Литература

Бычий цепень приходил ко мне в гости. Поздоровался немножко. Повалял мои матрёшки. Радовался джойстиками.

После всего этого он гротескно крутанулся на стульчике возле рояля, обмываясь с двух сторон полами фрака, и обратился ко мне своим мукающим ликом.

- Я заберу тебя в ту область, где образованные и вездесущие в глаза точатся и живут уж не первый год! – рёк он пропёкшимися устами.

А я сидел на кухонных безделушках и в клетчатой рубашке, сплёвывая в пустоту пепельниц безраздельно ему. Что я мог сказать? Мои члены плыли безразличием, мои шансы равнялись нулю, ведь я глупый и посредственный мальчик.

- Бери, - взгруснулось мне прокурено. Бычий цепень ухмыльнулся ложками и вилками, распространяясь на бездонную кухонную территорию затхлым запахом ещё не познанной инфекции. Сбыковал наверно. После всех тех дивных происшествий я ещё долго со смехом вспоминал задорную лукавинку, притаившуюся в глубине его тёмно-изумрудных глазетелей.

Он схватил меня за руку, мы вылетели серебряной пулей в красоту пуленепробиваемой форточки. Впечатление было такое, что никто нас больше и не видел.

Первое одноколесное видение застало меня встревоженным и полусогнутым, но стоящим на обветренной земле фундаментально, как собака. Собственно, кроме них, родимых, не было ничего видно, темнотища ведь. То был бесконечный уличный коридор от края до края, то были дождь, темнота и собаки по краям. Они стояли двумя рядами, двумя свирепыми гильдиями, готовыми в любую секунду прожечь насквозь моё слабое сердце. Их бешеные взгляды приковались ко мне замками непривязанности, а на лбу у них было выгравировано однозначное подлое «гав».

- Это твой путь в коридор видений, твоя участь, судьба, если хочешь. Во имя всего человечества, – прошипел мне мягко в ухо бычий цепень. Да я и без него был знаком с правилом. Я был знаком на безграничной грани ассоциативной линии и параллели всех миров. Я знал, что шагать придётся. Набрав безгранично воздуха в груди, я смело зашагал навстречу прекрасным шерстенястым полуживотным, выкалывая себе глаза на ходу.

Темнотища была основательной. Дождь шмалил по бесконечному угрюмому кварталу псевдо-нью-йорка адскими, тяжёлыми каплями. И твари эти были совсем не как детки на утреннике. Мокрые и припизденные, они больше не могли терпеть меня и издержки погоды. Все как на одну морду, убийцы разрывательные.

Но вот из ряда вон вышел, видимо, самый главный рычащий собак. Подколесив важно ко мне, он остановился на почётном расстоянии в пятьдесят пионерских. Ухмылке моей не было предела, люблю я завязки всяких историй. Но собак был на тормозном серьёзнинге. Он медленно прокашлялся и принялся размазывать пресный мёд своих слов через пространство и время по моим накачанным камикадзе-ушам.

Пёс нёс чёс про какую-то свободу и какой-то закон. Пёс выгораживал и ангажировал, жонглировал и аккомпонировал словами про правду и вымыслы, про незыблемые свойства причины и следствия. Он яростно спекулировал по поводу мотивов и понимания. Я таки понял, к чему он клонит. Хуйнувшись оборзелым смешком, я принял пятьсот двадцать шестую боевую позу инь-янь. А это означало, что сейчас кто-то будет получать по наглой псиной морде. Но собак был тоже не очень придурковат. Откровенно говоря, его сильно отличало о стену в детстве от его гавкающих бессмысленно сородичей. Как по мне, так лучше ни пиздеть, ни гавкать без смысла. В любом случае, он тоже это понял, по быстрячку пробормотал что-то о свободе выбора, поправил отворот галстучка и ринулся рыжим платяным шкафом мне на встречу. В то же самое тревожное мгновение я отключил надёжный пиздёжь в своей родной башкенции и на полную мощность вывел второй её знаменитый канал - светлый похуй. Так в титанической короткометражной битве через одну часть мгновения должны были встретиться здоровый рациональный интеллектуализм и выключение всего на белом свете.

