Литература

…«Караул», — заполошенно орали девки и бабы с Немецкой улицы, когда, уже в темноте, ближе к полуночи, спеша к пасхальной всенощной в близкую Единоверческую церковь, увидели на углу, недалеко от церкви, длинную бабу в черном платье, застывшую в мрачном оцепенении, исподлобья зыркающую на прохожих. И так страшно стало людям от ее равнодушного оцепенения, что, не помня себя, немецкие бегом добрались до церковного двора, и здесь уже вволю навизжались от страха. И таким отчаянным был тот ор, что уже и народ стал из церкви выходить — что там, на улице, такое удивительное происходит?

Чуть погодя бабы успокоились, и начал любопытный народ разбираться — допытывать: отчего орете? Неужто какой-то тетки так можно испугаться? Может это кто-то из своего двора вышел, а если не поздоровался или головой не кивнул в ответ — что из этого крик делать нужно? Но тут немецкие бабы, поправляя праздничные юбки и платки, начали огрызаться в полный рот: мы что, дуры какие-то?

Слово за слово, и быть бы скандалу в пасхальную ночь в церковном дворе, но тут баба Аня и сказала, перекрестившись на открытые церковные двери: нечистая сила то была.

— Да как же это? – удивился Сенька-Барон, мужик вредный и въедливый до всякой мелочи. – Может ли в пасхальную ночь нечисть по земле бродить? Чтобы в святой праздник такое отчаянное колдование творилось?

А баба Аня сказала еще:

— Повезло еще, что не тронули ту нечисть.

— А что такое? — заволновались бабы и все вокруг них.

— Опасная она, — ответила старуха, — если бы в церкви батюшка еще не сказал «Христос воскресе», то от руки человеческой рассыпалась она болезнями и проклятиями.

— А если бы сказал? — ввернул свое Сенька-Барон.

— Рассыпалась бы золотом, — недобро сказала бабка и ушла в церковь, где тут же, словно ее и ждали, ладно и громко затянули пасхальный тропарь «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…» За бабой Аней потянулись и остальные, потому что всем вдруг показалось, что и в праздничной ночи нет места для человека и только под защитой освященных стен может он найти спасение.

Уж то был не первый случай с немецкими — словно невезение какое навалилось на обитателей этой улицы или того страшнее — человеческое проклятие. Кружила вокруг их домов настоящая нечистая сила, безбоязно разгуливала ночами по дворам, принюхивалась к людям, примеривалась к ним, словно извести хотела, а распробовав вкуса их слабостей и страхов, приняться за остальных из рода людского.

Чего так спрашивается? Может от того, что стояла Немецкая улица на месте старого турецкого кладбища. Немецкие сами рассказывали: приступишь по весне копать огород, а из земли, к солнышку, лезут человечьи костяки. Черепа и ребра складывали на кучи и, набрав порядочно, вывозили на край города. И так каждый год – не скудела земля человечьими костьми, выдавливала их из себя. Скажи, пожалуйста, пусть он и магометанин, а разве кому другому понравится, если его останкам покоя не дают — без конца ворошат?

А может, невзлюбил обитателей Немецкой улицы колдовник с Гончаровки, престарелый дедок с бельмастыми глазами, о котором точно знали — он и Олейники, основные обитатели Немецкой, от одного корня произошли, а когда делили отцовское наследство, того сильно обидели старшие братья — обделили богатством, выжили в дальний городской угол.

Словом, как бы там ни было, и до того случая на Пасху, и после баб с Немецкой домовые мало не до смерти душили, водяные мужикам, как лето, сети путали и лодки топили. Не давали немецким роздыха и свои покойники — словно в наказание за хозяйствование на чужом кладбище, находили дорогу домой, недобрыми глазами смотрели из снов, и те, кто видел их, кричали дурными голосами.

С месяц после Пасхи, в мае, когда ночами становится тепло, случилось с одной из немецких девок совсем странное. Старые люди, обсудив, пришли к причинному: Дорка — девка еще незамужняя, а кто по ночам ходит по городу, когда и нечисть по улицам бродит, и ее, как всякого ночного прохожего, серьезно опасаться надо…

Шла девка домой со скучного гуляния, когда услыхала, как дальше по улице музыка ладно запела: гармошка играет, бубен гремит — рядом, совсем рядом; аж сердце от молодой крови радостно застучало — после смертной скуки ой как плясать хочется!

