он ничего не понимал в поведении супруги, как в прочем и всегда.

- Масик!

- Я в трусиках! – такими странными позывными отзывались их прокуренные аргоновые голоса в святом лесу.

- Масик!

- Я в трусиках! – Тройка бежала, заливаясь радостным смехом, прячась от ковыляющего Нового за плесневелыми камнями и гнилыми деревьями.

- Масик!

- Я в трусиках! – Она с разбегу налетала на него из-за угла лесного коридора, смеясь и брызгаясь, пхая за пазуху добрую жменю кусачих насекомых.

- Масик!

- Я в трусиках!..

7. Лес вздрогнул, и сквозь потухающую полноту вечернего солнца можно было разглядеть, как на синюю от сумерек поляну медленно вышли три гигантских утконоса.

А можно было и не разглядеть.

Странным было это зрелище в свете назревающих событий и в звуке неудовлетворённых светлячков.

Чудовища были почти белыми, но этого не было видно. А вид у них был, наверное, глупый. Но никто так и не смог оценить эклектику. Все трое были напрочь простуженными. Простуженными, как сама зима.

- Элемент на выход. Запрос. – продудел первый белый утконос и уткнулся к себе в грудинку.

- Свяжитесь по рации. – гундосил в ответ ему второй.

- Всё не так. Всё не так. Всё не так. – сопливо беспокоился третий.

Вдруг в прозрачные головы всем трём одновременно пришла одна и та же мысль. От этого неадекватного местечкового просветления полуживотные запрыгали, завыли и зачесались. Конечно!

Главный вынул из кармана бутылку с некой мутной жидкостью, с хлопком откупорил, разлил по пластиковым стаканчикам.

- За последний ёбаный полёт Осириса! – он поднял лапень и утконосы сладко заликовали, занюхивая. Их причмокивания сокрушали бы скалы вокруг, если бы не хиль их простуды. Они выпили, о, как они выпили!

Темнело.

8. Негр сидел, съёжившись, на самом холодном дне гнилого пня, лишь лысая коричневая макушка его нелепо с любопытством выглядывала из-за щепок. Тройка и новый, сцепившись, героически стояли у самого края обрыва кошмарной лесной опушки и дрожали не то от страха, не то от забвения. Кричали птицы, скрипели обрубки и огарки деревьев, ветер пел песню про войну и про разлуку. В некий момент мимо даже пробежала Мила, хлопая беспрестанно полосатой киношной табличкой. Не поздоровалась, сука. Тройка медленно повернула голову в сторону оторопевшего Нового и страстно проговорила ему прямо в ухо:

- Ты знаешь, я давно хотела тебе признаться. Дело в том, что я люблю тебя, Новый. Я очень сильно тебя люблю. Я люблю тебя так сильно, что сегодня не смогла завязать свои ботинки. А вчера я вынула из шкафа сковородку и принялась нарезать её мелкими кусочками. А позавчера…

- Тише! – цыкнул Негр из своего лесного убежища, - Летит!

И действительно, небеса расступились над умными головами обитателей святого леса, и в обыденность из заскорузлой жизни пылающим потягом ворвалась комета. Сначала было видно плохо, но уже через несколько минут трое на опушке увидели, как она рассекает небесную территорию террором своих нереальных цветов.

Тут же из кустов выскочило несметное количество злых утконосов. Многие из них были одеты в военную форму немецких офицеров СС, некоторые облачены в длинные медицинские халаты и респираторы. Они стали врассыпную бегать, топча мокрую траву грязными сапогами, орать на неизвестном агрессивном языке, комедийно насиловать женщин, убивать детей и стариков, проводить незаконные бесчеловечные эксперименты над живыми, творить бесчинство и крохоборство. Негр, Новый и Тройка как будто не существовали для них.

Вылетел на поляну задыхающийся Василий Иванович с боевыми ранениями на жопе, с больной головой, орал матом, придумывал различные концепции, приправляя их пальбой из револьвера, срывая себе глотку в красные клочья.

Сиганула мимо Мила, превращаясь в сову на лету, заворачиваясь в тоненькую трубочку вечного женского оргазма.

Гротескная сцена продолжалась всю свою жизнь и персонажи уже себя не помнили, они забыли про лес, про свою скупую жизнь, про деревянную грибную хижину, куда они с удовольствием приходили трахаться после затянувшихся чащобных прогулок. Они приложили запястья к горящему лицу и застыли в небытие. Так всё и стало в сгущённом молоке этого последнего вечера. Глабза были широко открыты, волосы врассыпную шевелились под струёй небесного ветра, по лицам плясали мельком огоньки красноватых рефлексов. Наступал черёд радуги напалма.

Через короткое время всё в мире накрыла комета. Больше ничего никогда не было.