Литература

Не бросай. Не уходи, сука. Я не смогу без тебя, Роза. Я сойду с ума, я повешусь, сволочь, ты вынуждаешь меня покончить с собой. Почему ты превращаешь меня в ничтожество, заставляешь умалять тебя остаться? Ты просто издеваешься над моей тщедушной волей, ты потешишься, ты упиваешься моей болью, Роза, блядь такая, я же люблю тебя. Пойми это, наконец, падла. Ты же видишь, я плачу, первый раз после детства, когда Кольку из 4-го «Бэ» хоронили. Я не могу остановить слёз. Они льются на твою чёрствость, на твои поганые амбиции. Чем я хуже этого твоего Лёхи, он же долбоёб. Зачем ты так со мной, Роза. Пожалуйста, не покидай. Любимая моя, сладкая моя, ласточка моя, котёночек мой нежный, у нас всё хорошо будет, поверь. Я не изменю тебе не с кем, я буду лизать твои коленки, я буду сосать мизинцы на твоих ступнях, я сделаю всё, что ты захочешь. Я…, я.. Розочка, Солнышко моё милое, я же всё тебе прощал, я же всё терпел, все эти твои даунские выходки, весь тот твой абсурд. Я не стыдился тебя ни на секунду, я боготворил тебя, Роза, сука ты такая, даже не слушаешь меня. Вспомни, как всё хорошо начиналось у нас с тобой. Первое наше знакомство, когда еще учились в интернате для детей с нарушениями опорно-двигательного аппарата. Помнишь ту дискотеку в спортивном зале. Этот ритм, этот хаос танцпола, эта агонизирующая экспрессия твоего ДЦП. Твой угловато-дёрганный, но в то же время лёгкий, лебедино-пархающий танец. Твои сутулые плечи, словно птичьи крылья, твой горб, твой сладкий горб, немыслимо топорщащийся над непропорциональным телом. Твои узловатые фаланги кистей, в мигающем дискотечном свете напомнившие мне тогда мангровые заросли Амазонки, кустистые волосы на твоих исковерканных ножках, шевелящиеся в такт всепоглощающей страсти фламенко. Твое вальсирование зачаровывало своей искренностью, я был до ступара заворожен бессмысленно-идиотским, как тогда показалось, однако же одухотворённым выражением твоего фурункулёзного личика. Уже гораздо позже, когда мы наконец познали друг друга, ты поражала меня своим утренним великолепием, радовала какашечно-чесночным привкусом спросоньего поцелуя. Я даже привыкал понемногу к твоим выходкам в моменты нашей плотской любви и меня уже не шокировало, а скорее наоборот, заводило и умиляло твоё размеренное ковыряние ватными палочками в лопоухих раковинах. Бывало я читаю тебе шекспировские сонеты, а ты как высунешь из своего уха йодо-жёлтые хлопья серы, размажешь их по дёснам и давай лизать мою залупу. Или эта твоя безобразная привычка за три секунды до моего оргазма выпрыгнуть с раскладушки, ринуться в коридор и исступлённо, даже остервенело-сосредоточенно мастурбировать на постер группы «Славики Анлимитед» возле зеркала. И я ведь всё терпел, Розка, всё терпел. Я всегда поражался разнообразием твоих изысканных вкусов. Помимо этого слащавого мальчукового трио тебя трогало музыкальное творчество «Абберации Чугуна» и пусть ты даже мне и объясняла, что её лидер Клещ, позже был замечен московскими продюсерами и введен как раз таки в состав «Славиков», но тем не менее, в моей голове не укладывается эта доступная только истинным ценителям разносторонность. Меня трогало и умиляло это легкомысленное адажио твоей винегретной отрыжки, его чередование с признаниями любви ко мне, ты ведь тоже когда-то любила меня, Роза. Как много бы я отдал за то, чтобы вернуть её, любимая моя. Я ведь восхищался каждой минутой твоего существования, каждым дэцэпэшным движением твоего кургузого тела, немыслимыми на первый взгляд поступками. Эти твои спонтанные ночные подрывания с постели и мочеиспускании в горшок с фикусом возле балконного окна, рассеивающего лунные отблески. Это поначалу пугало меня, я беспокоился за твое душевное здоровье, но ты опровергала мои тревоги ещё большим кощунством и успокаивала тем самым меня. Ты помнишь, когда мы ждали рождения Олежика, я купил ему плюшевого Чебурашку, а ты стала видеть в этом Чебурашке какие-то плохие предзнаменования, чем-то он тебе сразу не понравился. Как сейчас вижу, твою агрессию по отношению к этой безобидной игрушке, ты какала мне на ладошки, заставляла меня с дотошной педантичностью выковыривать из говна все арбузные косточки и лепить из него два шара. Один ты клала на правое ухо чебурашки, второй на левое, склеивала их на затылке, затем начинала ожесточённое потрошение его мягких