Литература

Такое ловкое солнце.

Такие дни напролёт.

И понимая – не сбиться

И сомневаясь, что тот.

Опять незримые души.

Опять по пеплу теней.

А где-то есть ещё суша

Среди озёр и морей.

Тихо зашелестела обёртка. Посыпались орехи. Посыпались на пол. Мимо ладони. А ладонь крепкая. Мужская. Со шрамами. Резался. И на пол сыплются. Нет среди них ни одного настоящего. Все как пластиковые. Все искусственные. Не надолго. И сыплются. С треском разбиваются о паркет и назад в пакет. Отскакивают как мячики каучуковые и назад. В пакет. Зашелестел пакет снова и закрылся.

На полу остался лежать один орех. Весь гнилой. Весь выбросить хочется. А другой за кровать закатился и лежит там тихо. Вот он свежий. Блестит он. На лунном свете переливается. И нет его. И есть он.

А тот, что пакетик рвал своей рукой со шрамами, гвоздь огромный уже в стену вбивает. Молотом бьёт и что-то бормочет. Видно ему не по нраву это. Видно по левой стороне лица. Тёмная она сторона левая. Потемнела от злости. Правая ещё ничего. А левая всё. Она уже не она. И каменный вид у неё. Обездвиженный. Глаз только то туда, то сюда смотрит. И не важно куда правый, он всё равно в другую. А тот, что пакетик раскрывал своей рукой со шрамами, и тот, что гвоздь забивал в стену кирпичную минуту назад, уже верёвку привязывают к гвоздю тому. Один за один конец тянет, другой за другой. И так туже. Сильнее. Узел почти как железный. Верёвка как прут металлический. Тянется в стороны. Стенка трещит. Кирпич колется. В разные стороны осколками бросается.

Орехи лежат неподвижно. Ждут. Один смотрит на лампу. Он по середине лежит. Комнаты. Ему лампу хорошо видно. Тусклая. Без красивостей. Лампа и патрон. Провод и потолок с жёлтым кругом. Неровным кругом. Другой видит только ноги. Грязные ноги тех, что верёвку привязали и петлю делают. На другом конце верёвки делают. Один за один конец. Другой за второй конец. А третий по середине держит, чтобы не испортилась петля. Чтобы слишком узкой не вышла. А то руки не влезут. Ноги останутся, и голова мешать будет. И смотрит орех в блестящей скорлупе своей на ноги. Смотрит и невдомёк ему, что это ему петлю готовят. Для него всё это. А тот, старый орех всё сразу понял. Он видит всё. И то, как гвоздь вбивали, видел. И то, как его загибали шляпкой вверх. И даже то, как узел у верёвки затягивали. А теперь вот видит, как петлю готовят. Мотают и крутят.

Ловко у них получается. Очень ловко. Один крикнул что-то. Другой подхватил крик воем. Третий замолк совсем и, окунувшись в воде холодной в деревянном корыте, умер. Тело его растянулось по полу. Ноги мимо попали. И те двое рты раскрыли. Летим.

Давят. На пальцы. Чёрными ногтями. Делают пряжу. Воском глаза забрасывают. Пеплом руки смазывают. Совестливо. И гладят. И гладят. Орехи. Чёрный. Белый. Блестящий. Тусклый. Новый и старый. Стенка. Направо смотрят - вторая. Тоже тёмная. Тоже с трещиной. Опять налево та же стена. Та же трещина. Те же глаза в центре. Те же люди вдалеке в окне. Те же дети играют. И смех. Пляжем пахнет. Тянут.

А я расколол изнутри орех. Тот, что по середине лежал. Тот, что старый и блёклый. Расколол и вылез. Сам грязный. Сам есть хочу. Но бегу. Бегу, а за мной птицы. Ведьма летит. На метле чёрной. По рельсам. Ведёт. Котлы углём забрасывает. Всё быстрее и быстрее мчится за мной состав. Всё яростней меня он хочет сбить. Я всего лишь орех. Я сжимаюсь и подо мной лишь небо. Облака и голые степи. Там нет голосов и эха. Там нет чёрного пепла. Там сожгли всё ещё до меня. Там лишь боль, разрывающая изнутри. Там потерянные люди. Там глаза. Много глаз. Зелёных. И красных.

Там я.