Литература

(Сотрудникам Измаильского СБУ посвящается)

Если окна выходят на солнечную сторону, то об удобствах непременно нужно забыть. От постоянной духоты все вещи набираются человеческого запаха, от которого кружится голова и кажется, что кабинет забит незнакомыми и грязными людьми.

Следователь Петровичевский читает документы из толстой папки. Дело важное, чтобы не пропустить чего-то, водит пальцем по строчкам, читает почти неслышным шепотом. Каждый четверть часа он поглядывает на настенные куранты и морщится. Время идет к допросу. Еще несколько минут и приведут.

Сквозь двери услышал: по коридору идут двое. Один — уверенно, тяжело, словно погоны добавляют к немаленькому телу конвоира веса, второй – семенит, но ногами не шаркает, женщина. «Мои», — понимает Петровичевский и начинает складывать документы в папку — в том же порядке, что и лежали, а там, где он остановился, между исписанными вложил чистый лист – со стороны такой закладки не видно. Папка спрятана в стол и вовремя. Стук в дверь – не громкий, но четкий, чтобы не быть неожиданным, означает, что конвоир опытный. Петровичевский откидывается в кресле:

— Войдите!

Вошли: солдат охранной службы (здоровый, метра под два, кажется тупым громилой, но нет, глаза выдают) и девушка. Эта сразу осматривается: хозяина кабинета оглядела в последнюю очередь и отвернулась, не понравился ей следователь. Лицо у него такое, что сразу и не скажешь — добрый или злой, а раз так, значит, опасный.

— Садись, Иванова.

Конвоир легонько подтолкнул в девушку в спину, она села на краешек стула. Глаза спрятала, застыла. Конвоир у двери ждет указаний.

— Обождите в коридоре, — строго приказал ему следователь.

Солдат закрыл за собой двери, слышно, как он уходит в конец коридора, где оборудована специальная каморка. Если потребуется что-то, на то у Петровичевского установлен электрический звонок.

— Ну-с, Иванова, я следователь Петровичевский, буду по долгу службы вами заниматься. Надеюсь, что вы будете помогать и дела наши мы быстро закончим…

Иванова кивает в ответ, но глаз по-прежнему не поднимает.

— Как хоть тебя зовут? — хоть из документов знает, что Марией, да пусть сама скажет, пойдет на контакт. А там слово за слово, заговорим, побеседуем.

— Маша…

— Хорошо, Маша, дело у нас простое — я спрашиваю, ты отвечаешь. Говори честно, без утайки, не бойся имена называть. Если мне что нужно будет уточнить — я тебя остановлю, но меня не перебивай, хорошо?

— Да… – подняла глаза.

Это уже хорошо, пусть не контакт, но ниточка есть… Главное, правильно тон взять — голос не напрягать, говорить медленно, с подразумевающейся в интонации доброй улыбкой в конце каждого предложения. Тема-то щекотливая, не простая: внутреннее расследование. Тут особая аккуратность нужна и всякая осторожность. Так что со свидетелями, а тем более любовницей подозреваемого, аккуратно играть стоит…

— Приступим?

И только здесь Петровичевский начал двигаться, до этого сидел прямо, открыто, руки держал на виду. Из ящика стола достал ручку и несколько листов бумаги (чтобы после не лезть, не сбивать настроя), по особому попробовал ручку на листе бумаги – не пишет, чертыхнулся, начал на бумажке расписывать. Прием старый. Знал Петровичевский, что девушка смотрит на него с любопытством, мол, и здесь случается ручки не пишут. Десять – пятнадцать секунд игры (недолго, чтобы перо не испортить), незаметное движение пальцев – и ручка оставила на бумаге чернильный след.

Следователь поднял голову, улыбнулся.

— Итак, приступим. Полное имя, год и место рождения?

… Минут через двадцать допрос превратился в беседу: девушка рассказывала, Петровичевский иногда ее останавливал, просил повторить или уточнить.

— А сам меня за титьки хватает… Вот, наверное, не поверите, прямо за титьки, а сам смеется, говорит не боись, я, Скачеев, там, то есть у вас, большой начальник, подо мной много людей ходит… — сказала это Маша и осеклась, замолчала, насторожилась – на следователя смотрит, реакцию его ждет.

Петровичевский ухмыльнулся, показывая – мол, знаем, мы таких начальников, и постарался сделать это как можно искреннее, так чтобы не напугать фальшью, а главное — оставил ее слова без комментариев. Чтобы переждать неудобное молчание, начал вписывать в допросный лист какой-то незначительный факт, обычно это успокаивает допрашиваемого.

— А может и вправду начальник? — вдруг спросила Иванова.

Что ж, откровенность за откровенность. Будет ответ:

— Ну какой он начальник? — И тут же успокоил, — Наш начальник сидит на третьем этаже, а этот всего лишь на первом… Где уж ему людьми командовать?

Многое за час узнал Петровичевский, и многое перекрестно подтвердилось из того, что в толстой папке лежало.