внутренностей на поролоновые тампончики, которыми ты промакала слизь из своей пробитой в драке с Зинаидой Степановной гайморовой полости. А потом, всё, что оставалось от бедного чебурашки, его бездыханное тельце обёрнутое коричневой шерсткой, ты засовывала себе во влагалище и принуждала меня совершать с ним половой контакт через твоё абразивно-колючее влагалище. И ведь ты была права, тебя никогда не подводит предчувствие, твоя гениальная интуиция. Чебурашка отнял у нас Олежика, он даже не дал ему родиться на этот свет. Если бы мы тогда знали, если бы твой долбанный гинеколог не проебал герычем свои мозги, мы бы уже тогда знали о непростом диагнозе – внематочной беременности. У нас был шанс спасти Олежика. Но видимо Господь нас покарал. Я помню твой рыдающий вой после выкидыша на шестом месяце. Помню ты тогда захотела сброситься с крыши, вышла в подъезд и стала подниматься по лестнице на чердак. Ты шагала, а Олежик болтался между твоих ног, обвивая их пуповиной и не давая тебе быстро подниматься, словно не желал еще одной смерти и тормозил тебя. Олежик висел на уровне твоих лодыжек и бился головкой о ступени, оставляя влажный след. Я выбежал вслед за тобой и нашёл тея по этому следу возле чердачного окна. Мне удалось тебя сдержать и успокоить, потому как твоей смерти вслед за Олежиком я бы тоже не вытерпел и тоже сбросился бы. Я обнял тебя тогда за плечи, укрыл захваченным пледом, поцеловал в лоб. Здесь, на чердаке среди брошенных бомжами окурков я нашёл осколок пивной бутылки и перерезал им пуповину с Олежиком. Ты заставила меня её съесть, говоря, что это плоть Господня, а сама заглотнула плаценту, пузырь которой мы на скорую руку содрали с бедного Олежика. А потом мы пошли на улицу, положили Олежика на трамвайные рельсы, присыпали его опавшими кленовыми листьями и съебались в подъезд пить дешёвую клюквенную настойку. Ох и нажрались мы тогда, Розка. В жопу просто. Ты заблевала весь подъезд, что потом все соседи срали нам на коврик под дверью. Это я уже спустя месяцы узнал, когда лизал твоё пахнущее тухлыми кальмарами влагалище с колбасными обрезками малых половых губ, что ты вынула тогда у Олежика глазки и один из них носила как амулет в своём пупке. Лижу твой гнойный клитор, а из пупка на меня Олежик смотрит, и как будто с укором таким, мол, что ж ты папаша, не уберёг сыночка своего единородного. И рыдать, рыдать, рыдать, не вытерпел я такой пытки. А ты, после того, как с Олежиком это случилось, каждый день на протяжении семи лет, ровно в 12.39 по полудни, доставала из антресоли пропитанного твоей болезнетворной влагалищной микрофлорой чебурашку, и вкалывала в его расчлененное плюшевое тельце иголки, в ушко которых были продеты нити состриженных тобой с Олежика волос. И я явственно видел, как Чебурашка чудотворно мироточил какой-то восковой жидкостью, как будто церковные иконы. Он, словно, плакал, искупая свой коварный грех перед нами. Ты продолжала истязать его пока он оставил этих своих чёрных колдовских чар и не подарил нам Алёнку. Помню, когда она родилась, я так радовался, я так тебя боготворил, за то, что ты смогла всё же подарить нам ребёночка. В этот день я похоронил чебурашку в навозной жиже конюшен Ипподрома на Беговой. Этот вековой компост гнилостного разложения лошадиного кала навечно призван заблокировать магические и злобные флюиды ненасытного чебурашки. В благодарность за это искупление грехов,я каждый раз совершал жертвоприношение нашему Господу, приносил в пробирках Алёнин меконий, её первородный кал, образованный в основном из лактозы твоего грудного молока и оставлял в ячейке № 999 камер хранения Савёловского вокзала. Ты спросишь, почему я клал на этот алтарь именно меконий и я тебе сейчас отвечу, что это по той простой причине, что если бы этот меконий примешался бы к околоплодным водам, это вызвало бы асфиксию плода и Алёнка, точно так же как и Олежик выпала бы на шестом месяце из твоей негостеприимной пизды. Но таких адских проделок Чебурашки Господь не потерпел и подарил нам Алёнку. Теперь у нас всё налаживается, дочь подрастает, а ты меня бросаешь Розка, блядь ты эдакая и съёбываешь к Лёхе этому слепо-глухо-немому козлу, носящему на голове вместо картуза срезанное под соски коровье вымя. Не покидай меня, блядь. Я твой раб на века, я слаб преклонением перед тобой, я немощен любовью к тебе. Я умру без тебя. Роза я люблю…