Литература

Александр Боно

«Раствор»

***

Стоим и плачем.

Я рыдаю, не снимая черных очков. Стекла забрызгались изнутри. Ничего не вижу – все размыто. А видеть не очень то и хочется. Картинка и так застыла перед глазами. Она. Вся в черном. Бледна. Руки сложены на животе. Черный лакированный гроб. Друзья, родственники, мусора.

Она уже пятая.

Жорик, Плегавый, Борщ, Андрей Малый – и Катя.

Один за одним. Пять дней.

Каждый день плачем. Каждый день ждем смерти. Кто-то умрет завтра, кто послезавтра.

- Идем ширнемся. – толкает меня в бок локтем Лист. Медленно задвигаемся внутрь толпы. Обдолбаны все вокруг. Все вокруг ждут очереди. Коробка в которой сейчас покоится Катино тело – самое популярное место в нашей среде на этой неделе.

Огибаем сторожку, падаем на корточки. Жгут выше локтя. У каждого свой шприц – такие правила игры на сегодняшний день.

Яд может быть в любом шприце. Теперь никто ни с кем не делится, и никто никого об это не просит.

Выход один – или спрыгни, или умри. Что в принципе означает одно – умри или умри.

Ввожу иглу. Чувствую, как будто маленькие иголочки колют мое тело. Тепло погружает меня. Я таю. Лист отъезжает даже не успев вынуть шприца. Да, что не скажи – варево на этой неделе самое, что ни на есть отличное. Говорят, что его готовят на государственном предприятии, где-то под Тернополем. Убойная вещь.

Перед лицом мелькает Катин образ. Все что с ней случилось, отходит на второй план, а я неожиданно вспоминаю свое детство. И ее тоже. Как мы росли в одном дворе. Ходили в детсад, потом в школу. Как я был влюблен в нее, а она меня ненавидела. Обзывала уродом, насмехалась надо мной. А когда подсела, переспала со мной только из-за того, что я пообещал ей дозу.

И вот ее нет.

Утром позвонила ее тетя и сообщила что «Катя, скончалась».

Мне хорошо. Я парю. Я – это не я. Где я сейчас неважно. Чувствую, что мое сознание в области черепа проваливается вовнутрь. Приоткрываю глаза – вижу, что уперся лбом в кроссовок Листа.

Лист до сих пор не верит, что это с нами происходит. Говорит, что случайность. Стечение обстоятельств. Говорит про всякую хрень – демократию, гуманизм, конституцию. Забывает только одно – мы не люди. Мы – «отбросы общества». Если честно – мы свои собственные отбросы. Я даже не могу сказать какого я пола – мне все равно. У меня не было секса уже около пяти лет. А мне до задницы.

Лист приоткрывает глаза. Начинает что то стонать, про то, что в отличии от остальных – он «сознательный» нарик.

- Я колюсь осознанно, Болт. Мне раствор нафиг не нужен. Я колюсь потому, что меня это прет. Лучше я буду делать это, чем смотреть Санта-Барбару по телеку, здавать вступительные экзамены, тупить в барах, цеплять телок. Я не такой как все. Я даже не такой как все вы. Вы – реальные нарики, а я в любой момент могу выйти из движа, и мне ничего не будет. Просто мне это по к-а-й-ф-у! – последнее слово Лист произносит полузакрытыми губами. Волна накрывет его и уносит, куда – нибудь на крышу к Карлсону.

Ну, да, конечно. Так и есть. Лист на системе уже четыре года, по-этому, я только поддакиваю ему. Мол, да, выскочишь. Хотя понимаю, что он то, конечно, выскочит, только вот не сегодня и не завтра. Да и вообще не в этой жизни.

А во всем виновата эта гребанная программа по борьбе с наркоманией. За нас взялись активно.

Говорят, что хотят легализировать в стране марихуану. А для начала нужно уничтожить «шприцевиков». Вот они и придумали, как это сделать.

Под Тернополем открыли завод по производству высококачественного раствора. Наладили сетку с барыгами по сбыту. Мы все пируем. Раствора – завались. Отличного варева. Только вот беда одна – в каждый двадцатый баян они какой-то дряни добавляют. Кому этот баян с дерьмом попадет – одному Богу известно. Вот и мрем мы. И боимся. Суки, знают же, что не можем без иглы. Знают, что все равно будем покупать. Такая вот лотерея.

