Литература

Но врата никогда не откроются

Для дитя без следа греха...

1.

Лес был немолодой, густой, преимущественно березняк и осинник. Кое-где над деревьями поднимали свои широкие вершины дубы, сурово притемняя и без того почти черное пространство тропы, или стремительно взлетали ввысь, будто хотели коснуться звезд, прямые, как струны, сосны. Лес стоял понурый, пасмурно-задумчивый , молчаливый...

Я бегу. Неслышная, невидимая, призрачно-бестелесная... Мчусь, словно сама Смерть, неся вслед убегающему человеку пламенеющие искры моих глаз — холодные огни несчастья. Он спотыкается в темноте. Выставил вперед руки. Его волосы спутались, в них застряли листья, хвойные иглы, паутина. В глазах застыл ужас, одежда разорвана в клочья, а тело покрыто кровью и грязью. Кровь!

Я бегу вслед за человеком, и торжество клокочет в моей груди. Не стоит торопиться: все равно его спасение еще далеко. Слишком далеко... Он не знает этого и, просто гонимый страхом, убегает растерянный и обессиленный. А я наполняюсь новыми силами. Я — единственная и безраздельная хозяйка этих ночных просторов. Я все дальше углубляюсь во мрак, наглея от полной безнаказанности за свои поступки, наслаждаясь властью над собой и этой жалкой жертвой, которая приближает собственную гибель, теряя остатки сил в бессмысленных метаниях, совершенно обезумев в жажде уйти от смерти...

Покореженные дубки-уродцы роняют зрелые желуди. Я лежу на подстилке из опавших листьев и смотрю на небо. Вокруг валяются все еще влажные от крови лохмотья. Хочу спать. Зеваю, широко открыв рот. Так, что похрустывает за ушами и кладу голову на высокий, черно-коричневый ботинок. Ботинок зашнурован, к тому же я насытилась и мне лень доставать из него еще и ногу...

2.

Казалось, только что похмельно покачивающийся день влез, несуразно сияя солнцем, в агонию тающего утра, и только что хмурый вечер довольно вбирал в себя ненапускную суровость тесных зданий, а с предвкушающих подсугробную дремоту тротуаров уже встает клубящаяся тьма. Оживает.

Дымно окрашивает сумасшествие бешено метающегося из стороны в сторону воздуха. Она - живая легенда, по сей день не выдавшая всех своих тайн. И вот ночь, переплеснувшись потоком через край горизонта, смела плесневеющие остатки недожеваных вечерних впечатлений. Вошла, накрепко захлопнув за собой дверь, нагло осмотрелась — шальная и оглохшая от воя ветра, который снова взметнул искалеченные листья, и уже в который раз погрузил их в тягостное раздумье. Что лучше: отдаться этому вихрю в непреодолимой жажде свободы или снова упасть на землю?

Небо легло на крыши домов и тяжело провисло над потрескавшимся и выцветшим асфальтом. Измотанные непогодой деревья царапают его сучьями, силясь смести мелкие соринки ярко-зеленых звезд.

Одеяло давит на тебя, как толща воды, когда лежишь на дне... Ты ведь знаешь, что значит, быть на дне?

3.

_

Я не ела уже трое суток, и единственное, что владеет сейчас моим телом и желаниями — голод... Холодно. На лужах еще нет настоящего льда, но грязь уже схватилась морозом. Я забыла, когда в последний раз спала по-человечески. Прошлой ночью потерялась и не знаю теперь, куда следует идти. Раздражает все, что попадается на пути. Злюсь. Впрочем, никто из нас, бредущих во тьме, сжав зубы, не знает куда идет. Но города мы стараемся обходить... Я иду против ветра и, с трудом размыкая веки, мгновенно смерзающиеся от выступивших слез, с корнем вырываю ресницы. Полная луна светит в спину, и моя тень корчится у ног в мерзлой грязи.

В этом мире потенциальных мертвецов царствует страх. Страх, порожденный Великими Богами Человечности и Морали, надменно взирающими на них, секунда за секундой приближающих его рождение. Древний и ненасытный идол, всесильный, беспощадный и недостижимый, как мечта. В своей нерушимой железобетонной инкорнации похожий на стройку, с вызывающим ужас упорством царапающую землю ржавым ковшом экскаватора. Раздирая ее, превращая в жидкую грязь....

Он, особенным образом медленно пожирает испускающее дух человечество, безмолвно возлегающее на алтаре своей Лживой Нравственности, уходящее в небытие, даже не понимая, что происходит...

И мы уходим.

Бежим. Но от себя не убежишь...

Маленький котенок со слипшейся шерсткой, мелко подрагивая, подполз и прижался к моим ногам.

-Что же мне делать с тобой приятель?

-Ты не вовремя здесь. И наступив ему на голову каблуком добавляю:

-Совсем некстати...

-...в нашем мире, где каждый выжинает индивидуально.

Приближался рассвет. В это время еще пару месяцев назад ночные цветки уже

закрывали свои невзрачные венчики. Теперь их нет. Умерли.

Котенок хрустнул, как пустой пластиковый стакан.

Забавно.

4.

Помншнь, однажды тебе приснилось, что выпал снег? Проснувшись, ты не тянула время. Открыла глаза сразу, в твердой уверенности, что увидингь листья, падающие с деревьев умирая... Но лежать на снегу они будут как живые. Все еще зеленые... лживые.

