Литература

- Сижу я как-то в кресле у дантиста, шесть зубов делать, так эти гады новокаин мне колют, а сами базарят между собой. «Вот, блин», - говорит медсестра, сама страшная, брекет по ней плачет, - «новокаин сейчас пошел полное дерьмо». «Ага», - отвечает корявый дантист, - «Зубы еще ладно, хрен с ними. У друга в больнице под этой дрянью аппендицит режут считай по живому, больные аж орут». Я чуть не отрубилась, не помню, как вышла оттуда. Помню только, что губы у меня с этих уколов как у негра стали, потом всякие индусы прохода не давали – красавица, мол, дай поцелую.

Так говорила студентка Мила, беспомощно наблюдая, как ее странный гость поглощает очередную порцию добавки. Зря старается, подумал Канчирра. Может даже не мечтать перебить ему аппетит. А то он сейчас тоже чего-нибудь этакое расскажет – она потом неделю есть не сможет.

Расскажет, например, как у них во всем квартале из кранов потекла черная вода. И в тот же день у них, как назло, отобрали все респираторы, так что на улицу было не выйти. Три дня все сходили с ума от жажды, на четвертый решили – черт с ним, не такое пили. И попробовали черной водички. Сперва было ничего, пока глаза и лица у всех не начали покрываться черными прожилками. Потом выяснилось, что это их из экономии отравить решили, а то больно много развелось.

Очнулся Канчирра на свалке, на куче трупов. Рядом валялся его сосед Мадикен, красавчик и гад, вроде как даже живой, тепленький – хотя там за счет химических процессов все тепленькие были, но этот тепленький по-другому, ни с чем не перепутаешь. «Ну, мой хороший», - ухмыльнулся Канчирра, - «помнишь, куда ты меня посылал?» Только раскопал хороший осколок, чтобы его прирезать и разделать на мясо, как хрясь! Кто-то со всей дури его железякой по черепу, оказалось – девица. Драный мужской пуховик, сапоги на отломанных шпильках. Лицо без прожилок – не с его квартала. «Совсем сдурел», - говорит, - «нам сейчас всем вместе надо быть, иначе пропадем». Тут и Мадикен в себя пришел: «Ты-то, мол, откуда такая?»

«А на мне», - ответила девица, - «опыты ставили, я и вырвалась». Закатала рукава, митенки свои жалкие стянула – запястья показать, а под кожей у нее словно корни стальные ветвятся. Она-то вырвалась, а иглы от капельниц у нее так во всех венах и остались. Укоренились и проросли. Кстати, имя ей было Махуна.

Она говорила, а сама все прислушивалась. Потом схватила их за руки и потащила прочь, галопом по зыбким мусорным волнам. Подбежала к мятой железной бочке, заставила залезть. И вовремя – прилетела пиромашина, стала жечь покойников. Пропитанные черной водой, они горели на редкость хорошо, но от дыма тошнило и невозможно было дышать. Канчирра бы непременно задохнулся, будь он и вправду в бочке, но это оказался конец огромной трубы. Вся троица долго катилась вниз, пока не оказалась в запущенной квартире одного из тех домов, которые в годы послевоенного террора погребли под кучей мусора. Здесь и скрывалась Махуна.

Свалившись из трубы прямо на пол, Канчирра не смог подняться – что-то стряслось с его ногой. Тогда Махуна вырвала у него осколок, который он все еще сжимал, отрезала ногу и отшвырнула в дальний угол, где та тут же превратилась в странную колонию полипов. Канчирра же, успевший к тому моменту как следует мутировать, вырастил себе новую. А потом Мадикен вспомнил, что сегодня сочельник, и они все вместе нарядили полипов пустыми пивными банками, после чего втроем валялись на полу, лакомясь промасленными обертками от гамбургеров.

Там же Канчирра-мутант встретил свой первый Новый Год. У него еще оставалась масса баек в запасе. Например, о том, как он переместился во времени на целый век назад. Но студентке Миле он об этом рассказывать не станет. Не стоит. Тем более, что в кои-то веки Канчирра наконец наелся.