Что-то Лист не движется.

Да, нет. Слава Богу – дышит. Во как его колбасит.

Волна опрокидывает мою голову назад. Бьюсь затылком об асфальт.

Через минут двадцать меня немного попустит – надо поднимать Листа и идти к Кате домой. Поминать.

***

Увидел тебя и почувствовал себя неловко. Нервно достал сигарету. Долго копался в кармане куртки, ища зажигалку. Не осознавая, что ее там нет, я все искал и искал.

Ты сидишь спиной ко мне. Черные волосы мягко ложатся на оголенные плечи. Куришь.

Нахожу зажигалку. Отвожу глаза от тебя лишь для того, что бы подкурить.

Снова смотрю.

Боже, откуда такая трусость. Так долго тебя искал. Мечтал, видел сны, в которых целовал твои мягкие губы. Бредил тобой. Бродил по ночным улицам в поисках тебя.

Алена! Какое красивое имя. Как шелк. Твое тело твоя улыбка. Твои божественные глаза.

Боже, Алена, ты кого-то ждешь? Одна. Скажи – ты одна?

Решусь. Подойду. Останусь самим собой. Пошучу.

Не могу унять дрожь.

Успокойся. Сделай шаг. Вот она. Та, которая завоевала твой разум. Сделала твою жизнь осмысленной. Протяни руку, прикоснись к ее затылку. Поцелуй ее.

А что если это не она? Может быть только похожа со спины.

Нет!

Сердце стучит, а значит это ты, Алена.

Почти успокоился.

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ АЛЕНА.

Слышишь, я же тебя толком-то не знаю. Разговаривал всего лишь десять минут. А потом три месяца сходил с ума. Плакал. Просил Всевышнего помочь найти тебя.

Нашел. Сердце не выдержит.

Почему же я сижу, Алена?

Почему я не могу подойти к тебе?

Боюсь?

Уже нет.

Почему?

Встаю из-за столика, делаю несколько шагов к тебе.

Разворачиваюсь.

Покидаю бар.

Иду по ночным улицам.

Зачем?

Искать тебя.

ЛЮБИТЬ ТЕБЯ.

***

Нет! Он меня окончательно достал. Ну, сколько же можно. Я же все-таки дама! Ко мне подход нужен. Мне же тоже хочется, что бы меня любили, на руках носили, ждали.

Он! Бухает и бухает. Три недели в запое. В доме грязь. По всюду бутылки, крошки. Я же себя все-таки должна уважать! Нет, точно не приду сегодня к нему!

Посмотрите на него – как, он, эта свинья небритая, может называется писателем? Да он – чистый тракторист. Старый, плешивый, пьяный, вечно брюзжащий.

О чем он там пишет? Ужасы? Ну сколько можно! Дедушка, тебе бы воспоминания о Великой отечественной писать, а не роман-катастрофу! Как называется? «Апокалипсис»!? О, Боже. Он на себя в зеркало смотрел? Сам точно Апокалипсис.

Нет! Не хочу я к нему приходить.

Последний свой роман, он написал девять лет назад. Чего он опять хочет! Обычно люди пишут, когда есть какой-нибудь внутренний импульс – будь-то накопленные впечатления, эмоции, невысказанные наблюдения, душевная боль, одиночество. А этот? Семьдесят восемь лет, и он еще пьет! А зачем пишет? Даже не представляет себе, о чем писать. Написал название «Апокалипсис» и все. И два месяца каждый день садится за стол и берет ручку. Подносит к листу. Накидает пару строк. Скомкает. Бросит в угол. Пару раз так бросит. Встает. Ходит-ходит. Достает бутылку. Дальше схема простая – выпил, сел, заплакал. Ну, не ничтожество?

И еще меня зовет вечно. «Вдохновение приди!» Да кто ты такой, что бы я к тебе приходила? То же мне писатель, блин.

Я – муза! Я должна приходить только к великим! Так нет же! В нашей конторе придумали, что, видите ли, муза вдохновения должна приходить ко всем, кто ее зовет. И заявили, что творчество, блин, не зависит от таланта автора и совершенно самостоятельно. Ко всему прочему еще и достойно почтительного отношения.