Жаль, что не оправдались мои радужные построения по этому поводу. В тот самый момент, когда лапы наши с занесёнными на них кулаками встретились в дождливом американском воздухе, видение номер один потеряло свою силу. Такова была воля равнозначных вещей. Полнейший ноль постиг нас в этой грустной весёлой ситуации. Как только всё растворилось в кизяк, меня тут же схватил под руку цепень, дабы не пропал я в простирающейся спирали мира глобальных видений. Его поздравления о прохождении распространились вокруг меня светящейся сеткой. Пользуясь дюжей силой цепня, мы прошли сквозь коридор и вошли в неизмеримо новую степень понимания.

Следующее видение вывело меня за ручку из бреда горячего во всей красе. Я оглянулся пополам. Это было сплошь её поле, усыпанное гипотетическими семейными цветочками без сорнячков. Протёр глаза, всё ли со мной в порядке. Если ж то и поле, то поле кого? И тут, само себя об этом не подозревая, в моём мозгу постепенно проплыло неопределенное марево вполне конкретного слова. ЖЕНЩИНА – начало этого слова было жидким и расплывалось в разные стороны, окончание щетинилось зубастыми шипами. Женщина, конечно это была женщина.

Она стояла, вся из себя такая посреди всего этого цветущего безобразия раскрашенного, накрашенная, как сам чёрт во приятной плоти, грязала моргалками на меня бешенного. И я тут стою весь, значит, как из говна сделанный. Потрясная непознанная подруга! Я очнулся весь в рефлексах и стал медленно, но с понтами яснолицо подбираться к основанию тела данной мне замечательнейшей женской особы и особи. Кося газоны и глазами часто, она редко забывала навести нужный притягивающий марафет, и выглядела сейчас великолепно, как банка свежих гладиолусов. Газонокосилок просьба не беспокоить. Через три паршивых секунды я уже был в точности рядом и со скрипом приобнажал обнаглевший красный рот мой.

- Как погодка-то нынче осенью? – вывалился из моего рта первый удачный комок доморощенных сентенций. Когда-то в детстве я здорово играл на пианино. Средняя мымрочка покосилась на меня лукаво, с пафосом и наклонила нежную башку пониже уровня глаз моих. Ожидал же я услышать нечто совершенно сногсшибательное. Её рот ответно приоткрылся, и сотни тысяч выдвижных челюстей низверглись из его розового, привлекательного лона. Их монотонное щёлканье унесло меня обратно в серо-фиолетовые круги тумана моих виденческих галлюцинаций.

…

Я чуть не умер от смерти, когда сотни таких нежных молоточков делали мне массаж в этой пространной пограничной мясорубке. «Чу» были единственными двумя более или менее разумными буквами, которые мизерно заполняли мой загруженный и разгневанный разум. Меня постигло последнее на сегодня откровение. Я понял, что если я когда-нибудь и женюсь на женщине, то проснусь в один одинёшенек световой день спустя, после белых запачканных платьев и грандиозных разговоров с пьяным шампанским в руках. В этот знаменательный для всех планетарных жителей день я повытаскиваю из пыльного шкафа гордый томик кастанеды в твёрдой обложке и буду нежно и любя, с вопиющей в кровь ненавистью наносить удары этой умной книгой по голове моей новоиспечённой жены, подпёздывая: «Дура! Ты украла у меня свободу!»

Но в этот важный для логичного следования рассказа момент меня зацепил цепень. Он прервал мои не двух, а трёхсмысленные морщинистые размышления. Он промчался по мне непреодолимым ураганом дружеского понимания. Он трогательно похлопал меня по спине, наказавши не кручиниться. Сбыковал, опять-таки. И когда я уже окончательно отвлёкся от женского, его цепное быковатое лицо просветило озарение. В тот момент я назвал бы его рентгеном, если бы не знал о его белковом происхождении.