И вот, когда свечи на праздничном торте запылали для тебя в девятый раз, ты вдруг поняла, что такое ложь. Помнишь?

И вблизи и издали ложь выглядела тем, чем ей и положено быть — ложью. Но ведь теперь в твоем богатом лексиконе она почему-то имеет много других названий, причем слово ложь в них не фигурирует... Иногда ты любуешься собой. Правда? Еще бы! Ведь давать уклончивые ответы — своего рода искусство.

Морось. Я сижу в грязном подъезде. Со мной одиночество и бутылка прокисшего пива. Для всего мира я исчезла. Умерла. Что поделаешь, всегда так и бывает. Мы для кого-то умираем, а для кого-то воскресаем. И так всю жизнь. То крестины, то похороны...

Пиво отвратительно, в подъезде воняет блевотиной, да и воскресать мне не хочется. Ни для кого. Поэтому я и провожу ночь, впитывая затхлое тепло чужого подъезда. А прошлой ночью? Прошлой ночью все было точно так же...

5.

Я подошла к заплеванному окну, скалящемуся осколками разбитого стекла. Снаружи все то же: дождь, ночь и темные скользкие ветви деревьев. За спиной едва сльшшо заколебался воздух.

-Не советую.

-Можешь стоять сзади, но не вздумай дотронуться до меня.

Человек за спиной молчит, но я чувствую его горьковатый запах и отчетливо слышу тяжелое дыхание. Повернулась. Он стоял и просто смотрел на меня голубыми, водянистыми глазами. Его губы, такие же тонкие и бледные, как его нос, застыли в глупой ухмылке. Я улыбнулась и внезапно ударила его бутылкой по голове. Раздался глухой стук. Он будго кланяясь, ткнулся лицом в колени и повалился набок, все еще глупо улыбаясь. Темно-коричневый ручеек, ширясь, пополз к моим ногам, заставив отступить на шаг...

Ты никогда не думала о жизни? Ведь люди вокруг живут механически, размеренно. Вся их жизнь — путь засыпающего на ходу, смертельно уставшего человека... Их душонки тускло тлеют, гниют заживо. Потому, что гнить можно долго. Правда, говорят, некоторые пылают. Но те, кто горят — сгорают быстро...

Некоторые находят дверь, но не могут открыть ее. Кое-кто из них открывает, но не находит в себе сил, что бы просто уйти, бросить все, что составляло содержание их прежней жизни. И лишь самые счастливые... но они погибают, потому, что законы прежнего бытия внезапно перестают существовать, а они уже не могут, не имеют сил противодействовать новым законам....

Я закрыла глаза. Открыла. Пепельно-серый свет, рассеченный перекрестием рам, падает из окна.

Стараясь не шуметь. отодвинула труп. Подошла к подоконнику и залезла на него с ногами.

На улице горбатые фонари алчно накапливают за потеющими стеклами своих потускневших глаз иссохшие трупики глупых насекомых. Дежурный троллейбус ощупью бредет по своему бесконечному маршруту, ослепший и обреченный на одиночество.

Ветер утих. Облака, как привязанные, остановились, и все пространство между ними и землей заполнила мелкая, словно туман дождевая пыль. Незаметно выбралась из своих лежбищ тишина. И было некому загнать ее обратно. Эта часть города лежит вне досягаемости шумных центральных улиц. Сюда не заходят веселые компании. Здесь только ветер изредка сдавленно и отрывисто вздыхает в темных переулках. Но это не пугает тишину.

Тишина течет. Она тягучая и по-осеннему золотистая, как дикий мед... В доме все уснули. Потому, что они хотели спать. Сон — это оковы, которые все больше и больше связывают человека, пока он, в конце концов, оказывается не в состоянии сделать ни одного движения. По крайней мере самостоятельно...

Вздохнула.

Что случилось бы, задайся я целью определить причину этой грусти? Чушь! Я просто не могу всерьез сожалеть о прошлом, грустить о нем. зная, что мне скоро снова пора в путь и... это надолго Я до сих пор иду. надеясь, что ты откроешь Дверь, может быть...даже завтра...

6.

И когда тоскливо-горький дым остывающих костров устало поползет над городом, цепляясь за крыши домов. Когда мокрые деревья, брезгливо отряхнув, отправят в полет последний желтый лист. Когда оскалится, похожий на червивое яблоко месяц, выбеливая испуганные лица прохожих. Когда тени станут длинными, словно тропы. Когда рваные вереницы облаков будут бродить во мраке, поглащая вмерзающие в чрево неба звезды. Когда холодные ночи рассыплются мертвой листвой. Когда ненасытно-злорадная печаль, давясь рыхлым одиночеством, дождливо прильнет к тебе. Когда тебя никто не будет ждать и не останется ничего, кроме дождя, разбивающегося в кровь о матово блистающие кирпичи мертвых стен.

ОСТАНОВИСЬ!

Слышишь?

Это осень настигает тебя, оставляя лишь страх в искупление грехов. Лишь страх, и возможно, еще жизнь, в которой все в первый раз и... в последний раз...

Серж Сумароков 13.02.98 г. Брянск