Надо увольняться! Вот раньше интересно было работать. Шекспир, Гюго, Толстой! Нормальные же люди. И отношение к нам, музам соответственное. А эти – Достоевские. Ужас и мрак. Я уже не говорю про современных извращенцев – павичей всяких, да бэнксов. После общения с ними, вообще чувствуешь себя какой-то потасканной проституткой. Выжимают все соки.

Пошел он вон, этот Кудрикин! Пусть себе и дальше пьет, да бумагу портит.

Пойду я…

Пусть уволят.

***

Стояли плечом к плечу. Полностью обессиленные, без сна и еды, даже упасть не могли. Некуда было. Вокруг чьи-то спины, руки, головы поддерживали меня, когда я терял сознание. Запах ладана въелся в мою одежду и кожу. Губы потрескались от обезвоживания и постоянных молитв.

Полуживой диакон продолжал петь псалмы. Отец Андрей служил уже восьмой час, в то время, когда друг священник – отец Николай восстанавливал силы сном.

Мы в церкви уже второй день подряд.

Только бы продержатся до Пасхи. Тогда они уйдут.

Только бы продержатся.

Так вот ты какой, Апокалипсис!? Реальный. Буквальный.

Они пришли. Их орды. Вооружены совершенно банальными копьями и саблями. Уроды с перекошенными лицами, полуразложившимися телами, кровавыми глазами. В грязных лохмотьях. Они пришли с севера. Город был вырезан. Кто успел – спрятался в церкви. И поступил мудро.

Многие искали убежища в катакомбах, бронированных дверях и мерседесах. Но только верующие в минуты опасности сообразили, что бежать нужно именно в церковь.

Церковь окружена. Завтра они попробуют взять ее. Копят силы.

Завтра Пасха. И мы все верим. И никто не задумывается, во что мы верим, в спасение, в мессию, в добро??!! Неважно. Я верую.

Верую во единаго Бога-Отца, вседержителя, творца неба и земли видимым же всем и невидимым! Меня трясет. Верую. Верую. Верую.

Вокруг – только вера и страх.

Пытаюсь осмотреться. Справа от меня еле стоит дряхлый старичок, прижимая к груди стопку исписанной бумаги. Прислушиваюсь. Шепчет – «я знал, я знал». Я знаю его – это известный писатель Кудрикин.

Слева двое молодых людей в черных солнцезащитных очках. Один из них – высокий, крепко сжимает своего товарища бешено колотящегося в конвульсиях. Как этих занесло сюда? Ломает обоих. Но «маленький» страдает явно больше. Тихо шепчет. «Верую. Верую. Спрыгну. Выскочу. Спаси. Верую»! Шепот превращается в стон сопровождаемый сильным пеноотделением.

Не могу смотреть. Отворачиваюсь.

Впереди молодой человек и высокая брюнетка целуются. В храме! Второй день подряд, без остановки! Но не нам их судить. Тем более не сейчас.

Поворачиваюсь назад.

Кто это?

Когда он появился?

Смотрит на меня. Молодой парень. Маленькая бородка. Серьга в левом ухе. Красные деревянные бусы на шее. Черная кофта с логотипом «Bоnzay records». Улыбается. Мне улыбается. Подмигивает.

Дрожь по коже. И тепло. Чувство защищенности.

Чувствую, как он нежно берет меня под локоть, как колется своей бородкой, шепча мне на ухо: «Все будет хорошо. Молись».

Молюсь. Еще усерднее.

Слышу за своей спиной его голос. Он уже не шепчет. Он кричит.

«Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!»

Через несколько секунд из алтаря вываливается отец Николай и взволновано возвещает: «Христос воскрес»! Прихожане в один голос отвечают «Воистину Воскрес!». Людей охватывает всеобщее ликование. Слезы, смех, поцелуи, благодарность.

Чувствую, как церковь начинает трясти.

Что происходит? Поворачиваюсь я к стоящему за моей спиной парню.

Он снова тихо улыбается и отвечает: «взлетаем!», указывая пальцем вверх.

«Христос Воскрес» - говорит мне сосед-старичок. «Воистину» - отвечаю я, и чешу затылок.

Один из наркоманов поворачивается ко мне и тихо спрашивает, нет ли у меня немного раствора. Отвечаю, что нет. Наркоман пожимает плечами, начинает извиняться и пытается что-то вложить мне в руку. Приглядываюсь – кусочек пасочки.

«Воистину!»

Одесса, 13 апреля 2004 года