Пошла девка на веселые голоса, а музыка как бы в сторону уходит — уводит от дома. Дорка потом рассказывала, что и не думала, куда идет. Ноги сами несли. А когда пропел петух, и не с первого, а с третьего раза до нее пробился, очнулась уже на краю обрыва, что над Дунаем, глянула вниз и обмерла, когда увидела погибель — высоко там и камни. Вот тогда и страшно стало. Хотела Дорка перекреститься — рука не поднимается, тело холодным потом течет…

А когда, не переводя дыхания, домой бежала, еще и такое встретила: стоит на крыльце шинка, что в угол Немецкой улице, незнакомая женщина — наверное, ростом под крышу и вся в черном, щерится белыми зубами, улыбается, ехидина. Когда Дорка мамке своей пожаловалась, та сказала:

— Блуд то тебя водил, на смерть закруживал.

— А женщина?

— А тут и думать нечего, доченька: смерть за тобой приходила…

Наверное, вывели итогом старые люди, и в самом деле смерть-то была, а там — кто знает? В то же утро эта странная женщина и к Дуське приходила, что на самом краю улицы живет. Болела девка тяжело и тут, видимо, время ее подошло — совсем слабая стала, в горячке лежит. И приснилось ей, будто на стук в калитку поднялась, своими ногами вышла во двор, а там женщина стоит – забор ей под грудь и, самое главное, в черном. Издалека Дуське удивительную лопату показывает и говорит: не бойся, я не за тобой пришла, жизнь тебя длинная-длинная ждет, как черенок моей лопаты. Напоследок так глянула, что Дуська проснулась и засмеялась! Говорила, что совсем страха не было, наоборот, радостно… А слова-то! – жмурилась от счастья выздоравливающая, - добрые!

Со временем показалось: гончаровский колдовник крепко обложил немецких – со всех сторон неприятности. То скотина передохнет, то собака взбесится. Плохо стало жить людям на своей улице. Бывает проснуться немецкие и доброго слова друг другу сказать не могут, словно все хорошее прошло через них и ушло прахом…

После блуд еще на одного мужика напал, да только тот знал, что ему делать. Тогда шел он ночью с работы, и вдруг неприятно понял, что поворота в Немецкую никак найти не может — незнакомое все вокруг. И не пьяный вовсе; он с роду вина не пил — говорил: нехай мой батька из гроба встанет, все равно стакан вина в руки не возьму! Поблудил мужик, после сел на лавку под чьим-то домом. Удивлялся – глядит на улицу, а признать не может — как за ночь выросли здесь высоченные тополя? Досидел до петухов, а с ними выскочила собачка, которая завсегда с работы встречала, ластится к хозяину. Встал, глядь, а он у самого поворота в свою улицу сидит…, и тополей никаких нет.

Наверное, так бы и горевали немецкие рядом с нечистой силой, да последний случай и вовсе выпал им смешной – на весь город славу о своих страданиях разнесли. Тут собрались как-то Олейники оженить своего парня, начали к свадьбе готовится — отправились на базар. К слову, рынок тоже на кладбище построен— их у нас тут до черта, а прежний мясной корпус еще и на участке для самоубийц стоял. Ходили Олейники по корпусу, к мясу приценивались, деньги слюнявили — богатство свое хозяйское показывали, да видно кто-то из них на могилу вешальника наступил, поймал блуд — и ничего понять не может: где он, что он? К нему остальные кинулись — все по той могиле прошлись, и теперь стоят Олейники — выхода найти не могут, хотя все двери в корпусе настежь. А они плачут — люди добрые, выводите, спасайте! Вывели на улицу, пришли Олейники в себя, стали решать, что им делать и как дальше жить.

Надоумил их кто-то — зовите попа, чтобы всю улицу освятил, иначе не будет им покоя. Те покрутились да и позвали. Поп кадилом положенное отмахал, а потом, когда всей улицей для него стол накрыли, за стаканом вина и сказал — христианской рукой кукиша свернутого нечисть боится, и именно с той руки, которой креститься положено.

И вправду, не обманул поп. С кукишем и святым благословением жизнь на Немецкой улице стала приходить в порядок. А после — за год до отечественной, когда прибыла в город на гидроплане советская власть — от страшной нечистой силы осталась лишь мелкая необидная дрянь…

12.04.2003