- Летим дальше? – козырнул он, как тракторист всё в том же поле и моего зрения. Ну что мне было ему ответить?

И мы гасанули.

Возможность вытворять всевозможные сложнейшие штукенции – свойство больного разума. К этому умозаключению я пришёл, нырнув в туман тяжёлой тоски и водяной эйфории. К этому выводу я добрался, когда стеклянный ствол, в котором я находился, заполнился розовой жидкостью.

Третье видение должно было быть о правде, я знал это. Оно должно было быть похожим на мой детский трёхколёсный велосипед «гном».

Гном вышел, как всегда, из полумрака второстепенных образов и подобий. Уподобившись ему, я тоже вышел на тропу вежливой войны и подкатил к нему свои усталые ноги. Бычий цепень так и познакомил нас с ним в этой вселенной. Бычий цепень так и стоял вместе с нами на чёрном фоне галактики, внимая вычурным построениям Гнома.

Гном был старинным и мудрым, как само время. По-доброму он поведал мне, что мир на самом деле стоит на всякой хуйне. Это было для меня откровение. Он поведал также, что несокрушимо в центре обуздания создания мироздания крепко-накрепко прилипла фундаментальная притча-поговорка, которой древние японизированные жители пужали детонек своих. Это была прераспрекраснейшая история про дурака, которому дарован был на хранение без устали дрожайший стеклянный хуй. Но недалёкий дурачина был настолько далёк от истины, что при первом же удобоваримом моменте обронил наземь предмет яркого свечения. После такого радикального разрушительного действия из рук этого человека потекла дурная кровь. И был он навечно зациклен вышестоящим начальством в круги зеркальной сансары макушкой вперёд. Гном сказал, что эта история, проходя по времени бесчисленное количество раз, потеряла свой реально звучащий вариант, и была преобразована в мелкие верования, суеверия, суржики и недоговорки. Со временем от ядра её откололись мельчайшие частицы и материализовались в повседневности, как глюки из цикла «стандартные на сегодня». Гном приводил большое количество примеров поведения людей, которые не замечают, как один и тот же бутерброд каждый день в строго оговоренное время падает на своё особое место маслом вниз с одним и тем же звуком, вызывая тем самым в бытие всплески системности и точек определения. Но эти люди слепы, а ведь это так напоминает их жизнь.

Да, после такого нео-хирургического вмешательства в мозги мои глаза стали постепенно выстреливать из привычных мне орбит и вытанцовывать математические вальсы вокруг уже успевшей вспухнуть от правдоподобия головы. Сказав Чудо-Гномику большое человеческое спасибо, мы долго ручкались ещё все вместе на этом звёздном фоне. После эдакого замечательнейшего правдивого действия цепень надвинул на лоб свою этернальную канголку и глянул на меня всё с той же зелёной теплотой. Это означало, что пора нам было в дальнюю дорогу к нашим островам и баранам. Так я прошёл три агрессивных, сексуальных и истинных видения. Почему эти видения были для меня полосатыми? А просто у меня встроенный телевизор сломался. Почему такие видения были моими? Спросите об этом меня изнутри.

Позже, сидя с чайчиком и сигареткой у камфорки, я нацарапал всю такую белибердень ошеломляющую на куске чего-то. Пересмотрев основные её положения, я пришёл к не многозначному выводу, что данный трехъярусный россказень мог бы, в принципе, служить неплохим сценарием для какого либо бесновато-нашумевшего бестселлера, або блокбастера. А ведь и вправду, есть в этом и любовь незапятнанная, и беспросветное мочилово, и захватывающие диалоги о построении мира, а также природе прекрасного. Я стукнул себя по лбу. Вот оно! В моём генеалогическом древе в десятом колене корня копошились замечательные люди, основной профессией которых было рубить капусту. Я оглянулся по сторонам. Цепня не было. Наверное, опять полетел головой вперёд, гонять своих коров. Ну и ладушки. Допив чай, я потихонечку оделся и вышел в увядающую морозную прорву уличной поздней осени.