— Ну, спасибо, Маша, за беседу. Сейчас, — следователь нажал кнопку и где-то в конце коридор пискнул звонок, — тебя домой отвезут. Ты, вот, бумагу подпиши, что никому не расскажешь о чем мы с тобой беседовали, и дома пока посиди. Надо будет – еще раз за тобой приедут, скажут от меня, следователя Петровичевского.

Вошел конвоир, увел Иванову.

Из огромного количества сведений, проверенных и перепроверенных по разным источникам, складывалось, что дело вошло в завершающую стадию. Еще несколько уточнений – и нужно писать докладную записку на имя начальника. А дальше — не его дело. Может начальник в своей игре, как козырным тузом, докладом отыграется или осядет бумага в сейфе — до своего часа, который может и не наступить.

Петровический извлек дело из стола, вложил в самый конец допросные листы Ивановой, посидел в задумчивости, глядя как бегает из одного края в другой маятник курантов. Нужное решение рождалось трудно: через несколько минут он энергично растер лицо руками, встал, дело положил в свой сейф, который неприступной махиной стоял в углу кабинета, и в отличии от всей остальной мебели имел свой неповторимый запах – холодной стали, которая никогда не нагревалась, и бумажной пыли. С нижней полки сейфа взял другое дело — папочка потоньше и поновее. Вернулся за стол, открыл посередине, пролистал немного вперед, вытащил лист-закладку.

Папочка родилась совсем недавно: в трактире, что Возчьей площади, неделю назад сидели два студента — под водочку с закусочкой расстались только за полночь. Расплатились без залога, что для этой братии уже удивительно, постояли на площади под единственным здесь газовым фонарем и расстались: один двинул направо, другой — налево. Так вот тот, что пошел направо, домой не вернулся. Нашли его в темной подворотне всего в нескольких метрах от фонаря: горло аккуратно перерезано, карманы вывернуты. Занялась было убийством криминальная полиция, но как только начали крутить, явились строгий следователь из Управления и изъял документы вместе с трупом. Показалась фамилия убитого знакомой офицеру Управления, который по долгу службу просматривал полицейскую сводку: «Это же М-кий, провокатор». Дело немедленно передали Петровичевскому, и тот завертел привычную карусель: трактир переворошили, всех, кто видел студентов, опросили, местных душегубов перепроверили, двоих оставили под подозрением, и только одного не смогли сделать — не нашли второго студента.

Но у дела по убийству провокатора не было шансов закончиться неминуемой справедливостью: это Петровичевский понял, когда шел домой.

Из темной подворотни вышел на встречу следователю Скачеев, а с ним еще двое, и сзади кто-то подходил – медленно и опасно.

— Ну, здравствуй, следователь Петровичевский. — протянул руку Скачеев, - поговорить бы нам надо. Обсудить кое-что…

Петровичевский руки не подал, но прежде оглянулся через плечо.

— Мне с тобой говорить не о чем…

— Как не о чем? А о деле моем? Все же оно и меня касается…

— Не касается, – отрезал Петровичевский. В спину тянуло холодом, угроза ощущалась почти физически.

— Дело мне сам принесешь или шифр от сейфа скажешь?

— А мы что, уже договорились?

— А имеет ли смысл договариваться? Ты моей игры не знаешь и лезешь в нее… Дела никакого не будет… — и не мной это решено…

— Тогда чего волнуешься? — холодно спросил Петровичевский.

- Сам знаешь, что значат бумажки в нашей «конторе» — вроде и не нужные, а своего времени дождутся, всплывут и кому-то жизнь основательно попортят…

— Ну, если ты такой чистый и белый тебе бояться нечего…

– Так не отдашь? — с угрозой спросил Скачеев.

— А как ты себе это представляешь?

— …, — со страшным, без размаха, ударом — снизу вверх, от которого на такой близкой дистанции не увернуться.

Тут-то и стало больно. Так больно, что ноги перестали держать, а голова поплыла — наполнилась тяжелой кровью… «Не хотел по-хорошему?» – орал Петровичевскому кто-то в ухо и снова было больно, больно, больно… «Шифр! Говори, шифр, пока дуба не дал!» Потом что-то холодное и узкое достигло нутра, но это уже было где-то за гранью покоя, потому состоялось без ощущений и непременного в этом случае животного желания любой ценой выбраться на поверхность…

…Следователя Петровичевского похоронили на центральном кладбище в закрытом гробу на зарезервированном за Управлением месте, рядом с участком Генерального штаба. Полковник, начальник местного Управления, сказал над могилой несколько слов («Мы люди государевы, мы ходим под угрозой, на нас стоит государство…»), потом настал черед попа с благообразной бородой, который чинно и величаво крестился.

Сейф, который занимал угол кабинета покойного, вскрыть так и не смогли, хотя комбинации подбирали долго, пытались даже ломать, но швейцарская сталь свою цену отработала в полной мере и ее, непобедимую, затащили в архив и наново опечатали.

… — Мы люди государевы… — повторил себе под нос начальник, вспоминая восковое лицо Петровичевского. Подчиненный, теперь уже покойный капитан был лично ему неприятен, поэтому своей любимой фразе он придал особую значимость…