Литература

Линейчатые и полосатые. Сплошные углы и линии. Лотки и раскладушки. Такая тишина. Да, да – это тишина. Из книг Бредбери и Маркеса. Тишина пространства. И воздух. И многоточие слов. Ненужный предлог. Чтобы уйти. Чтобы покинуть. Место. Это место. И многие другие места. И опять. Опять многоточие. И тишина. Тишина Бредбери. И тишина Маркеса. Гарсии Маркеса. Тишина. Тихо. Тихо. Совершенно тихо. Как в космосе. Как среди трав. Как. Среди. И тихо. И пусто. И совершенно.

Мягкий берег раскрылся, и Первый ступил на него. Он прошёл несколько метров и остановился. Посмотрев назад, он заметил людей. Их было несколько тысяч. Они все отбивали ритм. Ритм моря. Но Первый знал, что ему не перекричать этот гул ног и рук. А за берегом бетон. А за берегом ничего. А за берегом просто воздух и ветер. Просто пора было идти. И он пошёл. Пошёл к Маркесу. К его тишине. И к Бредбери. И к его тишине. Но их он не знал. Как и не знал сам себя. Но хотел узнать. И хотел, чтобы рядом шли люди. Но люди остались на бетоне. Остались стоять. А тени ушли. Но обратно. Обратно в города. Обратно в гул колёс, совершающих свои жутчайшие идеи. Материализуя свои замыслы. Свои прекрасные планы чудовищных дел. Первого звали первый. Он был самым медленным и слабым. Он не хотел быть сильным. «Зачем?», – спрашивал он себя. И отвечал: «Чтобы идти».

Но берег закрылся, и ему стало одиноко. Ведь тонны песка оставили позади всех, кто ещё подавал надежды. Надежды для существования. И ведь не только ему. Ведь всем другим тоже. Тоже. Да, да тоже. «Не надо лжи», - вот так говорил первый. Он не знал, что такое ложь. Но знал правду. Знал, что правда бежит по лестницам домов. Бежит прямиком вниз. К выходу из подъезда. Чтобы свет дня ослепил ей лицо. И первый, зная это, всегда удивлялся: «Поему всё неживое предстаёт передо мной в чистой материи, в живой плоти, с пламенем во взгляде. Где же у Правды взгляд? Точно, его нет». Но первый думал иначе. Он думал, что песок это как запятая. И что потом будет продолжение. Именно. Продолжение. Это вовсе не точка. После которой возможен конец. Нет и нет. Вовсе нет. Булгаков смотрит. С портрета. Смотрит с портрета. Он Булгаков. И его зовут Михаил Булгаков. Смешно? А первый не смеётся. Первый далеко за песками. Нет ни воды. Нет ни еды. Только тихо и портреты. На песке и стенах. Стенах из песка.

А голоса всё ближе. Ближе и ближе. И повторяются. Напоминают. А где первый? А первый уже около воды. Он нашёл воду. Но она отравлена. Смотрит Булгаков. Смотрит и не моргнёт. Он спокоен. Он спокоен. Первый обернулся. Поглядел на выражение портретного лица мастера и понял, идти дальше нет смысла. Пора назад. Пора. Тишина открылась. И приняла посетителя в свой музей портретных лиц. Многих и многих. Безмятежных и спокойных. Просто тихо так. «Тсс…», - прошипел кто-то. Это вон там. Это за углом. «За каким углом?», - спросил первый у мастера. А мастер молчит. Хочет, чтобы сам догадался. Нет, он даже настаивает. Во взгляде видно, что настаивает. Всё, а вот здесь точка.